Пешая прогулка

Иван Семёнович Чижиков, будучи по своей природе перфекционистом и, следовательно, человеком пунктуальным, вышел из дома заранее и бойким шагом, насколько позволял запорошенный приличным слоем свежего, пушистого снега тротуар, направился на работу. В этот раз ему нужно было провести занятие на автобазе Смолдова. Это был небольшой город, каких на российских просторах сотни. Чижиков родился и вырос в Смолдове. Можно было поехать на машине, Но Иван Семёнович решил размять ноги. С его стороны это был в какой-то мере героический поступок. До места назначения было около четырёх километров. Тротуары были заснежены за ночь, а дворники ещё не успели их полностью очистить от снега, а опыт подсказывал, что и не успеют. Кроме того, у Ивана Семёновича была толика лишнего веса. Тем не менее, он весело подумал, что в данном случае не помешали бы лыжи. Отметим, что лыж у него не было.

Работал Иван Семёнович преподавателем в учебной организации. И преподавал он, если говорить общими словами и без особой конкретики, Безопасность дорожного движения. Отчётливо представляю, как у некоторых читателей от таких слов начинается икота и сводит челюсти. Тема, надо честно признать, для большинства людей, даже имеющих непосредственное отношение к дорожному движению, неимоверно скучная. И причина этой почти поголовной скуки ясна и понятна. Ведь безопасность связана с довольно жёсткими требованиями, которые предъявляются ко всем участникам дорожного движения, за исключением тех мучеников и невезучих, которые вынуждены по состоянию здоровья безвылазно сидеть дома. Многие люди об этих требованиях имеют чрезвычайно смутное представление, или не имеют никакого представления. Всё, что связано с безопасностью дорожного движения, большинство обычных, «нормальных» людей воспринимают как посягательство на их личную свободу. Ну посудите сами, дорогу нужно переходить не там, где вздумается, не там, где тебе удобно или нравится, что так характерно для русского человека, а только в так называемых «положенных» местах. Ведь русский человек с учётом необъятности российских просторов привыкает не ограничивать себя особо жёсткими рамками при выборе направления и траектории движения. Водителям и пассажирам при движении необходимо быть пристёгнутыми, а пристёгиваться не хочется, и ремень «давит». Будучи пристёгнутым, ты напоминаешь сам себе пса, сидящего на цепи. Водители должны соблюдать скоростные ограничения, по тротуарам, обочинам и газонам ездить нельзя. Кроме этого существует множество других ограничений, запретов и правил, за нарушение и несоблюдение которых предусмотрены различные санкции от штрафов до лишения права управления и уголовной ответственности. Ведь русского человека хлебом не корми, а дай что-нибудь нарушить, да так желательно, чтобы ему за это ничего не было. Какой же русский не любит быстрой езды. Вопрос риторический.

И такое отношение широко распространено среди россиян не только относительно автотранспортной безопасности. То же самое мы можем наблюдать и в других сферах человеческой деятельности. Да вспомнит читатель о пожарной безопасности в связи с ужасными случаями пожаров в крупных торговых центрах, ресторанах и жилых домах. Пожарные проходы захламлены, в отделке используются горючие материалы, а огнетушителей часто нет там, где они должны быть. А что русский человек вытворяет во время праздников с петардами, фейерверками и прочей пиротехникой? Даже то, что касается промышленной безопасности в широком смысле этого слова, даже в крупных российских компаниях зачастую делается формально, для галочки. Лишение же русского человека возможности, и я бы даже сказал, исконного права ездить в нетрезвом состоянии, воспринимается многими, и не самыми худшими и последними представителями славянского племени, просто-напросто как настоящее кощунство.
 Иван Семёнович всё это прекрасно знал и понимал. Он сам был русским человеком, и как специалист, он в общих чертах понимал глубинные причины этого явления. Те, для кого он проводил свои занятия, не являлись исключением. Большинство профессиональных водителей, присутствовавших на таких занятиях, считали их напрасной тратой времени. Он чувствовал себя неуютно перед этими людьми, так как их «пригоняли» на занятия в их выходные дни, после ночных смен, и так получалось, что он отнимал у них их законное свободное, личное время, которое они могли бы посвятить отдыху или домашним делам. И тем не менее он занимался безопасностью дорожного движения, преподавал правила дорожного движения в автошколе своего учебного центра для водителей-новичков и делал это не без удовольствия. Человек он был скромный, не очень уверенный в себе, сомневающийся, поэтому ему было сложно общаться с людьми, сложно было также завязывать новые отношения. А так как любой человек в первую очередь является существом социальным, ему необходимо было общение, и на занятиях он мог общаться неограниченно с различными людьми, и иногда даже уставал от такого общения. Как я уже говорил, Чижиков был перфекционистом. Это тоже дополнительно усложняло его жизнь. Хотя перфекционистом он был избирательным, если можно так выразиться, не абсолютным. То есть, он испытывал свирепую потребность улучшать и усовершенствовать далеко не всё, что попадалось ему на глаза. Человек проживает бОльшую часть моментов своей жизни неосознанно, а многие живут вообще рефлекторно. Поэтому многие люди просто проходят мимо событий и вех своего жизненного пути. Эти вехи и события не задерживаются в их памяти, и они идут дальше. Кто-то приобретает такую «способность» в качестве особого жизненного опыта, как средство защиты от излишнего напряжения душевных сил, а кто-то обладает таким «достоинством» от рождения. Те же, кому не повезло, кто родился слишком чувствительным, те же перфекционисты, вынуждены страдать от сознания своего бессилия, когда видят мнимые или действительные несовершенства в окружающей их действительности.

Избирательность перфекционизма Чижикова заключалась в том, что он осознавал не всё. Сознание человека ограничено, и это спасало нашего героя от неминуемой гибели. Он хотел улучшить только то, что осознавал. Это касалось как обычных, каждому понятных вещей, так и сложных психологических проблем. Царапина на автомобиле производила в душе его эффект непрерывно разрывающейся бомбы. Его мысли о том, что он мог бы стать великим художником или знаменитым артистом, но, как вы понимаете, не стал, просто иногда не давали ему уснуть по ночам. Действительная или кажущаяся обида, нанесённая ему другим человеком, могла не давать покоя ни днём, ни ночью. Действительная или мнимая обида, нанесённая им другому человеку, могла на долгие дни и ночи не только лишить покоя и сна, но и отравить всю жизнь во всех её проявлениях, лишить аппетита, вызвать головную или любую другую боль. Собственные действительные или мнимые недостатки Чижиков осмысливал болезненно и переживал по поводу того, что изменить себя оказывалось зачастую сложнее, чем покорить Эверест в одиночку.

Многое из того, что он осознавал, он усовершенствовать не мог чисто физически, в принципе. Иногда он понимал это и принимал. Но иногда понимание невозможности усовершенствовать, улучшить, изменить что-либо было ему недоступно, и тогда начинался земной ад, когда он многократно и безрезультатно бился головой об стену. В такие моменты он жалел о том, что не родился толстокожим и нечувствительным и опять страдал от невозможности измениться. Мгновенно устранить царапину или вмятину на автомобиле, стать вдруг, мгновенно, великим пианистом или писателем тоже не представлялось возможным. От этой невозможности ему было порой грустно и больно, как ребёнку, которому не дали конфетку, или запретили шуметь и беситься. Поэтому он просто впустую переживал и страдал.

И так, немного познакомившись с нашим героем, составим ему компанию и прогуляемся для бодрости и разнообразия по заснеженным улицам утреннего Смолдова. Ах да, несколько слов о внешности Чижикова. Был он чуть полноват, но достаточно строен, выглядел достаточно моложаво для своих сорока с небольшим. Лысины не имел, носил короткую стрижку. Виски его чуть трогала седина, бороды и усов он не носил. Вид его был обычен и в глаза не бросался. Выражение его лица намекало на то, что человек это не очень уверенный в себе, интроверт и пессимист по своей натуре. Поэтому Чижиков, несмотря на достаточную образованность и не самый низкий интеллект, несмотря на то, что имел он внешность не отталкивающую, а скорее привлекательную, подчёркнутую правильными чертами лица, тем не менее никогда не пользовался успехом у женщин. Кто-то скажет, что ему, по-видимому не хватало той самой пресловутой харизмы. И, наверное, будет прав. Человеку, неуверенному в себе, достаточно трудно, если вообще возможно, быть харизматичным.

Небольшой морозец нашему герою был нестрашен, а вот неприветливый ветерок норовил больно укусить за все открытые места. Чижиков пыхтел, отдуваясь от назойливых острых снежинок, прикрывал лицо рукой в тёплой кожаной перчатке и смахивал то и дело стекающие по щекам капли. Руки, между прочим, мёрзли, хотя и мороз был не сильный, и перчатки были хорошие, тёплые, удобные. Во многих местах под милым белым и пушистым снегом коварно прятался ледок, напоминая блоковское « …под снежком ледок, скользко, тяжко, всяк ходок скользит, ах, бедняжка…». Несколько раз он поскользнулся и чуть не упал, чертыхаясь. Временами его посещала мысль о том, что всё же следовало поехать на машине. Однако настроение было приподнятое, он выспался, утром съел аппетитный омлет из трёх яиц, хотя хотелось из пяти, с лучком и колбаской, выпил чашку хорошего ароматного кофе. В общем то, он был доволен своей смелостью и решительностью пройти этот тернистый путь пешком. И у него это получалось. По мере того, как он продвигался к намеченной цели, снег, ветер, морозец, скользкие тротуары и яркие уличные фонари, всё это настраивало его мысли на определённый, вполне оптимистический лад. Снежинки в причудливых вихрях влетали в снопы жёлтого фонарного света, и было полное впечатление, что они в этот момент и рождались из ничего, а не падали с неба. Смолдов постепенно просыпался. По дорогам уже двигались пока редкие автомобили. Ещё не было семи часов. Школьники, наверное, ещё спали или завтракали, пытаясь полусонными, слипающимися от дремоты глазами рассмотреть еду, заботливо приготовленную бабушкиными или мамиными руками. Мимо Ивана Семёновича проехал, громыхая и лязгая мёрзлым железом старый, чадящий КАМАЗ с ассенизационной бочкой, создавая вокруг себя плотное облако из пара и едкого дыма, прибавляя к этому характерный запах. Со стороны казалось, что по дороге плывёт облако, так как самого КАМАЗа почти не было видно. Он лишь иногда мелькал в разрывах между клубами дыма. Лишь лязг и скрежет говорили о том, что в облаке есть ещё что-то. «Интересно, видит ли водитель дорогу сквозь эту дымовую завесу? Какая уж тут безопасность!», - подумал Иван Семёнович, и ему неожиданно стало противно от этой мысли. Тот позитивный настрой его мыслей имел место вначале пути. То ли погода, то ли темнота, то ли вообще чёрт знает что, этот позитивный настрой постепенно меняло.

Как часто порой мы сами не знаем причин изменения своего настроения. А оно взяло и изменилось, возможно потому, что ему просто пришло время измениться. До этого в голове крутились такие тёплые идиллические мысли и образы. Представлялись замечательные детки, собирающиеся в школу или в детский сад, заботливые мамаши, трудолюбивые и мудрые отцы семейств, собирающиеся на работу. Весь этот муравейник, не только маленький Смолдов, но вся страна, да что там, вся планета активно шевелилась и бурлила, созидая и двигаясь вперёд, развиваясь и совершенствуясь. Всё было радужно и наполнено оптимизмом. Хотелось жить, быстрее двигаться вперёд, радоваться всему вокруг, безмятежно спать после работы с чувством выполненного долга, а проснувшись, неутомимо трудиться. Не хотелось думать, и не думалось об алкоголиках, тунеядцах, инвалидах и глубоких стариках. Не хотелось думать о сиротах, неверных жёнах и мужьях, убийцах и продажных чиновниках. Но! В какой-то момент в этой идеальной картине поверх яркой разноцветной палитры стали появляться серые мазки. «Это ассенизатор?!» - спросил-ответил Чижиков. Вот обязательно какая-то бяка в самый неподходящий момент всё испортит. Ему уже давно следовало бы привыкнуть к тому, что за хорошим настроением неизбежно и неотвратимо приходит не очень хорошее, и даже плохое, что за днём наступает ночь, что за летом наступает осень. Но он не мог.

Действительность во всех её проявлениях завораживала и гипнотизировала его до полного умопомрачения. Поэтому, когда он был молод, он думал, что это навсегда. Когда женился, у него не было ни тени сомнения в том, что это на всю жизнь. И когда ему бывало хорошо, приход плохого настроения встречался им с удивлёнными, широко открытыми глазами, как полная неожиданность. Именно поэтому ему было нескучно жить. «Это ассенизатор,» - повторил Чижиков своё предположение. Но это же ерунда полная. Это ведь тоже часть жизни. Дерьмо ведь тоже кто-то должен разгребать и убирать! Можно было только диву даваться из-за того, что хорошее настроение испарилось без следа, и его место постепенно, как густое, ещё не разогретое как следует подсолнечное масло, растекающееся по сковороде, занимает апатия и смутное предчувствие чего-то не очень хорошего. Наш герой не отличался выдающейся интуицией, и чаще всего его опасения и предчувствия были просто лёгкой паранойей, не более того. Однако, они изрядно портили ему жизнь. Как модно сейчас говорить, они влияли на качество его жизни, и, конечно, не в лучшую сторону. Оно и понятно. Что же хорошего  в том, что тебя постоянно одолевают опасения по поводу смертельных болезней, несчастных случаев, семейных неурядиц, конфликтов с сослуживцами, неудач в различных начинаниях, когда тебе постоянно кажется, что всё, что ты задумал, обязательно закончится если не полным провалом, то уж точно какой-нибудь гадостью??

В данном конкретном случае предчувствия не обманули нашего героя. Но не будем забегать вперёд. Не будем прыгать через ступеньки. Шаг за шагом, медленно и размеренно, в прогулочном ритме, пройдём весь путь вместе с ним. Путь этот не будет слишком длинным. Чижиков шёл по заснеженному городу, а в его голове беспорядочно роились полумысли, и мелькали расплывчатые полуобразы. Ему вдруг вспомнилась бывшая жена, с которой он давно не жил и почти не общался и к которой он до сих пор испытывал противоречивые чувства. О связи бывшей жены с ассенизатором он был уже не в силах думать. Детей завести они не успели. Его продолжал мучить вопрос о том, почему они разошлись. Почему они оказались теми людьми, которые не смогли быть вместе. С другой стороны, с таким же успехом он мог бы задать себе встречный вопрос. Почему они должны были оказаться людьми, которые проживут счастливо вместе до самой смерти? Он знал, что у него нет интуиции, и что он никогда не мог и не умел разбираться в людях. Но он слышал о том, что у женщин интуиция обычно развита лучше, чем у мужчин. В связи с этим его удивлял тот факт, что женщины часто вступают в серьёзные отношения вплоть до замужества и совместных детей, связывают себя взаимными материальными и финансовыми обязательствами, а через некоторое время эти серьёзные взаимоотношения изживают себя и заканчиваются, перерастая порой в такую же серьёзную взаимную неприязнь и даже ненависть.

Ему было непонятно, почему женщины, обладая более развитой интуицией, а значит предчувствуя такой удручающий финал, тем не менее вступают в такие отношения. Его мучили сомнения. Либо женская интуиция не так безупречна, либо у женщин иные мотивы, неведомые и непонятные ему. Он догадывался о том, что женский взгляд на развод и вообще на прекращение отношений может сильно отличаться от его собственного взгляда. Ему было страшно подумать о том, что некоторые дамы могут сознательно и целенаправленно манипулировать мужчинами в зависимости от потребностей текущего момента. И никакой стратегии тут нет, одна сплошная тактика. Как в бизнесе, даже самом глобальном и крупном. Нет никаких исторических миссий и глобальных стратегических целей. Цель одна, она утилитарна и примитивна по своей сути – это выгода, прибыль, навар. А вот пути достижения этой цели могут быть витиеваты и неведомы. Идеалистическая натура Чижикова мешала ему понять и принять тот факт, что не только женщины, а вообще все люди часто действуют по необходимости. К примеру, ради куска хлеба, чтобы получить средства для существования, не вдаваясь при этом в такие высокие материи, как благородство и честность.

Так он шёл, а мысли крутились в голове, сменяя друг друга, как снежинки крутились в вихрях под фонарями. Дорога способствовала этому. В очередной раз он задумался над тем, почему он есть он. Он не мог понять, почему он не другой человек, а именно он. Отсутствие ответа на этот вопрос подталкивало его к выводу о том, что всё условно и разделение на отдельные души и тела лишь иллюзия. Почему его душа живёт именно в его теле? И почему он "чувствует" именно свои чувства, а не чужие? Кроме этого было много других непонятных вещей. Было непонятно, что такое самоё душа. Его снова посетила мысль о том, что, наверное, надо было ехать на машине. Мысли и образы, мелькающие в голове, неразрешимые вопросы, которые, несмотря на постоянный возврат к ним, так и оставались неразрешёнными, всё это напрягало, утомляло и оставляло неприятный осадок, досаду и мучительную неудовлетворённость. А вот когда управляешь автомобилем, мысли тоже крутятся в голове, но их не так много, и они не такие парадоксальные и злые. Ведь управление автомобилем требует мобилизации и надёжной работы почти всех систем человеческого организма, и поэтому не остаётся ресурсов для пустых размышлений. Правда передвижение пешком по заснеженным тротуарам тоже требует определённого напряжения, но тем не менее Иван Семёнович не мог отогнать от себя навязчивые мысли. Ему теперь представилось, как он пришёл на автобазу, как он общается с Ириной Степановной, инженером по технике безопасности, как он общается с водителями. Эти люди представлялись ему довольно отчётливо, и в силу однообразия таких занятий делалось грустно. Люди были в основном малообразованные, иногда просто безграмотные, и это его изрядно пугало. Редко, но встречались люди, настроенные не просто агрессивно, но даже враждебно. Он проводил подобные занятия уже лет пятнадцать, но привыкнуть к подобным «сюрпризам» никак не мог. В свою очередь иногда попадались действительно интересные личности, люди с нестандартным мышлением, умеющие думать. Это вносило в унылую обыденность похожих один на другой дней свежую струю дозированной неизвестности и приятно щекотало нервы. Без этого всё было бы совсем печальным, так как он буквально кожей и всеми своими внутренностями чувствовал, что общение с убогими, недалёкими людьми постепенно и его самого превращает в их подобие.

По пути на автобазу он прошёл мимо рюмочной с романтическим названием «Фиалка». Сейчас она была закрыта. В его голове мелькнула мысль, как вспышка молнии – сто грамм для храбрости не помешали бы. Даже гром прогремел. На самом деле это прогрохотал поезд. От железнодорожного переезда до автобазы оставалось метров двести. Мышцы на ногах приятно ныли, так как пришлось помесить снег. Но были и более приятные моменты. Порой на переезде приходилось стоять довольно долго. Поезда шли один за другим. После проезда поезда шлагбаум часто оставался опущенным, и с обеих сторон скапливалось довольно много автомобилей. Довольный Чижиков перешёл через рельсы и уже через пять минут был на территории автобазы. Ирина Степановна была примерно тех же лет, что и Чижиков, довольно стройная шатенка среднего роста. Дама довольно бойкая и словоохотливая, общительная, на первый взгляд поверхностная, неглубокая. Обычно она охотно общалась с Иваном Семёновичем при возможности на различные житейские темы. На этот раз она пыталась сосватать ему свою подругу, с которой они когда-то вместе учились. Он уже не мог вспомнить, откуда она знала, что он не женат, и что у него никого нет. Он смотрел на её фигуру, на её лицо и причёску и не находил в себе желания общаться с Ириной Степановной в любом виде. Общаться не хотелось, но приходилось. До этого она предлагала ему перейти к ним работать. Наверное, по поручению начальника. Предлагала неоднократно. Иван Семёнович даже серьёзно рассуждал над этим предложением, но не более того. До серьёзного обсуждения условий дело не дошло. Ему и в своём учебном центре было муторно, а ведь работали там люди разнообразные, достаточно образованные и интересные, как личности. Поменять учебный центр на автобазу только ради того, чтобы не ездить из Смолдова на работу в областной центр, Чижиков был не готов. Он был ещё недостаточно стар для этого. А когда он представил, что ему пришлось бы постоянно общаться с Ириной Степановной, с тупыми в своём большинстве водителями и пожилым самодуром-начальником, он окончательно и бесповоротно отверг это предложение и ни разу не пожалел. Редко он делал что-то решительно и безо всяких сомнений.

В этот раз Ирина Степановна сидела, как всегда, за своим столом. В этом кабинете, представлявшем из себя комнату площадью метров шестнадцать, сидел ещё один инженер, молодой мужчина лет тридцати с небольшим. Чижиков вошёл, поздоровался с мужчиной за руку. Как его зовут, он не знал. Да это было и не нужно. Ирина Степановна улыбнулась, она всегда улыбалась, и было такое ощущение, что она рада вас видеть. После того, как он передал ей документы и обсудил предстоящее занятие, а обсуждать было особо нечего, они поговорили «о жизни». Занятия происходили по одному и тому же плану. Поэтому это обсуждение было простой формальностью, чтобы подтвердить неизменность плана. Она, придав лицу загадочное выражение, говорила о своей подруге. «Иван Семёнович, у меня есть подруга, которая вас может заинтересовать. Моя одноклассница. Одинокая. Муж умер. Трёхкомнатная квартира, дача, машина,» - говорила Ирина Степановна с загадочным видом, будто продавала редкий и дорогой бриллиант за небольшие деньги. У покупателя в таких случаях обычно создаётся впечатление, что его дурят. Чижикову вспомнился каламбур о том, что молодой холостяк убирается в комнате, чтобы пригласить женщину, а пожилой холостяк приглашает женщину, чтобы убраться в комнате. Он хотел смутиться, покраснеть и застесняться от вожделения, вызванного игрой воображения. А оно рисовало редкий дорогой бриллиант. Но смутиться он не успел. Из словоохотливой Ирины Степановны слова сыпались как из рога изобилия, и он не успевал их воспринимать. Приходилось ориентироваться на общее впечатление. Как опытная сваха, она показала фото своей подруги. Чижиков из любопытства посмотрел на «бриллиант». Подруга тоже не вызвала в нём никакого желания общаться. Надо отдать должное Ирине Степановне. При своей словоохотливости она могла бы очень долго говорить о своей подруге, но ей, по всей видимости, было не очень важно, о чём говорить. На автобазе новые люди появлялись довольно редко, а водители в своём большинстве были не очень интересными собеседниками. Поэтому Чижиков был приятной возможностью отвлечься от повседневной рутины, и поэтому же было неважно, о чём говорить. И сам Чижиков, наверное, был неважен.
 
«А начальник то наш, вы его видели. Никакого воспитания. Странный, да и старый, уж на пенсию давно пора», - затараторила Ирина Степановна вполголоса, осторожно оглядываясь по сторонам, как бы опасаясь присутствия нежелательных слушателей. «Вы представляете, пристаёт к сотрудницам с пошлыми комплементами. У-у-у-ужас. Я прям обалдела, когда услыхала. Хрен старый,» - эмоционально говорила словоохотливая Ирина Степановна с душой, с выражением, вдохновенно, подкрепляя сказанное соответствующей мимикой и жестами. Это вызывало симпатию. Чижиков выразил своё согласие по поводу поведения начальника. Это недопустимо, некрасиво, неправильно. Начальника он видел, когда тот несколько раз заходил на занятия и, обращаясь к водителям, произносил несколько пустых, ничего не значащих слов, за которыми скрывался простой и понятный смысл. Занятия эти никому не нужны. Ни начальнику автобазы, ни водителям, ни Ирине Степановне, никому. Они вообще не нужны. Но деваться некуда, приходится платить и отрывать водителей от отдыха или от работы. Обычно вначале занятия, после планёрки, к водителям приходила словоохотливая Ирина Степановна и в полной мере удовлетворяла свою словоохотливость. Ей, наверное, было приятно то, что её слушают водители-мужчины и Чижиков в том числе. Назидательным тоном она говорила водителям о технике безопасности, о необходимости соблюдения правил дорожного движения. Речь обычно была такой: «Сейчас у вас будет занятие примерно до обеда. Слушайте внимательно, запоминайте всё. Занятие нужное, полезное. Преподаватель у нас хороший, всё вам расскажет. И всё было бы у нас хорошо, только вот нашёлся один «умник». За язык его кто-то дёрнул. Зашёл разговор об обучении, и он посторонним людям ляпнул, что у нас нет никакого обучения, что у нас, мол, всё схвачено. Нам корочки просто так, автоматом выдают. Это всё пошло дальше. Теперь вы вынуждены приезжать издалека, тратить своё время.»

Водители при этом обычно начинали шуметь и демонстрировать праведный гнев. Звучали призывы показать им этого «умника». А уж они-то с ним быстро разберутся. Это коробило Чижикова. Возможно, Ирина Степановна этого не понимала, но её слова означали, что Чижиков тут не нужен никому, как и его занятия. Что всё это происходит от того, что просто деваться некуда. Он со своими занятиями оказывался неизбежным злом, напастью, как стихийное бедствие, от которого не спрятаться, и которое нужно просто пережить, смирившись с неизбежным. Ему было обидно и досадно, но он терпел, потому что ему тоже некуда было деваться.
На этот раз в группе было около двадцати человек. Группа была обычная, средняя. Агрессивных и злых водителей, к счастью, не было. Иван Семёнович чуть раньше, чем обычно, закончил занятие, провёл тестирование, собрал свои вещи. Проектор и ноутбук оставил в кабинете у Ирины Степановны, так как на следующей неделе тоже планировались занятия, через силу ещё немного пообщался с ней. С радостью воспринял то, что о своей подруге она больше не говорила и в качестве благодарности ещё минут 15 слушал её болтовню. Казалось, что она и обедать не хочет. Тем не менее, всё когда-то заканчивается. Закончились и ненужные разговоры, и он наконец покинул территорию автобазы.

Снова железнодорожный переезд и снова рюмочная «Фиалка». Он зашёл туда чисто машинально. Наверное, сбился таймер. Он ведь хотел выпить сто грамм для храбрости утром, но рюмочная была закрыта. Продолжался снегопад, тротуары, как и утром, оставались заснеженными, поэтому народу в рюмочной было немного. Это и понятно. Зачем переплачивать за спиртное, когда можно дома, в уютной обстановке, с домашней закуской, организовать культурную пьянку за меньшие деньги? Но выпивать дома Чижикову не хотелось, там были пожилые родители. Он взял закуски и свои долгожданные сто грамм. Уютным это место назвать было нельзя. Кушали и пили стоя у длинных столов. Посетители были разнообразные. Здесь бывали и прилично одетые «интеллигенты», и работяги. И откровенные алкоголики со стажем захаживали. Кормили неплохо, хоть и без разнообразия. Свежего борща и домашних котлет здесь не было, но можно было взять к водочке простеньких салатов и даже язык с хреном. Разбавляли здесь водку или нет, Чижиков не знал. На удивление было достаточно чисто. День был в разгаре, снегопад прекратился неожиданно. Посетителей прибавилось.

Не успел он выпить, как подошли опрятно одетые мужчина с женщиной, по-видимому супруги. Они взяли просто пиво и орешки. Интересно, зачем такие люди заходили в «Фиалку»? Можно было посидеть в «нормальном», «приличном» кафе, заказать вина, послушать музыку, дать себя обслужить вежливому официанту. Выпив, он повеселел, взял ещё сто грамм, познакомился с супругами. Он работал оформителем, что-то оформлял, она бухгалтером. Чижиков, глядя на её лицо с сердито поджатой нижней губой, живо представлял её с калькулятором, в очках с роговой оправой, в строгой чёрной костюмной паре, склонившуюся над квартальным отчётом, а потом долго и серьёзно обсуждающую что-то с генеральным. Наверное, законные и не очень способы ухода от налогов. Супруги с интересом восприняли Чижиковскую Безопасность дорожного движения. Водила она, супруг даже прав не имел. Супруги ещё что-то рассказывали о себе, он, в свою очередь, тоже делился подробностями своей жизни. Алкоголь расслабил его, сделал более общительным и раскованным. Они долго мусолили каждый свою бутылку пива, в то время, как он успел выпить вторые сто грамм. Он подумал о том, что, наверное, хватит, но, как это часто бывает, хотелось продолжения банкета, и он взял ещё сто грамм и закуски. По опыту он знал, что обычно, если доза превышала двести пятьдесят грамм крепкого алкоголя, на следующее утро он испытывал все прелести похмелья.  Супруг курил, и Иван Семёнович, выпив и захмелев, тоже захотел покурить, попросил сигаретку. После пары затяжек его совершенно развезло. Пошли ещё более разнообразные разговоры. Супруги, видя, что он опьянел, говорили о том, что не смогут его довести, или довезти до дома. На что он ответил, что в этом нет необходимости, и почему-то почувствовал себя джентльменом.

Говорили о Владимире Высоцком, о безопасности дорожного движения, о бухгалтерии, о воспитании детей и о взаимопонимании между родителями и детьми, и много ещё о чём. Постепенно рюмочная смещалась в область фантастики, тембр людских голосов менялся, смысл и темы разговоров тоже менялись, менялось освещение, воздух, влажность, давление, температура, появился откуда-то ветерок. Были взяты ещё сто грамм. На этот раз без закуски. В его становящейся чугунной голове мелькала мысль о том, что завтра будет тяжёлое похмелье. Однако, само понятие «завтра» теряло смысл. Возможно, было взято ещё и пиво. Вторая сигарета и пиво сделали своё дело, и рюмочная окончательно перешла в мир иллюзий. Людские силуэты стали деформироваться, они появлялись неизвестно откуда и исчезали внезапно. Голоса перестали быть голосами и напоминали звуки слишком медленно вращающейся пластинки, фигуры людей плавали в воздухе вместе с пластиковыми стаканами с водкой и пивными бутылками. Между ними плавали перевёрнутые пластиковые тарелки с закуской. Потом всё накрыла абсолютная темнота, а перед этим рюмочная растянулась до размеров солнечной системы, весь космос был заполнен колкими беспорядочно движущимися снежинками. Сквозь них бесшумно двигались автомобили. Плавно проплыл мимо ассенизатор, благоухая селёдкой и свежим укропом. Вращаясь, как планета, с загадочным видом, улыбаясь и подмигивая, рядом плыла Ирина Степановна. Поодаль, где-то в районе Юпитера, вращался директор автобазы, говоря неприличные комплименты водителям, которые компактной кучкой висели немного внизу, по какой-то причине покинув плоскость эклиптики. Супруги двигались где-то вдалеке, около Нептуна и что-то кричали о квартальном отчёте и оформлении городской новогодней ёлки, при этом активно жестикулируя. В руках у них были пивные бутылки, и пиво из них, как и положено в невесомости, вытекало причудливыми струями, а супруги ловили широко раскрытыми ртами пивные шарики, соревнуясь в ловкости. Супруг курил и пускал громадные кольца дыма, через которые проходили автомобили один за другим. Как он умудрялся курить в безвоздушном пространстве, одному богу известно. Около Плутона величественно плыла громадная Ёлка, украшенная стёртыми покрышками, видеопроекторами и ноутбуками последних моделей. На вершине ёлки красовалась рубиновая кремлёвская звезда. И тут пришла мгла.

Иван Семёнович не боялся смерти. Понимаю, что это сильное утверждение. Вопрос замысловатый. Каждый понимает по-своему. Одни видят смерть в старости, в муках и страданиях, связанных с болезнями. Но если понимать под смертью то состояние, в котором будет пребывать человек после того, как остановится его сердце, и весь его организм полностью прекратит свою жизнедеятельность, то этой смерти Иван Семёнович действительно не боялся. Он предполагал, вернее, догадывался, что чувствовать уже ничего не будет, и если и был какой-то страх, то лишь страх неизвестности. Но это до смерти. Может, «там» будет что-то плохое, ужасное и невыносимое? В большей мере Чижиков испытывал любопытство по поводу того, может ли человеческая душа, отделившись от умершего тела, продолжать что-то чувствовать, когда органы чувств, пардон, отсутствуют. Ясности по этому поводу у него не было никакой. Да и откуда ей взяться? Ни у кого ведь не спросишь. Иногда он задумывался над этим, но не более того. Подумает-подумает, вздохнёт тяжело и переключится на что-то другое.

Когда же смерть пришла на самом деле, он испугался по-настоящему. Его начало бешено колотить, как в лихорадке, сердце забилось как сумасшедшее, как будто торопилось в оставшееся время сделать как можно больше ударов, и с каждым пыталось выпрыгнуть из его груди, словно потеряв доверие к умирающему и ставшему ненадёжным телу. К своему стыду, он даже обмочился, хотя ничего постыдного в этом конфузе не было. Когда смерть придёт, не до стыда будет. Ноги его подогнулись, он упал на колени и, пытаясь воздеть непослушные руки к небу, непослушным деревянным языком и каменными губами пытался произнести мольбы о пощаде.

Вдруг весь его смертельный ужас потеснило непередаваемое изумление. А смерть то была необычная. Это был не скелет в развевающемся плаще с капюшоном и с косой в костлявой руке. Это была довольно миловидная, приятной полноты, женщина средних лет с аккуратной причёской и солидным макияжем. Длинные каштановые волосы были по-простому собраны на затылке. В маленьких аккуратных ушах красовались золотые серёжки в виде милых сердечек. На одном сердечке красовалась физиономия Алена Делона, на втором Аллы Пугачёвой в молодости. Выразительные глаза мутновато-зелёного оттенка обрамляли длинные ресницы, явно накладные, что показалось Чижикову вульгарным.  И в глазах этих он прочитал намёк на ехидство и иронию. Мольбы, которые он пытался выдавить из себя, так и не вырвались из его рта. Бьющая его дрожь и спазмы во всех мышцах просто не давали этого сделать. Но оказалось, что смерть понимала и знала безо всяких слов всё, о чём он хотел сказать и даже то, о чём он только думал. У вас может возникнуть резонный вопрос. Откуда Чижиков знал, что ЭТО Смерть? А он и не знал. Он об этом вообще не задумывался. Он просто был уверен, сомнений быть не могло. Назовём это абсолютным знанием. Это не могла быть иллюзия, или игра воображения. Согласитесь, далеко не каждая миловидная женщина средних лет заставит вас трястись, как в лихорадке, а ваше сердце выпрыгивать из груди.

«Дурак ты, Ваня,» - сказала Смерть скрипучим, не очень приятным голосом. «Нашёл у кого пощады просить. Не по адресу ты. Не я решаю такие вопросы. Моё дело маленькое. А что это тебя так колбасит? Не ожидал? Успокойся, экой впечатлительный. Ещё покоптишь небо. А я действительно рановато.»
Он судорожно соображал, пытался осмыслить происходящее. Надо было что-то говорить, но он не знал, что, и не мог. Говорила она.
«Просто ты слишком близко ко мне подошёл. Я уже думала, что мой клиент. Ан нет. В следующий раз…..» Она не договорила. Неожиданно, на полуслове, она вдруг быстро надулась, как мыльный пузырь и с громким хлопком лопнула, обдав его тёплым воздухом с запахом сероводорода, и он обнаружил себя лежащим в железной постели с панцирной сеткой и полосатым матрасом в комнате с ядовитыми бледно-зелёными стенами и сероватым белёным потолком. Это была больничная палата.

Он с изумлением обнаружил, что простыни сухие, не смотря на конфуз. Перед его кроватью стояли трое в белых халатах. Один, с бородой и в роговых очках на худощавом лице, по-видимому главный, внимательно посмотрел на Чижикова, поднёс к глазам чёрную папку с какими-то бумагами, приподнял очки и некоторое время читал, шевеля губами и бубня себе под нос. Затем снова посмотрел на него с некоторой заинтересованностью. Ему показалось, что бородач спрашивает его о том, почему он до сих пор не умер. «Ну что, э-э-э-э…,» - бородач вновь бросил взгляд в свои бумаги. «Иван Семёнович, напугали вы нас изрядно. Пить то вам, голубчик, нельзя с вашей поджелудочной.» Чижиков понимал, что бородачу плевать на него и на его поджелудочную, но сердце его сжалось. Он почти ничего не помнил. Воспоминания его обрывались в рюмочной. Лишь приблизительно, мельком, он помнил супругов с пивом. Дальше в голове остались, как после неглубокого сна, отрывочные картины. Он лежит на спине и смотрит на звёзды. Или перед ним стол, а он заворожённо смотрит на бутылки, вокруг люди открывают рты, а голосов почему-то не слышно. И всё в том же духе. В его голове крутились досада, стыд и опасение по поводу того, что в пьяном беспамятстве он мог натворить чего-нибудь совсем отвратительного. «Я не сделал ничего плохого?» - спросил он с надеждой и не узнал своего голоса. Звуки исходили не изо рта, а откуда-то из-под пупка, а слова появлялись только через пару секунд после того, как он их произносил. Бородатый снова посмотрел на него с поддельным интересом. «Ничего уголовно наказуемого,» - сказал он.  «Однако сердечко ваше могло не выдержать таких экспериментов. Поэтому заявляю вам официально. Если вы не прекратите ваше баловство со спиртным, в следующий раз мы с вами можем встретиться совсем в другом месте. Понимаете?» «Понимаю,» - прохрипел Чижиков. «А сколько я…,» - не успел договорить он. Бородатый опередил его. «Сколько вы здесь находитесь? Степан Петрович, сколько?» - обратился бородатый к другому врачу. «Во-о-о-от, вторые сутки. Не так долго. Бывают гораздо более тяжёлые случаи.» Он почувствовал некоторое облегчение. Руки-ноги вроде целы, противозаконного ничего вроде не совершил. Хорошо, что это произошло в пятницу. Впереди были выходные. Вторые сутки. Значит сейчас, наверное, воскресенье. А то на работе были бы страшные проблемы, а проблем он не хотел.

Трое в белых халатах удалились, появилась пожилая медсестра, сделала ему укол и заставила выпить пару таблеток. Укол был болезненный, медсестра жёсткая с надменным видом, таблетки горькие. На всей коже он ощущал противный зуд, кожа была липкой и не ощущалась своей. А внутри пульсировал один вопрос. Зачем всё это? Какой в этом всём смысл? Неужели человек по имени Иван Семёнович Чижиков был рождён своими родителями вот для того, чтобы после пьянки двое суток отлёживаться в полукоматозном состоянии в больнице? А если бы всё ещё были медвытрезвители? Он бы оказался там. Вот стыдоба то. Ему сделалось совсем дурно. И вдруг его как током ударило. А как родители? Что они? А где? Но оказалось, что сними всё в порядке. Им сообщили эту «приятную» новость. Ему посчастливилось не потерять документы и телефон, и родители бывали в больнице, пока он находился в забытьи. Чудом можно считать и то, что наш герой смог избежать серьёзных повреждений, не считая мелких ссадин.

Надо отметить, что в палате были ещё двое "больных". Поначалу он не обратил на них никакого внимания. Теперь же, когда туман в глазах и в голове немного рассеялся, а мысли перестали скакать, как табун необъезженных мустангов в прериях дикого запада, можно было рассмотреть своих соседей в подробностях. И это отвлекало от мрачных мыслей. Экземпляры были выдающиеся. Два мужичка неопределённого возраста. Скажем лет сорока-пятидесяти. У обоих были забинтованы кисти, а у одного ещё и голова. Звали их Степан и Николай. Голова была забинтована у Степана. Лица их и вообще весь их облик, движения, манера держаться, выговор и сама энергетическая аура вокруг их вялых и измождённых тел, всё несло на себе отпечаток добросовестных, систематических пьянок, когда пьют не для галочки, не по необходимости и не по принуждению, а по призванию, со вкусом и охотою неимоверной, иными словами, по-чёрному. Это выражалось в одутловатости щёк, в синяках и мешках под глазами, и в общей нездоровой красноте всей кожи лица, и в неопрятности одежды. Хотя одежда была казённая, но на Степане с Николаем она приобрела пьяную неопрятность. Истории мужичков этих поучительны и могут быть отнесены к классическим.

На нескромный вопрос Чижикова: «Что это у вас с руками?» Степан, во-первых, улыбнулся открыто и душевно своей «ботоксной» беззубой улыбкой, потому что обращение на «Вы» было для него непривычным и даже чуждым. Однако, в разговоре его, в его интонациях сквозили наглеца и самомнение. Если хотите, чувство собственного достоинства. Он как бы говорил: «Вы как хотите с вашими образованиями, а я безо всяких образований знаю такое, о чём вам ни в каких академиях не расскажут.» Нельзя сказать, что он поведал свою историю с большой охотой, но и уговаривать себя не заставил. Со стороны это выглядело так, будто он делал одолжение попросившему. При этом он совершенно не видел в своей истории ничего комичного и странного. Да оно и понятно. При его образе жизни такой сюжет был обычен, логичен и обыден.

«Это я у гостьях был.» - примерно так звучала его речь, голос осипший, как из погреба, приглушенный. Некоторые звуки и целые слова проглатывались безвозвратно. О том, что «у гостьях» он много выпил, он не говорил. Понятие «много» у Степана наверняка отличалось от Чижиковского. Если у Ивана Семёновича похмелье начиналось с двухсот пятидесяти грамм, то Степан эти граммы просто не считал. С деловым видом, с ехидной усмешкой на одутловатом лице, со снисхождением к слушающему, он поведал: «В колидоре банки, склянки, лабудень. Краска, клей. Можа, ацатон. Задемши слёгка, упало усё. Запачкалси мальца». Поэтому у него и была забинтована голова, он получил химический ожог какими-то непонятными бытовыми химикатами. Ему повезло, так как не пострадали глаза. Лицо тоже уцелело. Повязка покрывала не всю поверхность черепа, и кое-где между бинтами торчали пучки рыже-седых волос, которые ему при поступлении пытались отмыть от химикатов и частично выстригли. Иногда у Степана начинало подёргиваться правое веко, а порой во время разговора он весь начинал дёргаться. Он говорил, что у него нервенна система расшатана. Со стороны это выглядело, как будто из его тела всеми силами, неистово трепыхаясь, старается вырваться нечто, чему в этом теле страшно надоело. Но на душу это нечто не было похоже. Может, это был алкогольный бес, сделавший свою работу?
У Николая было ещё интереснее. Он вроде бы не дёргался, в отличие от Степана, но говорил примерно тем же деревенским говорком, и был похож на уральский самоцвет не меньше Степана. Ехидства в его лице и самомнения Чижиков не заметил. История его была по всем статьям интереснее, чем у Степана, а сюжет драматичнее и комичнее. В интонациях Николая Чижиков почувствовал нотки сожаления о случившемся. Его удивило то, что этот пьяница, как ему показалось, прекрасно понимает всю абсурдность, всю ненормальность случившегося с ним. У Николая была своя неповторимая манера говорить. Он не смотрел на собеседника, смотрел куда-то вдаль, поверх головы. Когда сам слушал, тоже смотрел туда же. Голову при этом наклонял немного вправо и вперёд. Получалось, что говорил он и слушал, из под лобья, закатив глаза. Когда он заканчивал какую-то мысль, или просто порцию озвученных образов, то голову поднимал, упирал взгляд в собеседника и слегка разводил руки с перебинтованными кистями в стороны, как бы спрашивая, согласны ли с ним, и как бы говоря: «Вишь как, брат, оно выкрендилось, повернумши то как лихо. Это тебе не хухры-мухры. Во-о-о-от.» Несколько дней назад Николай шёл откуда-то поздно вечером. Наверняка тоже был «у гостьях». Как вы догадываетесь, трезвым его состояние можно было назвать, только обладая больным воображением. Железнодорожная станция «Жидки», мимо которой судьба проложила в этот раз путь Николая, оказавшийся тернистым, была недавно огорожена металлическим забором с торчащими сверху пиками. Догадайтесь с трёх раз, что произошло? Правильно, совершенно верно. Он полез через этот забор, зацепился за пику штанами и повис вниз головой. Это наверняка выглядело забавно. Прямо сюжет для комедии. Однако, всё было печальнее, хотя могло обернуться ещё хуже, если учесть тот факт, что была зима. Сколько он так висел, он не помнил. Результат: обморожение ног и рук. Будь мороз посильнее, повиси он подольше он вполне мог превратиться в заспиртованную сосульку, или лишиться и рук, и ног. Степан, слушая рассказ Николая, еле скрывал смех. Рассказ этот казался ему смешным в отличие от его собственного. Чижиков всё время смотрел на этих мужичков «Раскрыв рот». Он не понимал их. Ему было совершенно непонятно, как такое возможно. Хотя сам он очутился здесь по сходным причинам. Даже можно сказать, по тем же. И тем не менее, он не понимал. Ну как, ну как так можно? Как можно «так» говорить? Как можно «так» думать? Как можно «так» жить? Затем пришли родители. Ему было страшно стыдно. Мать всплакнула. И всё причитала: «Ваничка, Ваничка, Как ты нас напугал». Отец молчал. Чувствовалось, что он и расстроен, и рассержен. И то, что они не высказывали никакого осуждения, не ругались, не читали нравоучений, многократно усиливало стыд и степень страданий, испытываемых им. Уж лучше бы они наорали на него гневно и непререкаемо. Их же смирение вызывало кроме стыда чувство вины. Иван Семёнович умел наказывать себя сам.
 
Степан с Николаем поначалу с любопытством поглядывали на его родителей. Скорее всего, их занимали не сами родители, а их взаимоотношения с сыном. Степан продолжал источать ехидство, а в глазах Николая было простое удивление. Как Чижиков не понимал этих мужичков, так же они не понимали его. Довольно быстро удовлетворив своё любопытство и устав удивляться, наши самоцветы занялись своими делами, смотрели в окно, ходили курить, смотрели с интересом в потолок, ходили в туалет и в столовую обедать. Выходить на улицу не хотелось никому. Мать смотрела на Степана с Николаем с испугом, а отец вообще ни разу не взглянул на них. Вскоре родители ушли, оставив фрукты и чувство стыда и вины. Чижиков угостил фруктами мужичков. Они не отказались, но есть почему-то сразу не стали. Ещё он испытывал буквально физическое неудобство от того, что отец с ним не разговаривал.  От этого на душе было вдвойне неуютно. Это порождало неприятные сомнения. Он не любил портить отношения с кем бы то ни было, тем более с собственным отцом. Считается, что нужно уметь ссориться и ругаться. Чижиков не умел этого делать. По опыту он знал, что рано или поздно отец «оттает» и заговорит. Ну а пока придётся терпеть его молчание.

Он пришёл в себя на удивление быстро. Всё-таки, кровь ему почистили, уколы покололи, таблетками покормили. Да и простая больничная пища способствовала нормализации работы отравленного алкоголем кишечника. Мать ещё раз навещала его, приносила свои котлеты с пюре и консервированный салат из овощей. Глядя на еду, он с тревогой ловил себя на мысли о том, что неплохо было бы выпить рюмку водки. Это говорило о том, что всё несколько хуже, чем он предполагал. Вздохнув, он начал собирать свои немногочисленные вещи, и уже не первый раз подумал о том, как здорово, что проектор с ноутбуком остались на автобазе. Выписавшись и крепко прижав к груди настоятельную рекомендацию врача-бородача-очкарика быть осторожнее со спиртным, он прогулочным шагом пошёл по до боли знакомым с самого детства улицам. Проходя по обшарпанным больничным коридорам, вдыхая ставший привычным специфический больничный воздух, глядя на больных в палатах и коридорах, на оббитые углы, потёртый пол, кое-где даже сохранивший паркетное покрытие, а в основном покрытый линолеумом, он вспомнил своего давнего знакомого, который когда-то работал охранником, в том числе и в больнице. Знакомый этот умер не так давно. В связи с этим, а также в связи со своими приключениями Иван Семёнович подумал о бренности бытия и вспомнил ещё одного своего близкого знакомого, который тоже умер, потом ещё одного. Ему сделалось страшно, и он погнал эти мысли от себя, но они не хотели уходить. Продолжая бороться с ними, он вышел на улицу.

Чижиков не всегда жил с родителями. До 17 лет, до окончания школы и поступления в институт, целая вечность для молодого человека, он действительно жил с ними. Он мог считать, что ему повезло. Его приятель, к примеру, рос без отца, а у некоторых детей вообще не было родителей. Между отцом и матерью отношения были далеко не романтические. Тем не менее, они жили одной семьёй, не разводились. Может это была дань традициям, или привычка. Так же жили и родители его отца. Отца он видел довольно редко. Отец или работал, или выпивал, или и работал, и выпивал. Чижиков был единственным ребёнком, поэтому гремучая смесь родительской любви, замешенной на комплексах и предрассудках, и праведного педагогического гнева, основанного на том же самом, в многодетных семьях равномерно распределяемая между всеми членами семьи, ему доставалась в полном объёме без какой-либо передышки на восстановление хрупкой детской психики после приёма предыдущей порции.

Родительской любви он не чувствовал, хотя родители, конечно, любили его по-своему. Их участие в своей жизни он ощущал, и оно ему не всегда нравилось. Мать часто в воспитательных целях использовала ремень. Когда он делал что-то не то и не так, по мнению матери, она говорила: «Мало я тебя порола». Ремня и вообще физического насилия юный Чижиков боялся ужасно. Хотя больно ему не было, просто был ужас и страх. В любом случае боли он не помнил, а душевные муки врезались ему в память. Это напрягало его эмоционально. Он бы не смог выразить словами, объяснить понятным языком даже самому себе причин этого ужаса. Многие дети, получив подзатыльник или шлепок по заднице, через секунду уже не помнят об этом. Возможно, такие методы воспитания казались ему несправедливыми и жестокими, а может его тело и мозги были устроены так, что любое грубое прикосновение против его воли нарушало состояние равновесия и ухудшало самочувствие и настроение. Не мог он через минуту после порки весело возиться в песочнице. Он переживал долго. В сознательном, зрелом возрасте в душе его сформировалась стойкая обида на мать. Он считал, что жить в состоянии постоянного страха перед материнским наказанием для ребёнка недопустимо. Ему казалось, что он мог бы понять её претензии, если бы она попыталась поговорить с ним, объяснить ему спокойно и терпеливо, чего она хочет от него и почему. Но она была необразованной, недалёкой деревенской женщиной, которую господь обделил природной мудростью. Необразованные люди бывают мудрыми. Эти вещи не всегда тесно взаимосвязаны. Его мать была тупой. Она не умела формулировать мысли. Вполне возможно, что это являлось следствием расплывчатости и неопределённости самих мыслей. Она часто не заканчивала предложения и было трудно понять, если вообще возможно, смысл, который она в них вкладывала. Часто её речь звучала так: «Да-а-а-а». После этой фразы следовала пауза в несколько секунд, затем следовала следующая фраза, тоже состоящая из одного слова: «Жи-и-и-изнь». Что это означало, одному богу известно. Она наполняла привычные слова своим собственным содержанием. У неё мог быть «гладкий» мёд. По этой причине ни терпения, ни желания что-либо объяснять своему сыну у неё никогда не было. Она просто не умела этого делать.
 
Возможно, что и сам Чижиков себя переоценивал. Общеизвестно, как трудно порой объяснить что-то ребёнку. Часто в этом случае от родителей требуются совместные усилия и терпение. А добиться того, чтобы ребёнок ещё и делал то, что родителям нужно, в десять раз сложнее. Он понимал, что не может быть объективным, и что вполне может ошибаться, но это не мешало обиде на мать благополучно жить в его душе. В данный же момент его ожидали недоразумения с отцом. Они и раньше бывали, когда он не жил с родителями. Но тогда это случалось лишь изредка, а в основном всё было, как ему казалось, нормально. Прав был американский семейный психотерапевт Витакер, написавший в своей книге о том, что потребность людей в близости гораздо сильнее их способности её переносить. В полной мере Иван Семёнович понял это, когда стал снова жить с родителями. После окончания института он жил и работал в крупном городе, далеко от Смолдова. Редкие встречи с родителями были знаменательным событием как для родителей, так и для него. Они дарили друг другу подарки, поздравляли с праздниками, вели переписку с помощью обычных бумажных писем, в которых делились новостями и переживаниями. Тогда даже сами письма были событием. При этом на расстоянии они казались друг другу милыми, добрыми и заботливыми. Но череда событий, последовавших одно за другим, снова свели их вместе. Семейная жизнь у Ивана Семёновича не сложилась, взаимопонимания с детьми не было. Однако, в отличие от своих родителей и бабушки с дедушкой, которые не расходились, не смотря на серьёзные разногласия, конфликты и полное отсутствие взаимопонимания, Чижиков, будучи перфекционистом, не мог смириться с таким положением вещей. Он поступил по принципу: «Лучше быть одному, чем жить с кем попало». Драма состояла в том, что уже были совместные дети и хозяйство. Но он решил не «мелочиться». С себя он ответственности не снимал, понимая, что к поискам и подбору партнёра для серьёзных отношений сам он отнёсся несерьёзно. А надо было просто терпеливо искать подходящего человека. Но Чижиков не верил в себя и был нетерпелив. За что и поплатился. Хотя, развод – обычное дело. Иногда создаётся впечатление, что разводов больше, чем браков.

Он оставил бывшей квартиру, и ему стало негде жить. Перфекционисты редко отличаются практичностью. Вскоре возникли проблемы на работе. А также он почувствовал себя плохо и физически, и психологически. Деваться было некуда, и, если учесть, что с родителями были, как ему казалось, замечательные отношения, переезд к ним казался правильным решением. А когда у матери приключился микроинсульт, решение это стало безоговорочно правильным и неизбежным. По прошествии некоторого времени он увидел и осознал, что издалека всё казалось совершенно другим. Родители, привыкшие за долгие годы жить одни, отвыкли от него. Старея, они не могли свыкнуться с тем, что теперь не могут физически делать многое из того, что шутя делали в молодости. Они стали другими, и он тоже изменился. Они стали порой несказанно раздражать друг друга. Иногда доходило до настоящих скандалов с криком и накалом страстей. Он с интересом узнал, что его родители могут быть капризными, как малые дети, что они могут быть злыми, злопамятными, жестокими и эгоистичными.

Это открытие удивило его лишь поначалу. Поразмыслив, он решил, что удивляться нечему. Ни с отцом, ни с матерью, у него никогда не было ни взаимопонимания, ни нормального общения. Начав вновь жить с ними, он понял, что они всегда говорили на разных языках. Смириться с этим ему было трудно. Также он не мог понять, нормально ли это. Если бы он знал наверняка, что у большинства людей именно так и обстоят дела, но никак не иначе, ему было бы легче смириться с потрясающей отчуждённостью от своих родителей, по сути самых близких на свете для него людей. По крайней мере, так ему казалось. Хотя, какая разница, как обстоят дела у других людей? Осведомлённость о том, что другим людям тоже бывает плохо, может лишь успокоить нервы на некоторое время, поможет создать иллюзию того, что ты не одинок, но вряд ли вам станет от этого легче. Если у нас болят зубы, то знание о том, что у соседа аналогичные проблемы, вряд ли избавит нас от нашей боли.
Точно так же, как он нёс в себе всю сознательную жизнь обиду на мать за физическое насилие, которое было по сути насилием над его душой, так же он нёс обиду на отца за его примитивные и бездарные методы воспитания. По сути, эти отцовские методы заключались в полном отсутствии каких-либо методов. Никаких объяснений, никакой логики. Делай так, как я сказал. А почему нужно делать так, тебя не касается. В юности Чижиков увлекался астрономией, не был отличником, но в школе учился хорошо. Как-то раз отец, по всей вероятности, будучи нетрезвым, отобрал у него книгу по астрономии, разорвал её на части и выбросил в мусорное ведро, так как считал, что астрономия отвлекает сына от учёбы. Этого Чижиков был не в состоянии понять и простить. Порой между ними возникали споры по совершенно незначительным, непринципиальным вопросам. Было понятно, что эти споры были проявлением и выражением накопившегося раньше напряжения в их взаимоотношениях, а причины возникновения этого напряжения не были никак связаны с темами самих споров. После нескольких таких разговоров на повышенных тонах Иван Семёнович стал осторожнее и решил держать себя в руках, не вступая в бессмысленные споры, от которых в душе не оставалось ничего, кроме ощущения того, что ты впустую потратил время и нервы и позволил не очень умному старику вывести себя из равновесия.
Один из таких споров был связан с самолётами и работой лётчика. Отец утверждал, что для пилота очень важно знать какова высота над уровнем моря той местности, над которой в данный момент летит самолёт. Чижиков же сдуру не выдержал, и высказал своё несогласие, заявив, что пилоту необходимо знать реальную высоту над реальной поверхностью, а не абстрактную высоту реальной поверхности над каким-то воображаемым, условным уровнем моря. Он был уверен в своей правоте, опирался он, как ему казалось, на здравый смысл и элементарные представления и знания. В данном случае он проявил излишнюю самоуверенность и прямолинейность, граничащую с примитивностью, забыв о том, что основная цель жизни состоит вовсе не в доказательстве собственной правоты. Перфекционизм всегда мешал ему жить. Вместо того, чтобы дать пожилому человеку насладиться своим псевдонаучным монологом, и продемонстрировать свою компетентность, Чижиков сам стал испытывать на прочность их с отцом взаимоотношения. Учитывая самолюбие и эгоцентризм отца, нетрудно было догадаться, что это была игра с огнём. Ну что тут можно было поделать. Трудно Чижикову было слушать умные речи тупых людей. Осознав это, он стал избегать споров с отцом, хотя тот часто провоцировал его. Он слушал, поддакивал и в основном отмалчивался.

Иван Семёнович шёл домой к своим старикам. Жизнь продолжалась. В дальнейшем на его жизненном пути было многое. И плохое, и хорошее, и весёлое, и грустное, как и должно быть у обычного человека. Но пешком на работу он больше не ходил. Он купил велотренажёр, и даже иногда крутил педали до пота, в результате чего, как ему казалось, постройнел.