Би-жутерия свободы 161

Часть 161
      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Так быстро Мошка ещё не бегал. Лапки болели. Голова раскалывалась, как в тот памятный момент, когда в родном собачнике он втолковывал неверующим, что кавказская овчарка происходит от горных пород. Взлохмаченной шерсти требовалась расчёска.
Заветная дверь оказалась закрытой. В Мосином мозгу роилась всякая чепуха, которая, появилась после прохождения курса особачивания в Клубе собаководства.
Кинологи слишком поздно обратили внимание на Мошкин роман-мезольянс, закончившийся помётом, появившимся в количестве 4-х щенков с интервалом в 5 минут каждый. Видения у терьера были самые непредсказуемые. В частности разговор в роддоме, где рожал предмет его мимолётного увлечения.
Гинеколог – Больная, у вас была молочница?
Больная – Только что ушла. Я этой Чите из Тарзании деньги под кринкой у дверей оставила.   
После этой сценки йоркширу пришлось обратиться к дружку – блюстителю порядка поросёнку Хандрюше Пигменту, который настолько ненавидел шведский стол, что готов был зажарить себя на вертеле или поставить к стенке, если она не окажется тоже шведской. Мося сиганул в комнату через окно, без посторонней помощи. Его блуждающий взгляд остановился на письменном столе. Там на листке линованной бумаги валялась Пишущая Ручка.
– Послушайте, уважаемая, – проскрипел, слукавив, в четвёртом (иудейском) колене Мошка, – хочу  посоветоваться, можно ли пользоваться авторитетом как отмычкой к успеху?
Поблёскивая колпачком, она недоумённо повернулась к нему, невыразительным шариком, не стараясь вызвать бури возмущения.
– Вот вы здесь лежите себе, а в нескольких километрах отсюда, чёрте что творится, – протявкал, прыгая вокруг стола, терьер.
Ответ напрашивался сам собой непрошеным гостем. Мошка не услышал ни единого слова, но увидел, как стройная, начинённая пастой, поднялась на шарике, и грациозно задвигалась по чистому листу (в Управлении Сплетен она числилась молчальницей).
Мысли, приходившие к нему издалека, выглядели уставшими. Мося принялся метить подмандатную территорию и меняющееся очертание треугольника черневшего подлеска лобка воздушными поцелуями. До балерины тебе далеко, отметил про себя Мошка, пиши себе, пиши, но можно было бы и поговорить по-утрусски. Он не выдержал и, игнорируя правила приличия, вскочил на стол, на котором увидел испещрённый завитками белый лист. Только тогда он с горечью понял, что чтению, кроме как по глазам, не обучен.
Затруднительная ситуация обретала драматический оттенок. «Не бывает в собачьей жизни штрафных собачьих площадок», вспомнил Мошка справедливые слова Фрумы, которые она любила повторять ему, почёсывая себя меж ушей в постели. Нечёсаный терьер спрыгнул с обеденного стола и направился к выходу.
Ручка возмущённо застучала шариком по столу. Какой же  глупыш этот разгавкавшийся Шерстяной, подумала она и с энтузиазмом нажала ластиком на кнопку в левом углу письменного стола (в правом углу находилась кнопка для вызова полиции по надобности или при попадании в плотное кольцо идиотов).
В комнате раздалось хлопанье крыльев, привыкших жить с размахом – это влетел в окно радужный попугай Зонтик, яркий представитель Третьего птичьего помёта. Таких взгромоздившихся на насест попугаев, как он, мир ещё не видывал.
Сам Мошка прослыл профаном в орнитологии, деля птиц, как боевые снаряды, на перелётных и недолётных, а людей на недоносков и на недососок. До этого говорливый попугай Зонтик сейчас покорно склонил голову набок, как это делают попугаи страдающие отитом и принялся коверкать слова «коверкотовое пальто».
Непонятно откуда, просочился слушок, что Зонтик заработал уйму таллеров на десанте волнистых попугайчиков в Ираке и заказал песенку о дружбе и о себе – неугомонном представителе парашютного войска пернатых, для ночной спевки котов и для распространения произведения среди собратьев «по перьям».
Опа-нас с его гранёными шутками и лирическими отступлениями в стиле Стинговского «Fragile»: «Я не ищу близости с женщиной, чтобы перевернуть её вверх дном», работал под псевдонимом Л.Т.М. Он вручил ультимативное заявление Зонтику, который от комиссионных не отказывался, давая заработать на себе друзьям, опасавшимся покупать продукт неоперившегося сознания.

Когда я мечусь по клетке –
от унитаза к миске,
уничтожая объедки,
оставшиеся от близких.

Близких, таких далёких
и Недалёких в меру,
бросающих мысли-крохи
загнанному в вольерах.

В загоне меня поучают,
сквозь зубы цедя, сквозь прутья,
но память, хвостом виляя,
затягивается спрутом.

Попку не попонимают,
в чём дело, твердят, что такое?
Им невдомёк – попугаи
всегда остаются собою.

Мы не сбираемся в стаи,
к небу гуськом не взлетаем.
Но нет цены попугаям,
что правду в глаза открывают.

Загнаны жизнью в клетки,
отрывисто повторяем
заложенное предками,
то, чего не одобряем.

Нас нищие от искусства
в полулюдском обличии,
нравоучают по-русски,
не понимая птичий.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #162)