Беззвучный ветер

Арктика. Путник. Метель…

Движение. Хруст снега под тяжелым натиском жизни, которая брела через пустынно-белую тундру. Воет метель.

Снежинки въедаются в чувствительную кожу лица, словно иглы, готовые пронзить существо до самых костей. Гул пурги не переставал быть колыбелью.

Теплое, но тяжелое дыхание, напряженное движение. Человек что-то нес, что-то волок через всё безграничное и холодно-одинокое пространство. Эта ноша замедляла его, не позволяла бороться с бессмертной природой.

Путник смотрел себе под ноги, которые еле пробирались через толщу снега. Оставшаяся надежда упокоена ситуацией. Он не знал куда шел, его тело сломила усталость, окоченевшие руки ныли от мешка. Ветер говорил, изменял свой голос, тональность.

«Что ты шепчешь мне?» — подумал про себя странник.

«Я хочу забрать тебя в свой мир», — присвистывал творец беды.

Путник-пророк замедлил свои движения. В глазах бегали чёрные тени, которые были предвестниками чего-то необходимого и желанного. Он поднял голову, немного оттягивая капюшон. Неба не было видно, как и Солнца, даже время суток было неопределимо. Время остановило свой ход, пурга набирала силы.

— Что ты хочешь от меня?! — его крик был сух, как и его губы, треснувшие от мороза. — Я не могу больше… идти, — это были слова в никуда.

С кем человек разговаривал? Что он хочет от неживого существа, которое не знает боли, страдания и горести?! Но это было не совсем так.

Оно чувствовало жизнь, потому что само было мертво. Разница между белоснежными барханами-пустошью и живой сущностью была огромна. Природа была практически женщиной-вечностью, мужчиной-мудрецом, божеством, которое осталось существовать, прожило столько лет, будучи абсолютно безжизненным. Обычный человек не стоял рядом с этими понятиями, поэтому резко выделялся своей одухотворенностью.

Падение. Пророк, разговаривавший с ветром упал на холодное одеяние Земли. Оно было мягким, как самая нежная пуховая постель в детстве. Оно было теплым, как летние лучи измученного Солнца. Оно было проклято его смертью.

И лишь ветер до конца разговаривал с путником, убаюкивал его лелеющими сказаниями.

«И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле… Сыновья Ноя: Сим же и Иафет взяли одежду и, положив её на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего».

«Не спи так, отец, иначе замерзнешь», — это были последние слова ветра. Глаза путника помутнели, он увидел конец.
Конец различия между путником и божественной природой.

***

Ранее…

Это был каторжный посёлок. Все семьи посылали в Гренландию на шахты богатые урановыми рудами, недавно открытыми на этом смертоносно-холодном острове. Энергия, получаемая из сырья, обеспечивала достаточно бункеров, облюбовавших все побережье. Грибы, растущие на благоприятно-гниющей почве. К людям относились
пренебрежительно, как к ресурсу, не имеющему душу и сердце.
…
Вой ветра охватывал покосившиеся бараки из темного дерева. Люди, находившиеся внутри были наполовину мертвы: не только физически, но и эмоционально. Видели ли вы когда-нибудь бездомных животных, жмущихся друг к дружке в надежде на тепло? Похожая картина была и с этими некогда жизнерадостными и отзывчивыми людьми. Кто-то спал, кто-то, не поцелованный сновидениями, дрожал, прикусывая губу, кто-то разглядывал обмороженные пальцы, а кто-то говорил шепотом со своей дочерью.

Глаза девочки устремились на синие, обмороженные пальцы человека, сидевшего напротив. Практически в полной темноте, они сливались с обволакивающим мраком. Это не выглядело пугающе для неё. Она привыкла к этой жестокости, к смерти.

Отец рассказывал сказку, о каком-то другом, еще невиданном ребенку мире, где человек может идти туда, куда ему вздумается. Глаза девочки, ранее наполненные скорбью и глухой болью, обрели тёплые тона, в которых расплывались частички воображения и грёз. Чаянье будущего, свободы, давали умиротворение и сон для ребенка, не видевшего солнца. По щеке отца пробежала слеза, когда она погрузилась в другой мир, где нет страданий.

Смерть кружила над их головами, выла в этом ветре, она никогда не подбиралась к людям настолько близко. Человечество — олухи царя небесного, перетягивающие канат над скалистой пропастью, готовые порвать друг другу глотки, но в итоге все упадут в бездну.

Посреди ночи маленькое хрупкое тело задрожало, девочка проснулась от собственного сильного кашля. Это был плохой знак: отец знал, что все у кого был кашель, умерли.

Вопросы, вопросы, мужчина мечется, расспрашивает таких же несчастных людей, ищет доктора, у надзорных нет таких привилегий — никто не станет слушать обычного каторжника и решать его проблемы.
Отчаяние, потерянность.

— Мне рассказывали, что к востоку от барака номер Х живет дед, его не трогают «надзорные», потому что он местный, — сказала женщина с одним глазом, второй у нее заплыл от холода, простужен.

Нужно бежать.

«Но как мне сориентироваться, где восток, а где запад? Ох, кем я был? Так давно, так давно! Десять лет прошло и кануло в небытие. Я совсем забыл кто я и какие знания у меня есть. На самом деле, даже собственное имя не вспоминается».

У дочери выворачивало легкие наизнанку, поднялась высокая температура, хрип доносился из глубин её птичьей клетки. Она умоляла отца рассказать ей историю о далеких теплых мирах, которые ей не суждено было увидеть, боже, как он хотел это сделать! Но был занят самодельными снегоступами, а потом необходимо было сшить старые дубленки, которые выдавали для сна.

Пурга стихла, словно зверь, притаившийся в тени и набирающийся сил для следующей атаки.

Настал день побега. Было солнечно, и ничего не предвещало беды.

— Доченька, держись, осталось совсем немного, — убаюкивал ее отец.

Закат. Смена дежурных. Небольшой промежуток для побега. Собрав все силы, себя и больную дочь, мужчина крепился, он боялся, но думал лишь о жизни, о той, которая могла оборваться в любой момент и никогда больше не увидеть лучи летнего солнца, зарю, пронизывающую до дрожи, и рассвет, проскальзывающий с безудержно щемящим ощущением в груди.

А ветер выл, как побитый пёс, скрежетал в щелях, как чудовище с темными выпуклыми глазами и приоткрытым зубастым ртом.

На востоке показались тёмные тучи, подгоняемые ревущим ветром, прошедшим сотни километров и разогнавшимся ради забавы, как ребёнок, почувствовавший скорость своего велосипеда.
…
Эскимосская сказка, которую заботливый отец рассказывал своей дочери.
…
Пошел как-то Канак на охоту в тундру и во мху увидел ворону с детенышами. Натянул Канак лук, а ворона заговорила человеческим голосом:
— Не стреляй в меня, Канак!

Удивился охотник, что ворона человеческим голосом ему отвечает и опустил лук.

— Но я охотник, — сказал он, опомнившись, — ты моя добыча, и я должен тебя убить.

— Не убивай! — умоляла ворона. — Я подарю тебе камень, он сделает тебя богатым и принесет тебе удачу в охоте. Только отнеси меня к озеру. Не бойся! Твоя доброта окупится.

Подумал охотник об удаче, взял ворону и ее детенышей, положил их в сумку и пошел к озеру.

Долго шел Канак. И вот, когда ночь наступила и молодая луна осветила тундру. Показался берег озера.

Я пришел, отдавай мне камень!

— Охотник! Ты нетерпелив, как и все люди. Камень спрятан в одном месте возле озера, это священное место, туда с оружием нельзя. Выбрось лук.

Охотник послушался и снял с себя лук и стрелы.

— Можешь открыть сумку, что бы я могла указать, где лежит камень?
Канак вздохнул и открыл сумку.

— Подними меня повыше! Я не вижу!

Ворона указала куда идти, и как только охотник вступил на это место, он тут час же провалился под снег в глубокую яму, а ворона с детенышами взлетели и кружили над обманутым человеком, смеясь.

— Охотник, — хохотала ворона, — я и мои дети не ели 7 дней. Вот мы тебя и съедим. Есть таких глупцов как ты — моя работа, как и твоя — убивать зверей.

— Ворона, — с ужасом прокричал Канак. — я пощадил тебя! А ты…

— А я голодна, и мои дети тоже. Ты забыл закон — за Добро платить Злом.

— Такого закона нет!

— Нет? — издевалась она.

— Слушай, ворона, подожди, — взмолился Канак. — Я выполнил твою просьбу, отнес тебя к озеру. Так и ты будь добра исполнить мою, слышишь? Это закон! Выслушай первых трех, кто придет к озеру. Если они согласятся с тобой, значит закон Зла торжествует и я умру.

— Это ничего не изменит. Но — услуга за услугу, так и быть!

Через время к озеру подошел волк с облезлой шерстью и с хромой лапой.

— Эй, дружище! — окликнула его ворона. — Скажи: чем платят за Добро?

— Конечно же злом! — взвыл волк. — Разве бы я родился с уже поломой лапой и облезлой шерстью? Я служил своему вожаку в стае, но как только от меня не стало пользы — выгнали! За добро на земле отвечают злом!

— Вот так то! — торжествовала ворона. — Я оказалась права.

Волк полакал холодную водицу из озера и ушел обратно в тундру, прихрамывая.
Вторым к реке подошел старый карибу.

— Мне всегда за Добро платили злом! — с хрипотцой ответил Карибу.

— Будь это наоборот, я бы не ходил бездомным. А сколько я тяжестей на своей спине перетаскал! И сколько моих друзей поубивали! Нет, иначе быть не может!

Ворона уже не хотела слушать третьего мнения и нацелилась на глаза охотника, чтобы их выклевать. Но тут к берегу озера приплыл кит.

— Какими судьбами вас сюда занесло? — мудрый кит сразу понял, что происходит, и попытался остановить ворону.

— Я вершу над этим человеком закон Зла! — грозно прокаркала ворона.

— Закон Зла? — выдохнул кит. — Так-так, а расскажи-ка мне поподробнее, а то я старый, много лет живу в этом озере, но никогда не слышал такого закона.

— Ворона рассказала ему всю историю от начала и до конца.

— Кажется я все понял, — сказал кит, — но не могу поверить одному: как ты, такая большая ворона, уместилась в сумке охотника да еще и с детьми? Ты что-то путаешь или обманываешь меня, лгунья!

— Да смотри же! Сейчас покажу тебе! — в бешенстве прокаркала ворона и полезла вместе с детенышами в сумку к охотнику.

— Ну-ну, а хвост то — не влезает!

Ворона подобрала свой хвост. Канак мигом стянул кожаный ремень вокруг сумки.
Кит вынырнул и выплыл на берег, а одну из своих ласт опустил в яму. Охотник взобрался по ней. К сумке же он привязал большой камень и кинул ее в озеро. Тут он вспомнил о старом ките, но его уже и след простыл. Старый и мудрый кит не знал, как отблагодарит его сын человека. Ведь китовое мясо очень вкусное.
…
Гул. Непреодолимый гул. И тьма.

«Ты думал, что она поможет тебе скрыться, убежать от людей, но в итоге она стерла твое существование — это всепоглощающий мрак.»
…
Что-то яркое блеснуло перед глазами. Мерещится? Нет. Оно снова сверкнуло. Мужчина поспешил, силы покидали его. Если это та хижина, к которой они шли, то это была просто дьявольская удача. Пурга сбивала с ног, отняла все силы.

«Да! Это действительно он!»

Свет из окна расплывался, растекался в ревущем пространстве. Это был огонек, без четких очертаний и линий. И только когда мужчина начал подходить ближе, он увидел, что это действительно был дом — материальный объект, а не его обреченное воображение.

Громкий стук в замерзшую дверь, заставил подпрыгнуть старого хозяина и его спавшую у огня собаку.

Человек открыл дверь, Мужчина навалился всем телом на незримую пустоту и протолкнулся внутрь, чудом не падая на пол. Крик пурги утих со скрежетом деревянной двери, а дед, который еле оттолкнул проходящие порывы ветра, кряхтел так же, как эти замерзшие доски.

Послышался звонкий лай собаки и треск огня. Домик был небольшим, но уютным: одна тухлая, грязная кровать, столик у камина с двумя стульями, различные полки со стеклянными баночками, верстак и пара шкафов.

Дыхание не приходило в нормальное состояние — легкие пылали, но в то же время обледенели и не хотели совершать привычные, инстинктивные движения. Еще немного, и мужчина задохнулся бы там, во мраке снега.

Как же хотелось поблагодарить этого человека! Он добродушно впустил их, а мог бы просто не открывать дверь и переждать бурю.

Старик был, скорее всего, коренным жителем: смуглый, его лицо, круглое и опухшее, не выражало никаких эмоций, разрез глаз был настолько узок, что зрачки еле виднелись. Он подошел к огню, который потускнел от ветра, и быстрым движением подбросил пару бревен, лежавших рядом одной большой горкой, повернулся и обратил внимание на второго гостя, покоившегося на спине мужчины. Собака продолжала порыкивать.

— Плыохо? — спросил он с акцентом, взял чайник и повесил его на крючок, который находился внутри камина.

Мужчина попытался разомкнуть руки, державшие дочь, но они сильно замерзли и не слушались. От усталости он упал на колени, тяжело дыша непривычно теплым воздухом. Собака перестала лаять и подошла поближе к гостю.

«Как же согреться?»

— Ныжно время, одежда твоя прилыпла к коже, сядь блыже к огнь.

Двигаться было невыносимо больно. Но какая боль сравнится со страданиями его дочери?
Одежда от холода приобрела дубовое состояние, снять ее было практически невозможно, оставалось только ждать… Всё лицо было мокрым, частички снега — льдинки, некогда въевшиеся в кожу, испарились.

Когда время пришло, старик помог снять дочь со спины мужчины и положил ее на кровать. Быстрыми движениями он стал растирать ее кожу через уже податливый мех одежд. Пальцы, кисти, предплечья, голени, сняв ботинки — стопы и пальцы ног.

«Это похоже на шаманский ритуал», — подумал мужчина, растирая свои пальцы в полуобморочном состоянии.

— Она больна, ей нужна помощь, у нее был сильный кашель, — хрипло проронил мужчина. Собака сидела с ним рядом и грела его бок.

— Кашыль? Давно? — отозвался старик, заваривая травы.

— Дней пять как.

— Плыохо.

Старик закончил манипуляции с чаем или настойкой, да черт его знает, что это было, и протянул алюминиевую кружку мужчине.

— Это согрыет.

— Спасибо, спасибо вам большое, — осекся замерший гость. — Я… не знаю чем вас отблагодарить.

Стыд накатил, жалкое существование, обреченное, но спасенное: у него не было прав отворачиваться от всего этого, поэтому чувства вошли в его кости, и, возможно, как паразиты, никогда, никогда не уйдут из его тела по доброй воле.

— Ты мне неу должен. Мы должны спасать, если быда.

— Вы спасаете, потому что боги на вас могут рассердиться?

— Только они могут решать, не мы.

Пожилой мужчина отвернулся и подошел к шкафу, доставая оттуда шуршащий пакет с травами. Разложив все, что у него было, он достал пару склянок с неизвестным содержимым и начал бухтеть что-то на инуитском, родном языке. Мужчина заметил что-то странное в этих баночках: в одной были глаза замаринованные с неизвестными травами, в другой был мозг, заполняющий все пространство сосуда, а в третьей…

Тревожные мысли появились в голове.
«Неужели…каннибал?»

Эскимос подошел к девочке, присел рядом, в его руках была кружка. Отец не мог пошевелиться, он словно отстранился от реальности, был обычным наблюдателем. Пустота. Глаза наблюдали, как его дочери немного приподняли голову и начали вливать жидкость в горло. Через мгновение она начала кашлять, как будто не могла сделать вдох, её тело затрясло. Подорвавшись с места, мужчина кинулся к ней, отталкивая эскимоса, который до сих пор держал хрупкое существо.

— Отойди! Уйди от неё! — пожилой мужчина упал на пол, а дрожащий отец схватил девочку за плечи, его руки дрожью бегали от горла и до лица.

Судороги прошлись по её телу, она захрипела, не сумев сделать вдоха, её глаза были широко раскрыты и не смотрели на отца, будто слепа. Легочные спазмы начали стихать. Её пальцы, намертво вцепившиеся в кровать, расслабились. Губы, глотавшие воздух, остановились. Это конец.

Опустошение. Уши заложило, противный звон в голове был худшим собеседником, который в придачу закладывал уши. Дыхание пропало, словно мужчина был мёртв. Переизбыток чувств сломал его, весь водоворот событий канул в небытие и единственное, что было дорого, покоилось на илистом дне этого шторма.

Аффект. Тишина. За окном кто-то кричит, воет. Нарастание шума вместе с воплем снаружи усиливалось и достигло своей апогеи. Картинка начала плыть от ощущения реальности, спиралью закручиваясь в ком страданий. Бесчувственность кожи, мышц, костей, отрицание дыхания, мысли превратили этого человека в одно большое безжизненное пятно, сгусток природных материалов.

Тело действовало, мужчина взял нож, лежавший на столе, и кинулся на испуганного старика.

— Погыды! Это ны я! Кляныусь!

Разрыв тканей.

Эскимос схватился за горло, его лицо исказилось, и он в последний раз посмотрел мужчине в глаза. Безнадежно. Неоправданно.

Хотелось бежать, просто уйти от всего этого. Он не мог оставаться в этом доме, пропитанным смертью и затягивающем в водоворот горя.

Кровь начала впитываться в холодные деревянные доски, лай собаки был лишь отголоском на фоне гула в голове, звон до сих пор дребезжал, будто в голове копошатся миллионы насекомых, безумно поддавшиеся сознанию роя, пожирающие мозг. Слёзы были так холодны, кристаллы, стекающие по горячим щекам, по смертному лицу.

Мужчина увидел пустой мешочек, лежащий в углу. Он обмотал дочь в шубу и положил её маленькое тело в замкнутое пространство, словно она вернулась в клетку, из которой они только выбрались.

Рука потянулась к её макушке, дрожащие пальцы почувствовали мягкость и тепло…

«Может, она еще жива?»

Нет, такого быть не может.

Он ушел из дома, не закрыв дверь, оставив позади свет, который должен был погаснуть. Человек без цели, равнодушный ветер обдувал его спину, подталкивая в неизвестность.

Какая неведомая случайность, немыслимая сила, сначала дала, погладила теплой ручкой по голове, а потом ободрала кожу, вывернула наружу внутренности, предварительно их разбивая, разрывая, и оставляя единственный хрупкий скелет?

Вы чувствуете этот холод? Эту отчужденность? Это она, сила случайности, удачи, провала, действий, бездействий, незримая, непонятая, неосязаемая, не принятая, справедливая и бесчестная. Сила, вовлекающая материю в движение, но в тоже время разрушающая жизнь. Судьба? Частично. Есть что-то большее, громадное, управляющие реальностью, являющееся реальностью.

Мир.