Би-жутерия свободы 156

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 156

Тыберий не кривил душой – природа щедро наградила его соответствующими ногами от шеи до земли и низкопробным золотом сомнительных россыпей, которые он при случае вставлял где надо и не надо. Насмотревшийся в бездонные зады проктолог Гуревичикус на утончённых кривульках выкатился в клубе сигаретного дыма из подъезда на Драйтон в 3.30 пополудни (время бесцельно пасущихся и баснословно дорогих в семьях женщин).
Душный закат отглумился над лужайками Брюквина, заключёнными в железные оградки. С океана маккиавеяло прохладой.
Летом развороченный муравейник Драйтона гудел по-вавилонски. Пока водители на шоссе, пролегавшем на уровне окон третьего этажа, в трафике нагоняли друг на друга тоску бамперами, народная хартия свободы стада, ополчившегося на себя, принимала похребетное участие в гуляниях по променаду, никакого тебе суматохеса. Из ресторана «Мозгва» на пенсионеров выливалась ароматизированная блатняга «На маслобойне пузико играет».
Энрико Калбасиос и Спиридон Балбесито шли под руку, раздавая привычное «Здрасте» направо, а кому и налево. Сегодня эти двое не скучали. Возможно, что заштатные обыватели принимали их за новоиспечённых влюблённых, но это не соответствовало действительности – горячими были только взгляды, которыми они удостаивали друг друга или, если это кому-то угодно, обменивались. Никто не замечал лавину любви, наползавшую на бритоголовый затылок Балбесито несоразмерно большой шляпой.
– Поди raspberry что это за ягоды в стране, где тараканы прогуливаются по крышке стола, останавливаются и приветствуют друг друга, – прошепелявила обегемоченная тётя Маня Кравчукойц с Пятой улицы соседке по инвалидной коляске Стэлле Огульной, пребывающей как и она в состоянии рассеянного склероза.
– Пора сменить пластинку, – хихикнула та, прислушиваясь к мелодии своей вертлявой молодости, и вытянула правой забинтованной рукой изо рта пластмассовую верхнюю челюсть, одновременно набирая отёкшей левой на мобильнике номер зубопротезной клиники, как бы доказывая окружающим неграм и пуэрториканцам, что только женщины могут делать три дела сразу – говорить, слушать и звонить не по делу на очень иностранном языке.
– Что-то вы сегодня, Стэллочка, разговорились, вместо того, чтобы одиноким вечером утешать холодную говядину под красное вино в приступе распухшего самолюбия, – заметила тётя Маня, тщательно скрывая зардевшийся от смущения анус.
– Это с моими-то зубами? Доктор только вчера снял щеколду с губ. А у вас, смотрю, ещё не прошли месячные негодования, попробуйте сменить гордое одиночество на мудрое уединение, глядишь, и ты уже в чудесной стране собес-сцененный суперстар.
– У вас не душа, а саморазмораживающийся холодильник, – возмутилась тётя Маня, затаив против Стэллы дыхание – что ни скажи, сохраняете спокойствие, чтобы не осрамиться.
Авеню в районе 15-й улицы извивалось покосившимися на горизонт домиками и пьяными деревьями на ветру. Настроением от Первой до Десятой улиц бесцеремонно владела пасмурнятина.
По авеню шастали жмурики. Ромбовидные бабы передвигались с креветками улыбок на отороченных пушком губах. Они были выходками из артритных колен, выброшенных из Египта Англии, Франции, Испании. Расфуфыренная улица была забита её низкопоклонницами. В море шляпок, раскачивавшихся разноцветными шлюпками, носительницы их, облучённые телевизионными знаниями, страдали от карантина на гвозди, гвоздичное масло, и казарменного положения в казино. Эластичный голос сверху вещал шафрановые новости, по интонациям которого догадывалось, что вчера он перенасытился пьянящим воздухом и целовал в гостях мочеспускательную ручку унитаза.
Доверчивых смельчаков-вкладчиков, околачивавшихся у банка на углу Пони-Айленд, поджидал коммерческий успех тех, кто успел их обмануть, путая Уотергейт с Фаренгейтом, а в небе (на стритах) курлыкала флотилия журавлей подъёмных кранов.
На Драйтоне властвовал закон «Спроса на предложение, разбирающего смех по частям», поэтому сохраннее было ни у кого ничего не спрашивать и не предлагать. Это правило не распространялось на приезжих. Фланировавшие по бордвоку крестики и Нолики становились объектами сегрегационного внимания ловкачей и собственных иллюзий по отношению к этому по своему милому местечку. Хотя в муниципалитете велись переговоры о воздвижении памятника на перекрёстке Пони-Айленд авеню и Драйтон авеню (две авеню могут пересекаться только в Брюквине – на них шла пешая борьба за существование). Сооружение планировали воздвигнуть у здания банка. Тогда, по мнению ведущего неизвестно куда скульптора Клары Пчёлкиной (автора диссидентского проекта «Сперматозоидный дефицит при подходе к яйцеклетке») площадь напоминала бы Трафальгарский сквер, а памятник адмиралу Нельсону демонстрировал висюльки грудей и забрюченные прелести в полном объёме, споря с неповторимым мухинским шедевром «Рабочий и компотница».
Два драйтоньера-представителя утешительной фирмы «Импорт-Эскорт фривольных идей» направляли стопы к океану с неводом для отлова крабов, находящихся вне закона.
Обозлеватель журнала «Дуршлаг знаний и междометий» скопидом Фрол Ауто-до-Фени искал вход в здание, где не было  выхода, всё больше убеждаясь, что калечат людей по-разному – одним перебивают ноги, другим мысли. Его раздел «Дорогой читатель, ты рехнулся, значит, я добился желаемого результата!» имел беспрецедентный успех из-за фотомандража пляски святого Витта вместо водоразборной колонки редактора. В этом журнале старики-глухари и старухи-цесарки, одолеваемые неутолимой жаждой распостранения званий, знакомились друг с другом по социальным программам: «Помощь белым районам перенаселённым райскими чёрными детьми», «Преодолеем животную несовместимость», «Наши шахматисты прогадывают на несколько ходов вперёд».
Президент союза парикмахеров Бебочка Санблат затаскивала под объявление: «Кто вам занимался постановкой свалявшегося волоса?» бородатую клиентку. Под аркой шла бойкая распродажа проституток, и какой-то древний папартник неистово торговался за скидку до 50 %. Лишь одна бессутенёрная гордячка Армада Вернуха часами выстаивала невостребованная, на манер подвыпившей цапли с лягушкой в клюве, опираясь плечом на фонарный столб.
Нечёсаный бард, страдающий ущемлённой грыжей самолюбия, Гера Монолит, битый под дых и ниже, бесцельно слонялся от тупого угла к острому в поисках языкового репетиторства. Он завистливо бросал вызовы в лицо, за одну вакханальную ночь разбогатевшим шлюшкам, напевая провокационную песенку: «Отбил девчонку, как свиную отбивную, и пачку с бёдер собрался получить». Прохожие устали кидать Гере сдачу в кружку от пива. Он принял это за выпад против представителя многострадального шоссе человечества и, поняв не двузначный намёк по поводу отмывания людей от денег, сменил вызывающий контроверсии текст на ипподромную тематику «Ужели это я стреножил вас в постели?», закончив «А я иду Шагалом по тоске, и я...»
Затворник на четыре замка Яцек Пройдоха необременительно для прохожих крепчал желудком, страдающим хроническим колитом перед прохождением рентгена. Всё началось с того, что  у него раскрылись новые горизонты, рот от удивления и потовые железы, когда проходила полемическая беседка на двоих с женой железнодорожника. До этого ему снились «Корневильские колокола» на Галапагоских островах, набивные ткани измороси на венецианском окне, карточные дожди и вигоневые вигони, ныряющие в ледяной окрошке. Окружённый беспозвоночными головорезами в комедиях положений, фармазонщик Франтишек Донимал подбадривающе покрикивал: «Урою, падло!» Он чувствовал себя в безопасности, носками штиблет прокладывая дорогу в густой толпе, оратором ощущающим себя социальным растворителем и звеньевым, занимающимся в трудовой день приписками колхозникам. Франтишек осознавал, что нет ничего ужасней для вора, чем находиться в невыносимых на лоточную продажу условиях.
Казалось вытянувшиеся на ветру ветви деревьев выскрипывали тягучие мелодии, директору ресторана «М’обильный» Абдурахману Безбулды, бредящему карьерой состыковщика рельс, чтобы переводить дух на другие пути в террористических целях.
Раскрасневшаяся от спиртного бродяжка Здрасте Вам (яркая представительница литературно-иронических пигмеек) переплыла через лужу, пережив первую задержку менструации в эмбриональном развитии. Голый человек-саранча стоял под фонарным столбом и выкрикивал нечто бессвязное в рупор ладоней, но никто не обращал внимания на экзотичную форму его гениталий, обтянутых трико из воловьей кожи. Дородные полицейские, с превеликим трудом вылезшие из машины у пиццерии, даже не удосужились взглянуть на нарушителя в свой обеденный час, который они, как их коллеги-тюремщики, называли камерdinner – ремни безопасности розгами горели ниа их потных грудях. Привыкшие ко всему, они правильно рассудили, что в броуновском движении толпяной окрошки ничего не составляет быть сбитым... с толку.
Расторможенные «комплименты» притормаживающих на перекрёстках водителей гулко отдавались в ушах прохожих и на их зубах, скрежещущих пляжным песком, занесённым ветром с Драйтона. Конфигурации распальцовок озверевших за рулём собственников, очень отдалённо напоминали интеллектуальные полемики, не требующие расшифровки. Вариации на тему пальцев попадали в прямую зависимость от меняющихся цветов светофоров и оставленных родственниками букетиков у подножий столбов, напоминавших о тех, кто расстался с жизнью под каучуковыми колёсами. Вслед за памятью о жертвах автомобильных катастроф цветы увядали в уличной гари. Таксисты, перевозбужденные предстоящим введением кредитных карточек в виде оплаты за проезд, с присущим только им одним везучей шофёрской логикой ожидали увеличение наездов крутых, ведущих разгульный образ житухи.
Паяц Бука Улюлюкин на ходулях набирал зияющую высоту, набивая ветром карманы развевающегося на голом теле пиджака с орденами. Возникало подозрение, что его преследовали одноногий случай и ницшианское мировозрение на грани принятого на широкую грудь кормящего отца, нескрываемую  пиджаком без пуговиц. На угол 6-й Драйтона вышла на раздачу сексуслуг и  всеобщее обозление Инна Гурация (она же коренастенькая Настенька Желваки дочь афининспектора), чтобы с тоской в запавших глазах, поэкспонировать тело испещрённое татуировками. Насквозь пропитанная вульгарным сексом, она раздавала листовки, рекламирующие доставку доступно-весомого удовольствия на дом.
По авеню во всём чёрном вышагивали монахи-иезуиты – эдакое смешение ряс. Они проводили теологический опрос прохожих «Вы играете в цацки?» и приплюсованно раздавали программки похудения «Худеем вместе – вымираем отдельно». Бывшая преподавательница титанов поэзии «Серебряного века» в младших классах восторженная полемистка среди пальм Агриппина-Колада Сотби, которую когда-то неудачно в виде поощрения изнасиловали не тем, постукивала рыбными палочками по китайскому барабанчику. Она объясняла группе японских туристов, что гласные – ударные, а не на всё согласные – бездарны, и виной всему непредсказуемые сказуемые тусклых воспоминаний. Свои лингвистические туры дама неизбежно заканчивала летучей фразой: «Жалко, когда люди, крепкие задним умом, как я, уходят из жизни задними проходами, не досаждая зажравшемуся эстеблишменту».
Появился шестицилиндровый джентльмен – центральный нападающий из-за угла Стив Мазило. Он менял шляпы, вынимая их на ходу из саквояжа Сугубо Личных Соображений сообразно со временем дня, которое не стеснялся спрашивать у испуганных прохожих. Часов у него при себе не было. Чудак считал себя недостойным проверять Время. К разряженному пространству у него проявлялось уважительное отношение – он занимал минимум его, демонстративно жуя гранёный стакан. На животе джентльмена было вытатуировано «Не устраивайте мятежа в пустом стакане! Стаканы не виноваты. Виноваты те, кто их гранят!» И только старый Буратино не видел дальше собственного носа – это можно было если не понять, то оправдать и предвидеть. Ему приснилось, что он восседает за столом в кругу олигархов с алмазными трубками в зубах и рассуждает об увеличении прибылей в Якутии.
Из дверей «Дома престарелых работников НКВД» рвалась на волю всепрощенческая песенка «Для зубоскальства сгодятся протезы». Запевала безутешная вдова обезглавленного Горыныча по кличке Огнедышащий попка, по чьему-то наущению замесившая роман с блинами. Обитатели прибежища не выезжали в столпотворение, считая, что помогать нищим – то же, что коматозному больному не туда ставить английское произношение.
Карманники, наделённые притягательной силой и вкрадчивыми в карманы голосами, внешне ничем не отличались от карманьольцев с повадками диких зверей. Из точных наук их интересовало содержимое чужих или родственных им по духу карманов.
Их приятель, женоподобный заплечных дел Мастер, не прочь был превратиться в Маргариту хирургическим путём с помощью великодушных спонсоров, надеясь отыскать лохов в оттирающей его толпе, валящей как пар изо рта в морозный день.
Перед театром «Миллениум», какой-то инвалид отстегнул руки и молитвенно сложил их на капоте Шевроле в знак протеста, что там ставят «Бесы и оробевшие арабески», но несмотря на это, толпа подчистую мела билеты по цене неробкого десятка.

Поллитру я уговорил,
Когда с тобою в ссоре был –
Мы расходились понемногу.
Жизнь представлялась трын-травой,
И я с понурой головой
Пошёл искать свою дорогу.

Её выступление сопровождалось ансамблем «Распутница Распутица» под управлением японской трубочистки Такаташи Покеда – он, она и оно в унисексе, как логическое продолжение крепко-накрепко вошедшего в моду неопределённого рода. Ханжи усмотрели на панорамной рекламе застывших в улыбке губок, обтянутых прозрачным трико, изнасилование ручной работы, а с ним и фривольную пропаганду. Они бросились названивать в полицейское управление, а кто и в муниципалитет.
На углу Шестой улицы крутой увалень-нигилист с мировой аскорбинкой в глазах, который подходя к пляжу спрашивал у полицейских с выпеченными солнцем лицами: «А где у вас тут лежат бабки?» втолковывал свои нестандартные взгляды  собравшимся вокруг него любопытным. Отражая несогласных с ним и на него нападающих, он неторопливо разбрасывал их по сторонам, приговаривая: «Только мне одному и видно, что в стране дефицит – на поэтов дантесов не хватает».
Кореша-защитники стояли в торжественном молчании, сложив руки-секачи на груди, а голкипер из той же команды разминался, пятнадцатый раз подтягиваясь на поперечной перекладине, изображая из себя затворника от ворот поворот.
Безусый шпингалет, взращённый на шпинате, с чувством юмора способным опреснить солончаки, не обращая внимания на побоище, рекламировал отложной «испанский воротничок». Он не висмутовых препаратов, якобы избавляющих от люэса.
На перекрёстке «Тревог» суетился шарлатан Эзра Портной –  зазывала на бал «Ласт» и в беспросветное будущее, приглашая любителей Альта Моды на обшлаговое представление «Драйтон бич», где разбогатевшие на гуманитарной помощи распластались на не распроданном яично-порошковом песке копчёными конечностями.
У агентства путешествий «По матушке по...» подвыпивший виталец в облаках не устоявшийся тромбонист, удачно утрамбовав пассаж, свалился у водосточной трубы, образовав металлогруду.
В метре от него бедовая смуглянка Стэлла Лафа-yet, поклонница культа Драной Обезьяны, безразмерно гордилась приобретённым с рук лифчиком со следами млечного пути кормящих грудей. Она несла пышное тело по закодированному вызову, как бы говоря, что не стоит судить людей по первому непростительному проступку, если за ними тянется длинный список преступлений.
Стелла (она же Нелли) не обращала внимания на сыпавшиеся на неё предложения, и проходя мимо западни-урны, выбросила осиротевшую пачку сигарет «Парла мент» на мостовую со словами: «Теперь, падлы, швыряют отбросы общества куда надо, благодаря мэру Гульбельмо Апломбергу, избранному им самим за 100 миллионов на третий срок. Спасибо Гуля за то, что не мешает ночным бабочкам в сполохах чертополоха пользоваться спросом у мотыльков в мотелях».
Безработный флейтист Понкрат Захуэрос с лицом проросшей картофелины брался за любую работу, закатав рукава Лены и Енисея, необъятная Обь оставалась вне его компетенции. Он только что вернулся из Австралии, где рассовывал листовки по карманам кенгуру. Теперь Понкрат фальцетил «Полёт Шмуля» без нот и аплодисментов, куда Мордехай телят не гонял по инструкции к пользованию долгосрочными любовными приборами и обязательствами. Сейчас я постараюсь познакомить вас с факторами, которые оказали влияние на формировании Захуэроса как личности.
Родители оставили его в младенческом возрасте под непонятным предлогом, который в словаре отыскать не удалось.
Будучи пацифистом, отказывал себе в поедании чеснока и лука, ибо они безжалостно убивают микробную фауну и бактериологическую флору.
Прямолинейности с боковыми карманами предпочитал концентрические окружности, измеряя площади в круглых километрах.
Потакая слабостям сильного пола, представлялся наследным прынцем, раскатывая губы спутницы в карете Скорой помощи.
Дрессировал карманные деньги, чем состояние не преумножил.
В полемике, когда вскипало возмущение, снимал пенку с губ и перекладывал ответственность за её появление на других.
Притоки Великих рек считал стекающимися обстоятельствами, а в женских штурмовых бригадах выискивал оловянных солдаток.
Игнорируя стёртые впечатления, открывал почтовый ящик и бросал вслед сопроводительное «Весьма...».
Рассказывал наверченные душещипательные истории и прозрачно следил за наполнением слёзных мешочков у прилегающих женщин, занимающихся любовью с уведомлением.
Отклонил на 45 градусов предложение жениться взаймы.
Доказывал, что у определённого образа мышления в Истории существует задний вполне приемлемый ход, тогда выносятся решения и бескровно отворачиваются светлые головы.
Бросал неустрашимый взгляд на себя в зеркало и на будущее.
Подъедал глазами дам, без срока давности – времена, когда они приседали перед ним на корточки, канули в лета.
Спросонья принял галстук ядовитых цветов за разъярённую гадюку и заколол... в рубашку.
Грозился высечь свой псевдоним в камне.
Так как теперь мы слишком много знаем о флейтисте сеньоре Захуэросе, я считаю, что он не представляет для нас особого интереса. Разве можно онемевшему от удивления верить на слово?
Рядом с Захуэросом (с приклеенными наспех к яйцам пейсами) вовсю старался Гелий Барабанщиков. Из симфонического оркестра ударника выгнали за неуспеваемость вместе с китайскими палочками для риса (он захрапел на Мусоргском литаврическим сном, устав смотреть в оплывшие стеарином горящие глаза свечей).
Медвежатник со стажем и жемчужным вздутиком на мизинце, назвавшийся штурмовиком из штрафной эскадрильи «Нормандии нема» Крис Культя страдал гайморитом и непочатым комплексом знаний. Он отдал приказ братанам о налёте на невинно-водочную базу. Но за час до намеченной операции выяснилось, что она отменяется. Тогда Крис задумался о поджоге здания суда в отместку властям за своё тёмное прошлое. Одно смущало Культю – при сегодняшних вздутых ценах на нефть это дело могло не выгореть дотла, если его не вспрыснуть. Ведь в жизни нет ничего стабильного, кроме Периодической Системы Мендель-Еева, говорила его придавленная излишними заботами мать – шустрая старушонка-кочерыжка, предлагавшая на авеню из-под полы вафельные трубочки с кремом для бритья и себя врасплох не в самом чистом виде на панцирном матраце рыцарского происхождения.
У бутика «Берта» обладатель напыщенных жестов и проныра из одного конца бассейна в другой Нюма Лацкан, по ошибке сунул руку в собственный карман и кончиками пальцев ощутил как на дне его сладко похрапывала завалившаяся на бок монетка. Нюма,  записавшийся то ли в подстрекатели-кузнечики, то ли в лобо-трясы, афишировал себя действительным членом по недвижимости и почётным участником вавилонского столпотворения. Ничего не смысля в бизнесе лимонов и апельсинов, он принимал в них долевое участие. Ещё мальчишкой он уверовал в то, что когда в стране отменят классы, останутся одни перемены. Возможно поэтому с наступлением сумерек Нюма, говоря как по-писаному, вынимал фосфоресцирующие съёмные челюсти, выполненные в гамме зубов всех цветов радуги и показывал их под перессудный банковский процент любопытным. Возмущённая и не на шутку перепуганная популяция пропустила провоцирующего безумца вперёд. В отделе сумок он, полагаясь на спецэффекты, по установившемуся ритуалу приставал к продавщицам: «Есть ли у австралийских сумчатых нагрудные карманы?» Зачем это понадобилось человеку с истощёнными ресурсами и отсутствием перспективы на кроватную идиллию, отсидевшему свой срок допоздна и поперхнувшемуся собственной затылочной костью, оставалось загадкой из загадок.
Из окна второго этажа человек-акула распространял  трактат «Десять способов выращивания перлов в человеке-моллюске». Встроенный аквариум с тропическими рыбками на все гастрономические вкусы выставлялся под просвечивающей кожей его живота и параллелепидился над внушительным титровальным агрегатом. Но охотников вылавливать водоплавающих не находилось.
В кафе «Аромат цикория» (под гитарные переборы с недобором в минорных нотах Маноло Недоплата) кто-то из напористых на неприятности слесарей-водопроводчиков, навязывающих санузлы, подобрал идею, шлёпнувшуюся об асфальт. Он клятвенно пообещал выловить из неё утробные звуки, пылесося мохеровые носки в обувном магазине «Босоножки для сороконожки», дабы избежать налоговые удержания с недержания.
Используя оголтелую рекламу, другая водопроводочница Шейне Шинкарёва под невразумительные выкрики, раздававшиеся всем кто хотел, об отсасывающих мощностях «асса» уминала дармовой наполеон, шоколадным кремом  осевший на углах её рта, траурно подчёркивая его багровую бездну. Шинкарёва, безуспешно доказывала зевакам, что выпровоженный ею муж Роте-Голд-Грау-Вайс-Зильбер-Грюнер, неприспособленный к честному заработку телом, преодолев фонетические умляуты неудобоваримого немецкого языка, претерпевает затяжной адреналиновый выброс, надеясь занять тёпленькое еврейское местечко под обанкротившийся процент. Это уже потом перед людьми со средне торчковой ногой открываются все двери и попутные неисчислимые возможности.
А рекетиры? Водились ли здесь рекетиры? Обольщаться на этот счёт не стоит и зарекаться, конечно, тоже. На то они, брат, и крутые, чтобы бывать наездами по щучьему велению сердца, пока кто-то определяет период атомного полураспада страны.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #157)