Луиза Глюк. Аверно. Октябрь

АВЕРНО
Коллекция опубликована в 2005 г.

Аверно.  Античное название Avernus.  Небольшой кратер-озеро
в 10 милях на запад от Неаполя, Италия; древние Римляне считали,
что это вход в подземное, потустороннее царство.

ОКТЯБРЬ

1.

Снова зима, снова холод
разве не только что Франк поскользнулся на льду,
и оправился от удара, разве не вчера были посеяны весенние семена

разве не кончилась ночь,
и не вчера растаявший лёд
затопил узкие придорожные рвы

разве мое тело
не было вызволено, не было спасено

разве не затянулся шрам, невидимый
над травмой

ужас и холод,
разве не позади, разве огород на заднем дворе
не был вскопан и засажен -

мои пальцы помнят красную, упругую землю,
в ее плотные грядки,  разве семена уже не были высеяны,
разве не карабкалась лоза по южной стене

я не могу расслышать твой голос
за рёвом ветра, свистящего над оголенной землей

меня не волнует больше
как он звучит

молчание - когда оно легло на мои плечи, когда
мне показалось бессмысленным  описать этот голос

тому как он звучит, теперь не изменить, то что он есть —

разве не кончилась ночь, разве не спасена
засеянная  земля,

разве не посеяли мы семена,
разве не были мы нужны земле,

лозе,  собрали ли мы их плоды?

2.

Лето, когда лето уже ушло,
бальзам после насилия:
мне не становится легче
теперь от забот обо мне,
насилие  изменило меня.

Рассвет.  На не высоких холмах отблеск -
охра и пламя, отблеск даже на полях.
Я понимаю что я вижу; солнце
которое могло бы быть солнцем Августа, возвращающим
все что было утеряно, отнято  —

Ты слышишь этот голос?  Это голос моего разума;
тебе не дано теперь тронуть меня, мое тело.
Оно изменилось тогда, скукожилось, сжалось,
не зови его отклика снова.

День так похож на летний.
Удивительно неподвижен.  Клёнов длинные тени
лиловеют на гравийной дорожке.
И вечернее тепло.  И ночь - как летняя.

Но мне не становится легче; насилие меня изменило.
Мое тело стало холодным, как обнаженные поля;
остался только мой разум, настороженный и тревожный,
вслушивающийся -  ощущающий, что за ним наблюдают.

И ещё раз солнце взошло, как восходило летом;
наградой, бальзамом после насилия.
Бальзамом после увядания листьев, после того
как поля, собрав урожай, вспахали.

Скажи мне, что это и есть грядущее, -
я тебе не поверю.
Скажи мне, что это и есть  моя жизнь, -
я тебе не поверю.

3.

Выпал снег.  Во мне звучит
музыка плывущая из открытого окна.

Приди ко мне,  звал мир.
Не сказать, что бы он говорил
завершёнными предложениями,
скорее это я так воспринимала красоту.

Восход.  Пелена влаги
на всём живом.  Озера холодного света
в придорожных рвах.

Я стояла
в дверях
нелепая, как кажется глядя отсюда.

То что другие находят в искусстве
я обрела в природе.  То что другие находят
в их любви, я обрела в природе.
Так замечательно просто. Но совсем безголосо.

Зима прошла.  В оттаявшем грунте
местами пробилась зелень.

Приди ко мне,  сказал мир.  Я стою
в моём осеннем пальто у какого-то светлого портала —
и наконец то  могу произнести
давным давно; и ощутить радость. Красота

лекарь, учитель —

смерть не может причинить мне боли
больше чем боль причинённая тобой,
моя возлюбленная жизнь.

4.

Свет изменился;
стало настроено глуше До первой октавы.
И песни утра звучат, но звучат запето.

Этот свет есть свет осени, а не свет весны.
Свет осени: и тебя не пощадят.

Изменились песни, в них вошло
непроизносимое.

Этот свет есть свет осени, не свет говорящий
возрождение.

Это не свет рассвета весны: я натружен, измучен, я был рождён.
Нет, это осенний, сегодняшний: аллегория потерь.

Так много изменилось.  И все же, с тобой удача:
идеальное с жаром бьется  в тебе,  как пламя.
Нет,  не как пламя, бьется в тебе, как второе сердце.

Изменились песни, но прислушаешься, и они всё так же прекрасны.
Они заняли меньше места, место лишь внутри наших мыслей.
Они темны и печальны, в них теперь грусть и упадок.

Но звучат повторяясь ноты, застывая странно
в ожидании молчания.
И к ним привыкают уши.
И к исчезнувшему привыкают глаза.

И тебе нет пощады, и нет пощады тому, что ты любишь.

Ветер дохнувший и пролетевшей развеял мысли;
и оставил за собой странную ясность.

Как тебе повезло, ты удержала в себе
привязанность, жар  к тому, что ты любишь;
потеря надежды не погубила тебя.

Торжественно, печально:

Этот свет - свет осени; он повернулся к нам лицом.
И это огромная привилегия приблизиться к завершению
все ещё веря во что-то.

5.

Нет сомнения, что красоты не хватает в мире.
Нет сомненья и в том, что мне не дано ее воссоздать.
Не хватает и искренности,  здесь я могу чем-то быть полезной,

Тупое

страдание мира
зажало нас со всех сторон,  аллея

с обеих сторон строй деревьев, мы

партнеры здесь, не говорим друг с другом,
каждый погружён только в свои размышления;

за деревьями, железо
ворот частных домов,
развороченные комнаты

почему-то заброшенные, покинутые,

так словно это было обязанностью
созидающего  сотворить
надежду, но из чего?  что?

и само это слово
обман, устройство для отрицания
восприятия — На перекрестке,

сезонный орнамент света.

Я здесь провела юность.  Пассажиркой
в метро, с моей тоненькой книжкой
так, словно я защищала себя от

этого самого мира:

ты здесь не одна,
говорила поэма,
в темном туннеле.

6.

Свечение дня превратилось
в свечение  ночи;
огонь стал своим отражением.

Моя подруга земля полна обиды; мне кажется
её предали солнечные лучи.
Уязвлена или просто утомлена, это мне трудно понять.

Но между землёю и солнцем
что-то оборвалось.
Она желает, теперь, остаться сама с собою;
я думаю мы не должны
обращаться к ней за поддержкой.

Над полями,
над крышами деревенских домов,
блеск,  что сделал всю жизнь возможной,
становится холодными звёздами.

Лежи спокойно и наблюдай:
они ничего не дают, но и ничего не просят.

И из за этой горькой земной заброшенности,
холодности и бесплодности

восходит луна,  моя подруга,
этой ночью она прекрасна, но когда же она не прекрасна?



OCTOBER

1.

It is whinter again, it is cold again
didn't Frank just slip on the ice,
didn't he heal, weren't the spring seeds planted

didn't the night end,
didn't the melting ice
flood the narrow gutters

wasn't my body
rescued, wasn't it safe

didn't the scar form, invisible
above the injury

terror and cold,
didn't they just end, wasn't the back garden
harrowed and planted-

I remember how the earth felt, red and dense,
in stiff rows, weren't the seeds planted,
didn't vines climb the south wall

I can't hear your voice
for the wind's cries, whistling over the bare ground

I no longer care
what sound it makes

when was I silenced, when did it first seem
pointless to describe that sound

what it sounds like can't change what it is-

didn't the night end, wasn't the earth
safe when it was planted

didn't we plant the seeds,
weren't we necessary to the earth,

the vines, were they harvested?

2.

Summer after summer has ended,
balm after violence:
it does me no good
to be good to me now;
violence has changed me.

Daybreak. The low hills shine
ochre and fire, even the fields shine.
I know what I see; sun that could be
the August sun, returning
everything that was taken away-

You hear this voice? This is my mind's voice;
you can't touch my body now.
It has changed once, it has hardened,
don't ask it to respond again.

A day like a day in summer.
Exceptionally still. The long shadows of the maples
nearly mauve on the gravel paths.
And in the evening, warmth. Night like a night in summer.

It does me no good; violence has changed me.
My body has grown cold like the stripped fields;
now there is only my mind, cautious and wary,
with the sense it is being tested.

Once more, the sun rises as it rose in summer;
bounty, balm after violence.
Balm after the leaves have changed, after the fields
have been harvested and turned.

Tell me this is the future,
I won't believe you.
Tell me I'm living,
I won't believe you .

3.

Snow had fallen. I remember
music from an open window.

Come to me, said the world.
This is not to say
it spoke in exact sentences
but that I perceived beauty in this manner.

Sunrise. A film of moisture
on each living thing. Pools of cold light
formed in the gutters.

I stood
at the doorway,
ridiculous as it now seems.

What others found in art,
I found in nature. What others found
in human love, I found in nature.
Very simple. But there was no voice there.

Winter was over. In the thawed dirt,
bits of green were showing.

Come to me, said the world. I was standing
in my wool coat at a kind of bright portal­
I can finally say
long ago; it gives me considerable pleasure. Beauty

the healer, the teacher-

death cannot harm me
more than you have harmed me,
my beloved life.

4.

The light has changed;
middle C is tuned darker now.
And the songs of morning sound over-rehearsed.

This is the light of autumn, not the light of spring.
The light of autunm: you will not be spared.

The songs have changed; the unspeakable
has entered them.

This is the light of autunm, not the light that says
I am reborn.

Not the spring dawn: I strained, I suffered, I was delivered.
This is the present, an allegory of waste.

So much has changed. And still, you are fortunate:
the ideal burns in you like a fever.
Or not like a fever, like a second heart.

The songs have changed, but really they are still quite beautiful.
They have been concentrated in a smaller space, the space of the mind.
They are dark, now, with desolation and anguish.

And yet the notes recur. They hover oddly
in anticipation of silence.
The ear gets used to them.
The eye gets used to disappearances.

You will not be spared, nor will what you love be spared.

A wind has come and gone, taking apart the mind;
it has left in its wake a strange lucidity.

How privileged you are, to be still passionately
clinging to what you love;

the forfeit of hope has not destroyed you.

Maestoso, doloroso:

This is the light of autumn; it has turned on us.
Surely it is a privilege to approach the end
still believing in something.

5.

It is true there is not enough beauty in the world.
It is also true that I am not competent to restore it.
Neither is there candor, and here I may be of some use.

I am
at work, though I am silent.

The bland

misery of the world
bounds us on either side, an alley

lined with trees; we are

companions here, not speaking,
each with his own thoughts;

behind the trees, iron
gates of the private houses,
the shuttered rooms

somehow deserted, abandoned,

as though it were the artist's
duty to create
hope, but out of what? what?

the word itself
false, a device to refute
perception- At the intersection,

ornamental lights of the season.

I was young here. Riding
the subway with my small book
as though to defend myself against

this same world:

you are not alone,
the poem said,
in the dark tunnel.

6.

The brightness of the day becomes
the brightness of the night;
the fire becomes the mirror.

My friend the earth is bitter; I think
sunlight has failed her.
Bitter or weary, it is hard to say.

Between herself and the sun,
something has ended.
She wants, now, to be left alone;
I think we must give up
turning to her for affirmation.

Above the fields,
above the roofs of the village houses,
the brilliance that made all life possible
becomes the cold stars.

Lie still and watch:
they give nothing but ask nothing.

From within the earth's
bitter disgrace, coldness and barrenness

my friend the moon rises:
she is beautiful tonight, but when is she not beautiful?