ВЕРА

ВЕРА
(рассказ)

Любите и будьте любимы!

ГЛАВА 1
Офис расходился по домам…
Не все конечно, и не все по домам.
Оставались фанатики – те, кто будут сидеть еще час, два, три, столько, сколько ненужно для того, чтобы доделать то, что ничего не изменит.
И не все уходили домой – одни шли на фитнес и йогу, другие – в кафе и рестораны или кино, единицы – в театр или еще более экзотические и невостребованные в наше время места.
Александр не принадлежал к фанатикам, но и не торопился уйти. Ему необходимо было попасть домой (других планов у него не было), и он решил в очередной раз переждать час-пик на транспорте, чтобы можно было нормально сесть в маршрутку или автобус и при этом не быть затоптанным, а стоять вполне комфортно (относительно сидячих мест иллюзий у него не было) и смотреть как мимо проносятся горящие витрины магазинов, кафе, салонов. Это было одно из немногих его развлечений. Александр не был одним из тех, кто в общественном транспорте смотрит кино по смартфонам или читает что-нибудь по ридеру. Смотреть фильмы он предпочитал по нормальным экранам, то есть превышающим размеры мобильного телефона. А для чтения салон общественного транспорта Александр считал слишком неуютным, не интимным местом. Он никогда не понимал тех, кто читает в переполненной маршрутке – ведь чтение – процесс настолько личный и требует уединения, полного поглощения, а этого трудно достичь в транспорте, салон которого представляет собой балаган – шумный и непрестанно волнующийся.
Вот и сидел Александр в офисе, наслаждаясь концом рабочего дня. Он выключил компьютер и беспроводную мышь, испытав при этом чувство победителя – он отключил механизмы, с помощью которых он преображал и видоизменял порученную ему работу во что-то, что хотя бы внешне должно было казаться ее результатами. Еще Александр попробовал переключиться мыслями с работы на отдых, но в офисе это плохо получалось – на глаза постоянно попадались документы или папки, напоминающие о том, сколько всего предстоит сделать завтра.
Тогда Александр решил, что выждал достаточно и можно идти.
Он наскоро простился с Михаилом – своим начальником – и вышел в холл, к лифтам. В холле было четыре лифта – три пассажирских и один грузовой. Задние стенки пассажирских лифтов были прозрачными, стенка грузового лифта была заделана картоном. Из-за этого лифт изнутри походил на ящик.
Александр вызвал один из пассажирских лифтов. Кнопка вызова загорелась красным светом, за дверями шахт что-то пришло в движение и зашумело.
Это было время ожидания, поэтому Александр за те несколько секунд, пока ждал лифт, успел передумать столько мыслей и не остановиться ни на одной из них. Бюджет на следующий день, планы на вечер, неделю, выходные, месяц – все это он знал. Это были пустые мысли, которые он каждый раз прокручивал в своей голове каждый день в такие моменты ожидания. Моменты ожидания, которых становилось все меньше и меньше с каждым днем… Потому что все чаще и чаще Александр ловил себя на мысли, что он не успевает главного и важного за безумным бегом жизни, в который он угодил. Это пришло в его жизнь постепенно, но рефлекторно стало нормой. Бывало, раньше он приходил домой и, поев, медленно пил чай, размышляя обо всем на свете – от Пунических войн до энтропии вселенной. Теперь же, еще не успев дожевать последний кусок, Александр спешил в ванную мыть руки, чтобы перейти к занятию чем-то еще. Темп, привитый ему на работе, подстегивал его дома. Однако, если бы Александра спросили – куда или зачем он торопиться, он не смог бы ответить… Вот и теперь, стоя в холле и ожидая, когда придет лифт, он думал слишком о многом, но по сути – ни о чем…
Автомат динькнул, извещая о том, что пришел лифт и выводя Александра из состояния полутранса. Он сел в лифт и, радуясь тому, что едет один, стал любоваться с высоты городом, на который опускались сумерки.
С высоты город напоминал микросхему – прямые и изогнутые линии дорог, дома, стоящие прямо и под углом и подключенные уже потом резисторы – многоэтажки. И эта микросхема-город хранила в себе столько информации в виде мыслей, чувств и судеб тысяч и тысяч людей, что становилось немного не по себе…
Александр расслабился… Мысль о том, что только два часа назад он хотел броситься вниз с балкона здания снова скользнула в его голове где-то на грани сознания и унеслась, чтобы, он был уверен в этом, вернуться завтра днем.
СУИЦИД…
Это ужасное слово преследовало Александра, но уже не пугало, как прежде.
Сотни раз он думал о том, как это могло бы быть – сталь по венам, петля, наконец – прыжок в неизвестность.
Вскрывать вены было слишком долго, как правильно повеситься он не мог себе представить, а узнавать казалось глупым, поэтому последний способ Александр принял за «рабочий». К тому же как на удачу – он работал в одной из городских многоэтажек на 20-м этаже… «Сам Бог велел» – думал Александр каждый раз выходя на балкон, который был одновременно курилкой для курящих и комнатой психологической разгрузки для некурящих – сюда приходили затянуться дымом или загазированным городским воздухом. И вот сюда-то и приходил каждый день Александр под конец рабочего дня и, подолгу глядя на поток машин внизу, представлял как он сделает ЭТО…
Вот он становится на парапет балкона, на невысокие перила, пока балансируя, ведь еще рано, вот он ощущает неотвратимость ЭТОГО, в голове проносятся последние мысли – о чем? обо всем? о чем-то конкретном? сколько на это нужно времени? – он часто задавал себе эти вопросы. Только бы не струсить… И, конечно, - сам прыжок. И вот он летит вниз, земля приближается и… И что? Перед глазами проносится вся жизнь? Но теперь в Интернете пишут, что не проносится. Становится легче? Но тогда уже будет вроде незачем. Будет чувство удовлетворения от того, что смог и ВСЕ кончится? Но насладиться плодами этих мыслей, понять всю их глубину уже не получится. Уйдут все проблемы, сложности и беды, которые так нестерпимо терзают душу? Но с ними уйдет и жизнь…
Иногда он задумывался над мелочами исполнения задуманного. Например – надо ли выложить перед прыжком кошелек, ключи, мобильные телефоны? Надо ли оставить записку? И что в ней написать? «В моей смерти прошу никого не винить?». А винить и вправду некого – он это знал наверняка.
Если бы Александра спросили – зачем он хочет прыгнуть? – он бы не смог ответить. Возможно, именно это его и останавливало каждый раз, когда он стоял на балконе. Возможно, его держало что-то еще, или кто-то. Долг, семья – отец, мать, родные.
Итак – зачем? Просто Александр видел жизнь вокруг себя, но не видел себя в этой жизни. А может – не хотел видеть. Не хотел жить, так как все, а по-своему не мог. Все что-то делали, куда-то торопились, решали что-то, урывали себе куски счастья, смаковали их, а выжав из такого куска все до капли, принимались за то же самое. То же, все то же… Александр искал другое – осмысленность, осознанность в противоположность зыбкости жизни. Цель, результат. Чтобы можно было зацепиться за что-то. Хоть за что-то. Смысл жизни. Якорь, который бы держал. Дорогу, которая бы вела вдаль. Звезду, которая бы освещала путь сквозь море ночи. Искал… и не находил.
Непонимание, отсутствие осмысления себя в окружающем мире. «Познай самого себя» - гласила надпись в Дельфах. Он пытался – заглядывал вглубь себя настолько, насколько мог. И ничего не видел. Не было цели, не было ценностей, за которые он мог бы бороться. Были силы бежать, рваться и драться, но отсутствие понимания для чего это надо проделывать рождало лишь редкие вспышки гнева и мелочную злобу на окружающих, на себя, на весь мир. Так он начал себя презирать, потом – бояться. Бояться, что сделает что-то ужасное, непоправимое, жестокое. Он боялся себя, своих поступков и потому ничего не делал, от чего злился еще больше и еще больше боялся. Бывало, вечерами Александр лежал в очередном припадке бессилия и апатии, и его всего трясло в лихорадке от собственных мыслей, которые составляли его личный, субъективный ад. Ад, в который он низвергнул себя сам. Ад, из которого, он знал, есть дорога, но которую, пробродив в лабиринте своей души сотни бессонных ночей, он уже отчаялся найти.
Поэтому сначала была мысль о стали и венах, потом – о веревке, и, наконец, - балкон многоэтажки – быстро и наверняка.
Лифт остановился, двери открылись.
 - До свидания, – бросил Александр охраннику на посту и вышел через вертушку на улицу.
Перед бизнес-центром сновали люди. Вот молодой мужчина с букетом роз ждет свою любимую. А может – не любимую. А может – не свою. Вот прошла девушка в наушниках – молодая и симпатичная. Тройка ребят пропустили ее, тот, что был с серьгой в ухе и дурацкой шапочке проводил девушку взглядом пока та не скрылась за поворотом. Люди потоком спешили по своим делам, только охранник стоял неподвижно и разговаривал по своей большой черной рации. Жизнь била ключом, все шло своим чередом. «Почему же мне так грустно, одиноко и больно?» - думал Александр.
«Откуда взялась эта грусть? Ведь не изначально она живет в моем сердце? Сколько раз я пробовал ее победить, искоренить в себе, но она возвращалась снова и снова, вновь и вновь заставляя меня страдать и выходить на балкон с одной и той же мыслью – покончить разом и с ней, и с собой… Сколько раз я бежал от нее, пробовал не замечать, заниматься чем-либо, отвлечься, забыться весельем, алкоголем. Все без толку – эта грусть, эта коварная, липкая, мерзкая грусть, тоска, безнадежность сводила на нет все в моей жизни – работу, хобби, мечты, все лучшие порывы моей души целые годы. Нет вектора, нет направления, нет ориентиров, ценностей. Жизнь – это борьба, но если не за что бороться, то зачем жить? Незачем. Надо просто уйти…».
В душе Александра опять начиналась знакомая до боли песня. Надо чем-то себя занять, даже если это просто ходьба, решил он, и повернул по направлению к остановке.
Асфальт, плитка, снова асфальт – знакомый маршрут – и вот он подошел к остановке, с которой мог доехать до своего дома двумя-тремя номерами маршруток.

* * *
Но тут его ждало огорчение. Огорчение вполне житейское – он не угадал с пережиданием час-пик, и на остановке толпилось человек 12-15 потенциальных пассажиров.
Ехать комфортно не получится. А ехать надо. Уже вечер, простаивать на остановке нет резона – дома ждет ароматный кофе с молоком из любимой чашки, диван и книга.
Едва ли не впервые за день он испытал предвкушение удовольствия – чувство, которое он любил больше всего в жизни. Чувство ожидания, предощущение чего-то, мечта всегда более яркое и возвышенное, чем чувство наслаждения в момент реализации, воплощения в реальности, потому что несет в себе элемент тайны, загадки, неизведанности, такой притягательный для людей, и вместе с тем, насыщенный воображениями и желаниями, которые мы уже не замечаем, когда желаемое событие настает и мы невольно начинаем выделять в событии те моменты, которые сбылись не так, как нам представлялось в мечтах.
Из-за угла вынырнул автобус. Отряд потенциальных пассажиров изготовился. 45-ый. Этот номер не подходил Александру. Он расслабился и стал наблюдать за людьми, садившимися в подошедший автобус. Как это обычно бывает, первой на входе оказалась бабушка, резво кинувшаяся к автобусу и теперь создавшая небольшую пробку своей неторопливой посадкой. Наконец, один из мужчин, сгрудившихся позади бабушки, подался чуть вперед и просипел в открытую дверь:
 - Заднюю откроешь, братуха?
 - Нет! – рявкнула кондуктор – полная тетка с пачкой мелких купюр в одной руке и мелочью в другой.
Одновременно с «нет!» кондуктора задняя дверь автобуса открылась, и довольный мужик проскочил в нее, и, достав из кармана джинсовой куртки купюру, протянул ее парню с наушниками в ушах.
 - Сколько отсюда? - осведомился парень.
 - Один. До конца, - мужчина поудобнее стал и перехватился другой рукой за поручень.
Бабушка, наконец вскарабкалась, ей даже уступили место (кто-то из зрелых носителей «старой» морали, ибо нынешняя молодежь сидит теперь с невозмутимым видом на занятых местах как влитая, кто бы над ними стоя ни нависал – женщина, беременная женщина, женщина с грудным ребенком, старики). За бабушкой поднялись в салон двое парней. Двери закрылись, автобус тронулся и тут же резко затормозил перед светофором, так что два-три человека чуть не повалились с ног. Кто-то наступил соседу на ногу, кто-то выругался. Зажегся «зеленый» - автобус продолжил свой путь, приближая рабочих и служащих к их домам и семьям, коляскам детей, бутылкам, ваннам и прочей бытовой богеме.
Александр пересчитал людей на остановке. Осталось 8 человек – еще двоих подобрали машины, как видно с знакомыми за рулем.
Не прошло и минуты, как показался еще один автобус. 32-ой. Тоже мимо. На нем Александр мог подъехать к своему району, но встав, пришлось бы еще порядочно пройти до дома, где он жил. «Не поеду» - подумал он.
И правильно сделал – автобус был набит битком.
«Не остановится» - подумал Александр.
И оказался неправ – взмах руки – и, притормозив, водитель открыл дверь, которая изрядно помяв стоявшего вплотную к ней мужчину, каким-то чудом все же открылась.
Жадность или необходимость? Но водитель скорее даст порваться куртке, стоящего вплотную к двери человеку, который с ней фактически слился, чем проедет, не подобрав 2,50 грн. Живых денег.
На заднюю дверь, также открывшуюся не без труда, проскользнула женщина, а голосовавший мужчина со словами «Ну! Еще на одного человечка…» стал штурмовать переднюю дверь. Коперфильд не в той стране начал свои опыты по исчезновению вагонов, перемещению и помещению чего-то в пространстве. Если бы он видел наши автобусы… Они просто стирают в прах все представления если не о временном, то точно о пространственном континууме.
Чудо, но мужчина поместился на нижней ступеньке. При этом, когда дверь начала закрываться, он стал на одну ногу, чем стал очень похож на неуклюжую балерину.
Александр улыбнулся.
И тут он встретился взглядом с девушкой, которую поначалу не заметил среди ожидающих своей очереди умчаться домой с остановки.
Девушка на первый взгляд была ничем не примечательная – джинсы, кофточка, черная куртка с высоким воротником, симпатичное личико – таких много Александр перевидал в общественном транспорте и на улицах города. Но что-то придавало ей отличительную необычность, что-то заставляло его тянуться к ней взглядом еще и еще. Слегка вздернутый курносый нос, интересно посаженные глаза, тонкие губы. А в целом – образ просто привлекательный. Все, кроме светлых волос, не претендовало на современный идеал, на застывшую глянцевость форм, а потому влекло и умиляло. Да в придачу девушка взглядывала по сторонам по-мальчишески задорно и дерзко, свысока и задиристо. А еще, когда Александр случайно встретился с ней взглядом, девушка улыбнулась на его невольную улыбку.
 - Зато поехал, - вырвалось у него. Александр имел в виду последнего уехавшего мужчину.
 - Ну да! – отозвалась девушка и опять улыбнулась.
Несмотря на то, что Александр хотел еще что-нибудь сказать и снова взглянуть на девушку, он вдруг сконфузился и отвернулся. «Неприлично, - подумал он. - Не глазеть же на нее, в самом деле».
Тем временем, автобусы и маршрутки собирали свою жатву с остановки – количество ожидающих редело с каждым их заходом.
«Может познакомиться с ней?» - подумал Александр. Но, помня сколько раз он задавался раньше этим вопросам и ничего не делал для этого, он уже знал к какому ответу он придет всего через мгновение. «Она меня отошьет… А вдруг у нее есть парень?.. Как вообще это сделать?.. С чего начать?.. Как заговорить?..» - на этих внутренних вопросах кончались самые смелые и мечтательные его порывы, он упускал возможность и ехал домой в одиночестве (несмотря на то, что был окружен и даже прижат со всех сторон людьми), никому не поверяя своих мыслей, представляя себе как все могло бы быть, если бы ему хватило смелости и он бы уже преодолел тот момент, когда надо только завязать знакомство. Он перескакивал с последнего уже на тот момент, когда бы они встречались с понравившейся ему девушкой, как он встречал бы ее – свою девушку – провожал ее до дома, дарил ей цветы, говорил комплименты, целовал бы и… Но он так ни разу и не отважился, боясь неудачи, и ехал домой, наскоро подкреплялся и принимался за книгу, перелистывая ее страницы, мечтая о лучшей жизни в противовес своей теперешней. И вместе со страницами книг он перелистывал страницы собственной жизни. Так проходили абзацы-часы, страницы-дни, книги-года и циклы-периоды жизни…
Но несколько лет назад что-то случилось – то ли ему стало мало путешествий в мечтах и на страницах книг, то ли ему просто наскучило то, что наскучить могло, как ему казалось, лишь через предательство его жизненных идеалов, а может он просто открыл для себя окружающую реальность – только ему вдруг стало мало мечтаний и книг, он захотел большего, но обнаружил, что большего ему взять не по силам, потому что для этого нужно что-то большее, чем знания и мечты, а он умел лишь читать и мечтать. Это раскололо его цельный мир на мириады мелких миров-осколков, которые он столько раз тщетно пытался собрать воедино и восстановить. Он искал ответы на миллионы вопросов и неподвижно сидел, апатично вперив взгляд в какой-нибудь несущественный предмет; он бежал, пока не начинал задыхаться и валялся на кровати целыми днями, почти не шевелясь; он ненавидел жестокий мир, потом себя за бесчувственность и равнодушие и бережно хранил в памяти моменты, когда, как ему казалось, он действительно что-то или кого-то любил; он боролся, боролся с самим собой, ведомый желаниями, некоторых из которых он боялся как не боялся до того страшного крика или темноты; он подружился с одиночеством и бежал его тайн, почуяв, что они несут в себе не только утоление жажды неизвестности, но и тот порыв, который заставляет преодолеть шаг, отделяющий человека от пропасти, какой бы реальной или вымышленной она ни была. Он искал вопросы и хотел счастья, но еще больше запутывался и, больше размышляя, совершал действия только в себе, роковые для него, но незаметные для остальных людей. Он принял это за непонимание и отчаялся. И, наконец, пришел к выводу, что он – безумец, урод, что он не нужен этому миру, этому обществу как его чуждый и опасный элемент. И снова не решался вторгнуться в мир, который был вне его, чтобы не повредить себе, копошась на своей жалкой территории, и не нарушить спокойствие других. Чем мог он поделиться с другими, с девушкой? Отчаянием, презрением, безумством, пессимизмом? Он не решался, он ехал домой, ел и садился поудобней с очередной книгой, пока его не начинало клонить в сон. А с утра начиналось все снова – работа и те же мысли по тысячекратно проклятому кругу, отчаяние и балкон, под которым проносятся машины и с которого он однажды шагнет вниз…
Порыв ветра вернул его к реальности. «Если останемся в конце концов на остановке мы вдвоем – только она и я – познакомлюсь с ней или хотя бы заговорю» - загадал Александр. Вероятность этого, однако, была невысока. А может он на это и надеялся?
Подошел новый автобус – 57-ой. Пожилой мужчина и молодая девушка сели в него. Александр, девушка и три человека остались.
И тут вдруг вынырнул 31-ый – это была маршрутка и она точно бы довезла Александра почти под самый дом. Никто из ожидавших на остановке людей не подался вперед, не сделал других действий, выражавших желание ехать. Надо было «голосовать», если он хотел уехать. Но он не хотел. Иногда сложно на что-то решиться, даже если это что-то – просто не делать ничего. Александр стоял как вкопанный, не шевелясь, сердце стремительно билось в груди, маршрутка проехала мимо. «Да, чего я собственно волнуюсь, - думал он. – Шансов мало – люди еще остаются, да если бы их и не было – я все равно не решусь и поеду домой на следующем автобусе или маршрутке». Но сердце не унимало свой бег, назло ему оно стучало быстрее.
Подошел 71-ый. Мужчина и женщина – судя по виду муж и жена – чинно сели в маршрутку, заняли сидячие места, мужчина расплатился, и, повернувшись к женщине и улыбнувшись стал ей о чем-то рассказывать. Женщина улыбнулась ему в ответ, маршрутка тронулась, унося пару вдаль от остановки к их семейному очагу. На остановке остались Александр и девушка…
«Сейчас или никогда!» - подумал он. И тут же понял, что скорее «никогда», потому что он совершенно не знает ни что сказать ей, ни даже как сказать, а сердце бьется так гулко, что темнеет в глазах и захватывает дыхание. «Чертовщина какая-то! Что со мной?» - думал Александр. «Сейчас придет ее автобус и все будет кончено!» - стал уже успокаивать он себя. Но автобуса или маршрутки не было как назло, а волнение его все возрастало и возрастало. «Эх, будь что будет!» - решил он.
 - Как бы нам здесь ночевать не пришлось, - выдавил из себя Александр с легким смешком. Смешок от волнения получился сдавленный и нервный. Он тут же смутился и подумал, что выглядит вконец глупо и девушка сейчас посмотрит на него как на идиота. Но все оказалось не так.
 - Ну да! – все тем же певучим тоном промурлыкала девушка – даже в этой короткой фразе ее голос показался ему мелодичным и чарующим. Улыбнувшись, она прибавила: - Все возможно!
Это подтолкнуло Александра стать немного раскованнее.
 - Вы какую лавочку выбираете – левую или правую? – он с улыбкой неопределенно махнул рукой в сторону остановки.
 - Я в палисадничке прилягу, - отшутилась та и снова улыбнулась.
 - Идет! – сказал он. В другой ситуации он посчитал бы весь этот разговор глупым и ненужным, из разряда тех, которые предпочитал не вести, но сейчас ему просто хотелось слушать голос девушки вне зависимости от того, что она говорила бы. Он не нашел ничего лучше, чтобы сказать в отношении транспорта: - Что-то не идет ничего…
- А Вам какой номер нужен? – осведомилась девушка.
 - Мне?.. – этого вопроса он не ожидал и тут же сконфузился. «Комплекс кино» - так он называл такие ситуации про себя. Все мы смотрим телевизор, смотрим кино. В кино всегда все знают, что и когда ответить – фраза дается влет на вопрос, но весь фокус в том, что в кино есть четкий, заученный сценарий и он статичен, какими бы ни были роль, игра или страсти фильма. А жизнь динамична и до боли в висках многогранна, в ней нет клише или шаблонов, а там, где есть – на грани вежливости и презрения, лести и ненависти, любви и лжи – стирается настоящая первозданная жизнь и начинается роль, роль наяву, стирающая в прах чистоту и непокорность свободы, воли и выбора. «Что мне сказать? – думал он. – Солгать ей я не хочу. А сказать правду – что я остался из-за нее – я не осмелюсь ни за что в жизни». – Да я, вроде, уже приехал… - сказал Александр таким уставшим тоном, которому сам удивился. При этом из его груди вырвался такой вздох облегчения и он почувствовал огромное искреннее расслабление, какого не испытывал уже недели, если не месяцы. Эта неопределенная фраза вдруг вызвала в Александре такую бурю эмоций с переплетением одновременно ощущения свободы узника, просидевшего век в сумрачном подземелье и отпущения грехов на исповеди, что у него невольно сдавило горло как перед рыданием.
 - Это как? – удивилась девушка. Снова налетел порыв ветра. Холодало. Она поднесла свои меленькие ручки к губам и выдохнула тепло губ на маленькие пальчики, чтобы хоть немного согреться.
А он решился.
 - Послушайте, - сказал Александр. – Холодно. Мы все равно уже никуда не уедем. Пойдемте в кафе посидим. Я угощу Вас чаем или кофе и расскажу все, что хотите знать. А потом отвезу Вас на такси домой. Идет?
- Так прямо сразу? – девушка посмотрела на него с грозным, но полушутливым прищуром. При этом ее правая бровь выгнулась, от чего она стала еще миловиднее и привлекательнее.
«Это конец! - подумал он. - Сейчас она меня пошлет. И будет права. Кто я такой, чтобы лезть к ней вот так, сразу с такими предложениями?»
Молчание затянулось. «Может извиниться?» - подумал он. Но было поздно – девушка окинула его внимательным взглядом и промурлыкала:
 - Ну, пойдемте. Я знаю тут недалеко хорошую кафешку.
Его сердце остановилось. По крайней мере, так казалось несколько мгновений.
 - Идем? Нет? – ее вопрос вывел его из транса – он понял, что она уже поворачивается, чтобы уйти, а он все еще стоит на месте, не в силах пошевелиться.
 - Конечно, идем… - выдавил он и сделал шаг в направлении к ней. Этот шаг показался ему прыжком в новый неизведанный, таинственный и непонятный, но бесконечно влекущий мир.



ГЛАВА 2
Они молча шли вдоль улицы. Ночь кралась за ними как всегда молча и безмятежно. Александр подстроился под шаг девушки и шел теперь не спеша – шел не спеша впервые за очень долгое время, он уже сам не помнил, когда в последний раз не спешил и не торопился куда-то или от чего-то. И это нравилось ему все больше и больше с каждым шагом. Ночь тоже никуда не спешила – она наступала медленно, но верно, она научилась этому за мириады своих чередований с наступлениями дня. И как всегда несла с собой свои краски-тени, скрывая и преображая, но никогда не изменяя ими мир – ночь никогда не лгала и не пугала. Пугались всегда только сами люди – неведомых шорохов, теней или собственных страхов. Ночь не пугала, она просто была.
Середина осени – желтые, сморщенные листья на полуоблетевших кронах и такие же, но только более помятые и грязные – под ногами. Крадущийся холод, отвоевывавший у тепла каждый день градус за градусом. Тяжелое от туч небо, сквозь которое прорывается временами окно ввысь с точками серебряных, колючих, далеких, как мечта, звезд.
А он идет рядом с ней, снова не в силах унять сердце, которое трепещет в разы больше, чем самый одичалый лист на продуваемом ветром дереве, который так и гнется и уже готов всем естеством своим поддаться настойчивым порывам и оторваться, чтобы вложить все силы, что в нем остались в свой лихой, но окончательный вальс – полет к смерти, к сырой и холодной земле.
«Так почему же мне так хорошо и уютно? – думал Александр. – Почему мне кажется, что я где-то на краю света, в трюме корабля иду к новым, неизведанным землям, а рядом со мной – на расстоянии вытянутой руки – моя спутница, подруга, готовая разделить все мои страсти и чаяния? Или в уютном большом зале средневекового замка возле жаркого камина читаю вслух ей древнюю балладу и оба мы утопаем в роскошном мягком диване. Какое новое странное чувство, ведь я еще не смею даже мечтать о такой близости с ней. Я даже незнаком с ней…»
Но незнакомка словно прочитала его мысли.
 - Как Вас зовут? – спросила она.
 - Александр, - откликнулся он. И спросил сам: - А Вас?
 - Вера, - сказала она.
 - Очень приятно, - произнес Александр. И тут же пожалел о сказанной фразе. Не потому, что ему не было приятно познакомиться с Верой, наоборот – он был несказанно счастлив этим простым обменом коротких реплик, был счастлив, что узнал ее имя. Просто он не любил эту гнусную, шаблонно вежливую фразу – «Очень приятно». Вежливость – это самое распространенное оружие презрения в наши дни. «Очень приятно», «хорошего Вам дня», «надеемся на дальнейшее сотрудничество в рамках договорных отношений» - клише, которыми люди, с которыми общался Александр, скрывали дурные, но настоящие чувства, но под этими клише эти чувства и произнесенные слова становились попросту гнусными. Особенно он ненавидел фразу «С уважением» - он хорошо знал сколь много документов порой лживых, порой просто никчемных, а порой – неумолимо жестоких и дышащих презрением к адресату в каждой строчке кончались этой фразой! Насколько бы с большим удовольствием он сказал Вере: «Я несказанно рад с Вами познакомиться!». А еще пожал бы ей руку или поцеловал, нет – просто склонился бы над ее рукой. Но в наше время это все превратилось в отжившую форму выражения простых и понятных чувств, отгорело, подернулось пеплом и высшая форма счастья и наслаждения от нового, несущего свежесть в жизнь человека ощущения при знакомстве незаметно поддалось огранке псевдоприличия и превратилось в лаконичное, заученное и ничего в себе не несущее «очень приятно».
 - И я рада с Вами познакомиться, - произнесла Вера своим певучим голосочком. На этой фразе Александр чуть не споткнулся – настолько она была созвучна его мыслям. – Ну, вот мы и пришли.
Александр посмотрел на вывеску с надписью «Подвальчик». На ней была изображена лестница, по которой спускался человечек. Он был изображен так нелепо и схематично, что сама вывеска походила на дорожный знак.
 - Ну, пойдемте! – сказал Александр со вздохом. Со вздохом он сказал это потому, что до ужаса не любил все эти пабы и рестораны, предлагающие сверхмодную выпивку, еду и сервис – все такое же ненатуральное и выдуманное, как многое в современном мире. Куда с большим удовольствием он предпочел бы сейчас пикник на природе или обычный обед в самой обычной столовой не с элегантным официантом, которому, несмотря на всю его вежливость и услужливость, не только нет до тебя никакого дела, но который бы в душе свой улыбался бы во всю ширину своего самолюбия, если бы ты вдруг подавился разрекламируемым им блюдом, а с теткой-поварихой, порой грубой, а порой умильно глядящей на тебя как на своего родного внука, но всегда озабочивающейся хотя бы толику, чтобы ты ушел насытившимся и довольным.
А еще в модных и дорогих ресторанах и пабах были модные и дорогие юноши и девушки. Это были люди, которые приводили Александра в ужас больше, чем самый отъявленный бандит, который только может встретиться на улице и размозжить тебе голову. Нет, эти юноши и девушки не были безобразны и не выглядели угрожающе. Не были они и красивы во всех пониманиях этого слова – внутренне и внешне. Они были скорее ухоженные и надменно добропорядочные. И, тем не менее, при взгляде на них, на Александра веяло таким жгучим холодом, что он не мог спокойно усидеть на месте и часто уходил из заведений, где натыкался на таких людей, а поскольку такие люди составляют в нашей жизни большинство современной молодежи и присутствуют везде или почти везде, то Александр предпочитал не ходить вообще ни в какие заведения.
Когда-то давно их называли «прожигатели жизни». Теперь даже это название трудно применить к молодым людям, преспокойно сидящим за столиками и барными стойками и поглощающими немерено кофе и коньяк, водку и виски, пиво и чипсы, сухарики, неизвестные в былые времена (а многим – и сейчас) блюда. И все это с маской веселья и наслаждения на лице. Они просто не могли быть прожигателями жизни, потому что им нечего было прожигать. Что было у них из того, что можно охарактеризовать как жизнь? Отечество? Но это слово было отвергнуто здесь и никого бы не повело за собой, будь оно вышито на стяге, не то что в бой на смерть, но даже – на труд во благо общего дела. Семья? Но каждый из них гордился своей свободой (так теперь назывались беспорядочные связи, в том числе и половые) и считал семейный очаг атавизмом былых времен, выдуманным «предками», которые были настолько глупы, что не понимали, что гордиться своими сексуальными победами и количеством своих половых партнеров есть высшая, зрелая степень развития личности, а верность и любовь – пустые сказки, которые были придуманы, чтобы заманить в брак женщину непрестанно стирать мужские носки, а мужчину – корячиться на работе для пользы этой самой семьи. Родители? Но прошли времена Павлика Морозова – теперь никто не доносил на своих отцов и матерей, теперь их судили и приговаривали сами дети. Одни жестоким словом, другие – презрением, третьи – угрозами, а самые гуманные – безразличием и забвением. Идеалы? Но те идеалы, которые они исповедовали, пугали Александра больше, чем сама молодежь, и сводились всегда к трем китам, на которых держался их мир –, ДЕНЬГИ, СЕКС, ВЫПИВКА или НАРКОТИКИ. Каждый из них ставил на первое место свое из этих трех слов, но в общем – их состав не менялся. И лишь иногда в дополнение проскальзывали между ними или примешивались к ним ПОНТЫ и ВЛАСТЬ– спутники и подспорье первых трех. Существование? Но и от этого все пытались уйти в иллюзорность и предать забвению.
Конечно, он не требовал от них (да и от себя тоже) чтобы они бросались с гранатой под танк или совершали иные подвиги с пожертвованием собственной жизнью, хотя каких-нибудь полвека назад в великую войну это требовало от юношей и девушек в два раза моложе них само время. Забавная вещь нравы – неумолимые дух и волю, которые не смогла сломить кровавая бойня, которая ставила на колени людей закаленных и видавших многое на своем веку смог свести практически на нет благословенный и не ценимый никем мир – результат великой победы стоимостью в миллионы жизней. Тогда все были рады и преисполнены гордости, не тронутой тщеславием и бесконечно благородной. Как мы распорядились им потом? И тут, оглядываясь по сторонам, начинаешь жалеть не о пролитых поту и крови, а об испытаниях, которые, кажется, одни только и могут на целом свете взрастить в двуногом прямоходящем остове то, что не стыдно будет назвать Человеком…
Спустившись по лестнице в полуподвальное помещение (кафе оправдывало свое название), Александр вздохнул еще раз. Уже с облегчением. Кафе его приятно порадовало. На стенах не висели глупые абстракции, официантка перемещалась по небольшому залу расторопно и даже как-то по домашнему, а не горделиво и деловито-отрепетировано, а обычные стулья и чуть замызганная белая в крупную красную клетку скатерть почти привели его в восторг. Официантка подошла к ним едва они сели. Меню не брали, сразу заказав по чашке кофе.
Александр всегда удивлялся, почему про кофе не слагают поэмы? Кофе – горячий и горький, одновременно сладкий и терпкий. Пьянящий аромат и бодрящий вкус. Лучше кофе могло быть только кофе.
Кофе принесли быстро. От чашек поднимался почти вертикально белесый пар, пить было еще рано.
Делая вид, что смотрит на пары кофе, Александр разглядывал Веру. Средней длинны светлые волосы обрамляют овал лица, уши, из мочек которых торчат капельками две небольшие сережки, этот курносый нос и совсем небольшая ямочка на подбородке действительно придают ей пацанячий, задиристый вид и только глаза – большие и светлые глаза, которые лучатся теплом и бросаются завораживающими взглядами, сразу сбивающими с толку и обрамленные длинными ресницами, да хорошенькие гладкие как шелк щечки – сразу придают ей тот таинственный и неповторимый шарм, которым обладают не красивые и изящные, а симпатичные девушки. Красота, но красота необычная. Да еще мимика, не свойственная современным, застывшим масками лицам. «Хорошенькая» - подумал Александр.
 - О чем мы будем говорить? – спросила Вера.
 - Не знаю, - сказал Александр. – А о чем Вам хочется?
 - Вы же меня пригласили, - парировала она. – И Вы – мужчина. Начинайте первым.
Александр задумался. Он не знал о чем говорить, с чего начать. История, литература, живопись, музыка? Все это он проходил в своей жизни. Что-то мельком, что-то – в теории, что-то – на самой границе практики. Но сидя сейчас здесь, в кафе, с этой девушкой напротив, он не знал с чего можно начать беседу и получится ли она вообще.
Он искал тему для разговора и пока не мог найти невольно бросал взгляды на окружающие предметы, на Веру, которая поднесла чашку кофе к губам и медленно отпила глоток кофе. На запястье ее руки был шнурок из ниток, продетых через равные промежутки сквозь маленькие игральные кости так, что вверх все кости разом показывали «пять».
 - Любите азартные игры? – спросил, наконец, Александр.
 - Нет, - улыбнулась Вера. – Кроме самой жизни.
 - Да уж… - протянул он. – Это та еще игра. И тут ему на ум пришла одна идея. – Вот, например, один мой друг… - И Александр рассказал ей историю, правдивую историю из жизни своего друга Вадима – заядлого любителя карточных игр. Начал он сбивчиво, но потом, оживляясь и видя, что его слушают с неподдельным интересом, рассказывал все интереснее и с многими смешными подробностями. Вера слушала его внимательно, иногда она улыбалась и кивала в такт его лирическим отступлениям или шуткам или выгибала одну бровь на интересных подробностях, причем это у нее получалось так грациозно и вместе с тем невинно и причудливо, что это подстегивало Александра рассказывать все дальше и дальше. Под конец истории Вера громко и звучно рассмеялась заливистым смехом, на который даже повернулись два молодых человека, сидящие через столик от них и пившие светлое пиво из длинных бокалов. Один из них улыбнулся и что-то сказал второму, второй тоже улыбнулся и отпил большой глоток пива из бокала.
Но ни Александр, ни Вера не обратили на них внимания – они были уже целиком и полностью поглощены друг другом. Она начала рассказывать про свою подругу, которая тоже имела специфическую страсть к картам, но не играла, а любила гадать с их помощью.
Они выпили каждый свой кофе и заказали еще. Постепенно, по мере того, как они говорили и слушали друг друга, изначальная стена отчужденности и недоверия, которая существует между незнакомыми людьми, разрушалась, для каждого из них приоткрывались стороны жизни другого, эпизоды пережитых чувств, моменты и события, запомнившиеся и значимые на жизненной дороге. Скованность и стеснение исчезали, уступая место искреннему интересу и участию. Александр мельком поймал себя на мысли, что он давно не с кем так не говорил – много, интересно, живо. Нет, очень давно. Бесконечно давно…
Забыв где они, что с ними, ждет ли их кто-то, они поверяли друг другу прошлое и будущее, воспоминания и мечты, чуждые условности, общепринятых норм и правил, и даже приличия. Так доверяют свои самые сокровенные тайны попутчикам в поезде, зная, что их секреты, высказанные первым встречным людям окажутся нераскрытыми, уедут с незнакомыми людьми в другие города и там умрут, растворяясь забытыми фразами среди миллионов чуждых судеб, которым нет никакого дела до нашего сокровенного, что мы держим в себе, но решаемся открыть не близким и друзьям, а именно попутчикам в поезде, благодаря гарантии неразглашения, которую может дать только дорога, ведущая из ниоткуда в никуда, дорога, которая древнее самой жизни и перед которой отступают наши стыд и стеснительность, и проступает потребность в общении и раскрытии своих чувств, в обычной жизни подавляемая нами с излишней старательностью.
На столик ставилась третья пара шашек с горячим, ароматным кофе, парой пирожных на которые Александр уговорил Веру, и выкладывались новые и новые вехи двух молодых жизней, как выкладываются карты, вскрывающихся игроков.

ОН
Юрист в крупной строительной компании. Контракты и суды, иски и отчеты, лифты, кабинеты и инстанции. Люди… Всегда занятые и вечно надменные. Нервы… И самое главное – жгучая уверенность, что больше двух третей его работы никому не нужно, что все это пустое, ужасно мелочное. Когда он рассказывал, как составлял отчет о составленных отчетах, Вера смеялась почти до упада. Александр сам невольно улыбнулся, хотя всего два дня назад он сидел над этой самой работой и пытался делать ее со всем напряжением мысли и логики, с нахмуренным и сосредоточенным лицом.
Хорошо зарабатывает, но почти не тратит. Многие бы сейчас сочли это за подлинное счастье. Но только не он. Живет жизнью аскета. Счастье находит в малом. Но ему этого не хватает, чтобы забыться в угаре современного мира. Нужна цель, нужно направление, нужны ориентиры. Нужно что-то делать, строить. Этого просит его мозг, его тело, его мысль и душа. Просит молодое, горячее сердце. Но вокруг пустота. Даже компания, в которой он работает больше не строит, а зарабатывает, старается урвать, сэкономить, обмануть, а потом уже выполняет свою основную функцию. Если вообще выполняет… Это он знает не понаслышке – сколько раз ему приходилось судиться в ситуациях, в которых (ему ли этого не знать!) его компания была явно не права. Но он все равно готовил все процессуальные документы, выискивал лазейки в законах и подзаконных нормативных актах и таким образом они выигрывали дела. И таким образом удавалось обойти закон, обмануть суд, подкупить суд. Суд – да, но не себя… Было противно, до боли противно, до слез. Александру не было так противно даже когда он в пятнадцать лет однажды ночью пришел с попойки с друзьями и не в силах встать с кровати вытошнил прямо под себя все, что было у него в желудке и так обессиленный вконец заснул, а наутро проснулся, перемазанный в собственной рвоте. Тогда отмыться было куда легче. А главное – через несколько часов ни на душе, ни в теле не осталось неприятного остатка, а скоро прошел и стыд. Он ненавидит это все, всю систему современного мироустройства и ее, так называемые, нравы, образчики поведения.
Куда девалась великая и искренняя простота? Зачем, о Боже, ну зачем мы пытаемся сделать все в этой жизни сложнее и сложнее день ото дня?
Мы заменили конторы офисами. Отделы и сектора – департаментами. Специалистов – менеджерами. Директоров – Генеральными Директорами. Этику и человеческое отношение – политикой компании и дресс-кодом. Что стало лучше от этого? Мы бездумно множим бумагу, недоверие, споры и распри там, где достаточно приложить толику понимания для того, чтобы прийти к компромиссу. Но нет – мы отгораживаемся друг от друга стальными дверями, охраной, инстанциями и т. д. и т. п. Каждый на своей территории, каждый в своем личном бункере, чтобы не дай Бог не быть застигнутыми врасплох, чтобы никто не увидел, что мы на самом деле не работаем и трудимся, а только множим и множим сами проблемы, о благополучном решении которых потом с гордостью составляем отчеты. Злой, питающейся нашей глупостью, тысячеголовой гидрой оборачиваются бездумно порожденные пустые дела, и гидра ползет, растет, на месте одной отрубленной головы-проблемы тут же вырастают три другие, а гидра все ползет и ползет, кусая всеми своими пастями человека каждый день по нескольку раз за все возможные места. И от нее не укрыться ни в кабинетах, ни в парке, ни в лесу или у кромки моря, ни даже в туалете или вечером под одеялом. От этого можно сойти с ума. Да многие и сходят…
Все это красиво называется на языке современных топ-менеджеров принятие на себя ответственности, понимание рисков, оценка ситуации, анализ, мониторинг. Но на днях Александр помог в решении одной задачи девушке из соседнего департамента, так Михаил – его начальник – выругал его, что он не занимается своими прямыми обязанностями, хотя Александр за версту чуял, что то, что делала девушка, было в тысячу раз важнее, чем порученное непосредственно ему дело, и могло принести реальную пользу не только компании, но и другим людям (сейчас принято использовать неопределенную фразу – третьим лицам). Данные доводы на Михаила не произвели особого впечатления – он наорал на Александра и еще раз напомнил ему о выполнении задач в рамках своей компетенции, конечно, четко разграниченной и не допускающей отступлений. Вот и все принципы современной организации труда – бездумное планирование при строжайшем соблюдении формальных условностей…

ОНА
Младший менеджер по работе с физическими лицами маленького отделения крупного банка. Могла бы уже давно стать старшим менеджером – опыт и стаж вполне позволяли – если бы не послала начальника операционного зала. Послала далеко… Туда, куда начальники операционных залов не посылаются, да и не ходят.
А ведь когда-то она была совсем другой… Скромная девочка. Всегда отличница. Всегда и во всем. Школа с золотой медалью. Институт с красным дипломом – экономический факультет национального университета. Бюджет. На вопрос Александра – как ей это удалось? – Вера лишь пожала плечами. Времена для семьи были трудные, надо было учиться и стараться больше других, денег на платное обучение все равно не было. Безысходность и нужда – вот скромные и одновременно великие двигатели истинных свершений наших дней. Это во времена Ломоносова тяга к знаниям была поставлена на пьедестал добродетелей, теперь тяга к знаниям была сродни выживанию в современном мире – стремлением преодолеть финансовое фиаско.
Это не было ее первым разочарованием в жизни. Раньше были другие – золушки, принцы на белых конях, замки (воздушные и более приземленные), подвиги молодых людей, правды и добродетели – многое полетело за борт жизни Веры, от чего-то она предусмотрительно отказалась сама, когда стала старше и опытнее, чтобы не разочароваться в жизни окончательно. Сказка жизни растаяла у нее на глазах, уступив место другим, уже не сказочным и иллюзорным, а реальным переживаниям, которые, тем не менее, увлекли ее за собой в другие, непознанные и запретные края, от которых ее всегда хотели оградить родители, не меньше, чем былые детские сказки.
Веселые, шумные компании. Юноши и девушки. Чаще более взрослые чем она. Нет, Вера не стала развязной, не занялась проституцией, не принимала наркотики, хотя все это было рядом с ней, крутилось вихрем вокруг нее, манило, пьянило порой до ломоты в костях томящей неизведанностью и жаждой новых открытий или попросту подростковым вызовом – силой, которая не поддается никакой логике, но не уступает своим напором бурному течению горной реки, зазывало в свой круг, круг, из которого нет возврата. Она стала просто более дерзкой, независимой, смотрела на все критически и с внутренним вызовом.
Однако этого оказалось достаточно, чтобы разрушить ее безупречный образ заучки-отличницы. Сначала в ее порывы не верили, потом стали упрекать, шушукаться и, наконец, соседская молва окрестила ее едва ли не проституткой. Вообще людская молва в своем суде гениальна до парадоксальности. Почему порой необдуманный и спонтанный поступок пропащего человека она превозносит как благородство и потом судачит о нем до бесконечности, а однажды оступившегося благонравного человека навсегда нарекает заблудшим по жизни циником, хотя еще миг назад боготворила его как одного из лучших и ставила в пример остальным?
Сначала Веру это все веселило. Потом, когда она поняла, что все это не трогает ее саму, но угнетает ее родителей, это начало ее злить. Злость поселилась в ней и росла с каждым днем, подогреваемая молвой как неугасимым огнем. Слова и поведение Веры стали вызывающими, поступки опасными. Однажды все это окончилось для нее ночью в КПЗ. Наутро ее вытащил оттуда отец – не выспавшийся, небритый и обеспокоенный он шел рядом с ней молча и ни о чем не спрашивал и не говорил. Вера тоже шла молча и ни о чем не говорила. Это был период, когда она терпеть не могла нотаций. Особенно от родителей. Они шли молча. Было раннее утро. Общественный транспорт еще не ходил, отец не решился сесть за руль – у него дрожали руки от переживаний за дочь, которой не было дома три ночи подряд. У Веры все еще болела голова от выпитого вермута. Боль отзывалась толчками в висках при каждом шаге и ударе сердца.
Вдруг отец остановился и произнес тихо и как-то сдавленно: «Вера…». Она повернулась и увидела, что в глазах у него стоят слезы. Тут что-то сломалось внутри Веры. Она думала, что он начнет увещевать ее, ругать, воспитывать и приготовилась дать отпор, возможно даже обрушиться с упреками, сказать, что не надо было ее вытаскивать из КПЗ. Но вот отец стоял перед ней маленький и жалкий и вся ее дерзость и надменность мигом улетучились и ей снова захотелось стать маленькой беззащитной девочкой, сидеть у отца на коленях, играться пуговицей от его рубашки и слушать сказку. Она никогда не видела, чтобы ее отец плакал. Никогда. Казалось, ничего на свете не может сломить его. А теперь он почти рыдал, и причиной этого была она – его дочь. Вера сама заплакала, молча взяла отца за руку и так они побрели домой, где их встретила мать с заплаканными глазами и резким запахом валерианы.
Вера поняла, что она заигралась с жизнью и решила, что игра не стоит свеч, что иногда большим подвигом является спасовать, чем повышать ставки дальше и дальше бездумно, не помня, на что же играешь и какой приз получишь в конце игры.
В тот же день она пошла в церковь, долго молилась на непонятном даже ей самом языке, просила прощения, плакала, просила Бога, чтобы он даровал ей прощение, снова плакала и снова молилась. Бабушки, которые моют полы и вынимают сгоревшие свечи, косо поглядывали на нее, но ничего не говорили.
К вечеру у Веры начался озноб, постепенно перешедший почти в лихорадку – ее всю трясло непрестанно и сильно. Родители жутко перепугались. Вызвали врача. Врач прописал компресс, какие-то таблетки и полный покой.
Через неделю все прошло. Еще через неделю Вера устроилась в банк по специальности (она только что закончила университет).
Вера работает в банке чуть больше года. За это время было все – и веселое, и страшное, ее «накрывало» от работы во времена больших объемов и планов, были периоды, когда давали слабину и даже когда Вера, уже немного освоившись, давала слабину сама без риска потерять работу.
За период работы в банке Вера порвала со своими маргинальными связями, перестроила свои привычки, стала задумываться над вещами, которые ранее казались ей незначительными и далекими. Характер у нее остался прежний, но сильно поутих и вошел, как стали говорить про нее, в правильное русло. Из старых привычек остались только терпимые ругательства в слишком сложные времена, да пара-тройка тонких длинных сигарет в месяц по вечерам на балконе – время меланхолии, как назвала это Вера. Александр улыбнулся и на вопросительное вздергивание бровей Веры рассказал, что у него для этих целей заведена трубка – курить он ее скорее не умеет, но сам факт раскуривания – уже своеобразный ритуал, заменяющий своей ненужностью другую ненужность, которую он порой ненавидит, но которой упрямо служит.
Порой Вере нравилась ее работа. Порой – нет. Так бывает у всех. Это закономерность. Кто-то мирится с этим, кто-то – нет.
Ей нравилось общаться с людьми. С разными людьми – молодыми, взрослыми и пожилыми, мужчинами и женщинами, богатыми и бедными, умными и глупыми – они все составляли спектр общества, на который, так или иначе, распадалась безликая масса народа перед ярко-зелеными столиками клерков в отделении. Иногда Вера заигрывалась, забывая, что ее деятельность – не психология и целью является не познание человеческих характеров, человеческой души, а продвижение на рынок банковских продуктов. Вообще, интересный термин – «банковский продукт». Что вообще это такое? На что оно похоже? На кусок колбасы из кредитов? На макаронное изделие из депозитов? Солянку мясную сборную из расчетных счетов? Уточняющее-собирательное понятие нашего времени. Этот еще один невозможный загадочный термин наших дней из лексикона псевдообразованных. Вера видела все это по-другому. Иначе, чем даже ее непосредственный руководитель – начальник отделения.
Парень, что заходил в понедельник – брал в кредит авто. Он рассказал Вере, что у него жена и двое маленьких детей, что нужна мобильность для того, чтобы заработать, он даже знает как (удивительно – у нас в стране все знают как заработать, но до сих пор никто так ничего и не заработал, кроме единиц, которые вгрызались в эту жизнь железной хваткой, подминая под себя знающих и незнающих, ломая хребет самой жизни, порой чужой, и выкорчевывая деньги там, куда не смели доходить планы теоретиков). У парня был «бизнес-план», которым он охотно делился с Верой (хоть та его об этом и не просила). Вера уверенно кивала, но больше всего ей тогда хотелось сказать парню, что он ошибается, что его расчет экономически неверен, да и кредит ему не нужен, ибо на нем он потеряет больше, чем заработает на своем «бизнесе». Но она не сказала. Наоборот – все оформила и педантично, внятно ознакомила парня с условиями договора. Нет, она не врала и не обирала его, не делал это и банк. Просто это был договор, и парень слишком поздно поймет, что его условия далеко расходятся с его собственными планами. Люди хотят быть обманутыми и обманываются. Даже сами. Вот так просто.
Женщина средних лет в среду брала кредит на покупку мебели. Пока Вера оформляла документы, женщина прожужжала ей все уши магазином и своими будущими предметами интерьера. Уже через десять минут Вера знала о потенциальной мебели женщины все – стиль, цвет, преимущества обивки, контур подлокотников, предполагаемое расположение новой мебели в новой квартире. Вера кивала женщине и улыбалась. Женщину Вере было не жаль – та знала на что шла. Она знала, что переплатит треть цены мебели, но новая мебель в новую квартиру – это была голубая мечта (несмотря на то, что сама мебель была красной). Вера даже заметила Александру, что она ей потом снилась – мебель, разумеется, не женщина. Александр и Вера дружно над этим смеялись. Вера даже знала, как женщина будет хвастаться новой мебелью перед своими подругами. Она это предвкушала… Какие уж тут могли быть проценты и переплаты за кредит? Человеческие страсти превыше всего.
Тогда же – в среду приходила бабуля Лимпопо, как называли ее все девушки в отделении (знали ее все потому, что она была постоянным клиентом, а про прозвище не знал никто – оно доставалось в качестве наследства от одного менеджера другому, когда первый увольнялся из отделения – текучка кадров была просто бешеная. Так и оказалось, что кадровый состав отделения успел смениться не раз, а Лимпопо оставалась прежней и часто наведывалась в банк, чтобы пополнить депозитный вклад). У Лимпопо был долгосрочный депозит с пополнением. Надбавка к процентной ставке как пенсионеру, надбавка за лояльность при продлении депозита на новый срок, надбавка за выигрыш надбавки в лотерее, приуроченной к дню рождения банка, надбавка, приуроченная к дню рождения самой Лимпопо – что только не делала политика банка, чтобы удержать чужие деньги в своих карманах как можно дольше. Еще один период, еще месяц, еще хотя бы один операционный день – банк нельзя было винить в жадности, это был обычный инстинкт самосохранения – деньги были его кровью – жизненной жидкостью, которая должна была течь всегда по его жилам несмотря ни на что и обогащаться кислородом прибыли, чтобы банк мог как можно дольше не знать хворей и функционировать, жить…
Но Лимпопо не надо было уговаривать или убеждать. Она не снимала деньги с депозита, она его пополняла. Она копила внуку на машину, недоедала сама, но несла деньги в банк с тем, чтобы можно было их сохранить и преумножить. Внука ее знали в отделении все – кто-то меньше, кто-то больше. Субъект этот был из разряда – «оторви да выбрось». Вот это как раз знали наверняка все. Кроме самой милой Лимпопо. Милой и удивительно слепой к очевидному. Внук пропивал по самым скромным подсчетам примерно столько же, сколько старушка докладывала на счет. Все знали, что саму машину она ему не купит, а рано или поздно отдаст деньгами и вздыхали и качали головой, вновь и вновь поражаясь неравномерному распределению счастья и удачи на земле. «Вот невезуха! – жаловалась Вере Маша, тоже менеджер, ее соседка по операционному столику, подпиливая ноготь аккуратной загнутой пилочкой. – Такие бабки, а достанутся этому уроду!». На что Вера в шутку предложила Маше попросить старушку усыновить ее, Машу (благо, та помогала Лимпопо несколько раз оформлять документы и заполнять квитанции на оплату коммунальных услуг) или выйти замуж за Славика – того самого внука, пьяницу и урода, по словам самой же Маши. Только, шутя, Вера не улыбалась и только по тому, что Маша вдруг отложила пилочку для ногтей и задумалась (при этом ее физиономия чем-то напомнила Вере вспугнутого какаду, которого она недавно видела по телевизору) Вера поняла, что ее слова могли быть расценены Машей как совершенно серьезное предложение. Вера невольно поймала себя на том, что размышляет над тем, какой из вариантов обдумывает Маша – удочерение или замужество. Ей стало сначала смешно, потом грустно, потом гадко…
В пятницу у Веры оформлялся дедушка. Дедушка открывал расчетную карточку. Обычный электронный кошелек. На эту карточку внук дедушки должен был ежемесячно переводить ему небольшую сумму денег. Столько, сколько, по мнению внука, должно было хватить дедушке на пропитание и оплату коммунальных услуг. Заботливый внук. Он заботливо рассчитал и убедил в этом дедушку, что тому легче будет получать деньги из банкомата с помощью куска пластика, чем если бы этот самый внук приезжал, пусть не раз в месяц, но хоть иногда к дедушке, пусть даже и без денег вообще, ведь какая-никакая пенсия у дедушки есть. Но для заботы все-таки надо было загнать пожилого дедушку в банк оформлять карточку. Вера слушала рассказ дедушки о заботливом внуке, улыбалась и кивала.
Дедушка никак не мог заполнить стандартную необходимую анкету – он постоянно кряхтел и переспрашивал, смущенно улыбаясь, как бы оправдываясь, очевидные вещи, которые нужно было внести в строки анкеты непременно печатными буквами на украинском и английском языке. На подобные вопросы пожилых людей менеджеры обычно фыркают, закатывают глаза и нервно и быстро наотмашь что-то бросают в ответ, чтобы через секунду получить повторный вопрос, так как эти разъяснения призваны не помочь человеку разобраться с запутанной системой анкеты, а выказать презрение к недостаточной компетенции людей, которые не обязаны знать все тонкости современного банковского дела и которые должны получать поддержку от банковских работников, в банках по сути затем и сидят, а не для того, чтобы презрительно хвастаться своей псевдоопытностью и поверхностными знаниями.
Вера терпеливо рассказывала и подсказывала, не ругалась, когда дедушка испортил третий бланк анкеты, когда дедушка уже успешно почти дошел до самого конца, но по ошибке написал «YVAN» вместо «IVAN», хотя и ему самому, и Вере, и, в сущности, самому банку было бы в дальнейшем все равно, как будет написано имя дедушки. Но Вера знала, что даже за неправильную английскую транскрипцию анкету могли «зарубить» те, кто сидели «выше», те, которые не видели глаза дедушки, не видели того напряжения, с которым он заполнял анкету, не слышали его умудренного годами, но преисполненного надежды и веры в жизнь голоса, те, кто никогда не общаются напрямую с клиентами, но которые решают так много в финансовой судьбе населения.
А ведь дело за малым. Достаточно понять, что стили и темпы жизни неодинаковы. Это не старики «тормозят» и «тупят», это молодые уходят все дальше и дальше… Раньше они уходили за горизонт – манящий и недостижимый. Теперь – под одеяло, в ночной клуб, в глубины Интернета – огромные безликие столпы современного мироздания. Мироздания шаткого, но уже претендующего на то, чтобы стать последним приютом человечества в его осознанном бытии. Земля стала тесной, а путь к звездам еще закрыт. И тут стало модно уходить в себя. Только не так, как учили древние. Молодежь стала искать в себе не ответы на тайны вселенной, а покой, безразличие, отрешенность от всего…
Прогресс гонит нас все дальше и дальше вперед. Но куда мы так торопимся никто так и не может понять. Все настолько увлечены процессом, что забыли придумать результат, а остановиться и попытаться хотя бы выдумать его уже никто не в силах – гонка набрала слишком много оборотов, остановок нет. Мы несемся, стараясь увеличить скорость. Мы как лошадь, запряженная в повозку, которой закрыли глаза повязками, чтобы она не пугалась окружающего – мы не видим пути, лишь скачем вперед, подстегиваемые кем-то незримым. Бежим вперед, не видя дороги, не видя, кто нас стегает изо всех сил, заставляя бежать, уверенные, что этот кто-то сам знает доподлинно путь. Наш путь. За нас самих, потому что сами мы боимся открыть глаза и определить направление согласно своей воли. Воли, которой нет. Но кто же этот кто-то?.. А может – его и нет вовсе и это лишь мираж?
Темп жизни приводит к переутомлению, переутомление – к нервам, нервы – к болезням, срывам, самоубийствам, смерти.
Мы пытаемся найти спасение. Начинаем с красивого – спорт, хобби, любовь. Но слишком часто заканчиваем водкой, наркотиками, сексом…
Но водку и наркотики уже употребляем не для того, чтобы забыться. Уже нет. Мы упиваемся и захлебываемся ими только для того, чтобы хоть на миг остановить гонку по жизни, эту призрачную гонку.
Вот почему менеджеры и топ-менеджеры, когда их в очередной раз стошнит от непомерно выпитого, подойдя к умывальнику умыться, глядят на свое пьяное отражение и улыбаются от того, что хоть на миг они расслаблены, и что они хоть на миг победили жизнь, ту жизнь, которой они живут и которой должны наслаждаться как даром…
С дедушкой Вера провозилась долго. Очень долго. Но ей это было приятно и карточку она выдала с искренней улыбкой и теплом в сердце от проделанной работы. Дедушка поблагодарил ее и ушел довольный.
Сразу после этого Вере влетело от начальства за то, что она столько времени потратила на «этого старого хрыча» и собрала здоровенную очередь, которая стала под конец шуметь то на Веру, то на дедушку и громко возмущаться. Вера сдержалась, чтобы вторично не послать начальство.
Александр слушал Веру с интересом. Многому из того, что она говорила, он находил отклик в собственном сердце. Они говорили по очереди, внимая друг другу и поверяя тайны и желания, которые не доверяли близким друзьям и подругам. Вскоре им обоим стало казаться, что они знакомы уже тысячу лет. Барьеры рушились, симпатия росла.
Внезапно Вера, взглянув на часы, вскрикнула:
 - Блин! Уже одиннадцать! Теперь даже трамвай не поймаешь, разве что дежурный.
 - А разве можно «поймать» трамвай? - недоверчиво поинтересовался Александр.
 - Можно, - Вера с улыбкой посмотрела на него. – Ты никогда не ловил?
 - Нет…
 - Хочешь, научу?
 - Конечно!
 - Тогда пойдем скорей! – Вера полезла в сумочку за кошельком, чтобы достать деньги.
 - Оставь! – Александр сделал упреждающий жест рукой. – Пожалуйста! Можно я заплачу?
Он часто испытывал на себе влияние того, что девушки гордо называли «эмансипация».
Эмансипация на современный лад – это взять деньги у родителей, чтобы самим платить за себя в кафе и прочих заведениях с невозмутимым и независимым видом.
Александр показал девушке-официантке условный жест, прося принести счет. Девушка кивнула и спустя пять мину принесла «приговор» в маленькой папочке, сделанной под кожу.
Александр расплатился и они с Верой вышли на улицу. Стоял туман. Сквозь его призрачную пелену небезуспешно пытались пробиться несколько столбов света от горящих вдоль улицы фонарей. Но даже их свет, смешиваясь с туманом и наступившей тьмой, говорил о том, что осень вступила крепко в свои права и ясности и яркости людям не видать еще долго-долго.
На минуту оба замерли в нерешительности, словно смиряясь с серостью и промозглостью, внезапно обступившей их после теплого и уютного кафе.
Александру вдруг сильно захотелось взять Веру за руку. Держать, держать крепко, так, как будто только она могла дать ему опору среди окружающей зыбкости.
 - Нам туда, - сказала Вера, показывая в переулок, что едва виднелся из-за тумана.
 - Я знаю, куда ты поведешь, - сказал Александр. – Там ходит 10-ый маршрут. Уже поздно – трамваев на линии нет. Давай я возьму такси и отвезу тебя.
 - Да есть там все, - не унималась Вера. – Пойдем, сам увидишь! Просто верь мне. Веришь?
 - Верю! – Александр по свойствам характера и, отчасти, благодаря свойствам профессии привык не доверять ничему, и в первую очередь людям, но Вере он доверился сразу, безоговорочно. Ни разу у него не возникло мыслей о том, что девушка может привести его к дружкам-гопникам или что-то в этом духе. За Верой он хотел идти дальше и дальше, не зависимо от того, куда вела эта дорога.
Они завернули за угол. Метрах в трехстах даже сквозь туман поблескивали трамвайные рельсы.
 - Спорим – не будет ничего? – выпалил Александр. Он уже решил, что условием выигрыша в споре для него будет следующее свидание с Верой. Еще три часа назад такое показалось бы ему невозможным, теперь же его просто распирал какой-то азарт, подгоняло какое-то неведомое чувство, которое толкало его, будило в нем что-то новое, живое, непонятное.
Но поспорить молодые люди не успели. Только Александр выразил свой скепсис, как из-за соседнего поворота улицы, тренькнув, вероятно, для собственной храбрости, и стуча колодками, вырулил трамвай. Его зажженные фары пытались, как могли, пробиться сквозь туман и разогнать встречные тени. В самом тумане трамвай показался Александру кораблем, плывущим сквозь облако, разлившееся повсюду.
 - Бежим! – выпалила Вера, схватила Александра за руку и рванулась наперерез трамваю. Александр вначале опешил, но вскоре, усилив темп, обогнал Веру и теперь уже он тянул ее за собой, увлекая нежно, но быстро в погоню за несбыточным, за кораблем, за мечтой.
Он бежал, хоть и понимал, что трамвай, скорее всего, идет «ночевать» в депо и не подберет их. Он уже готов был сдаться и уменьшил темп бега, когда Вера, обогнав его на небольшое расстояние, подбежала почти вплотную к рельсам и с криком «Эгей!» замахала руками перед трамваем.
«Да брось!» - подумал Александр. В самом деле – кому они нужны посреди ночи, трамвай ведь не такси.
И тут Александра постигло второе разочарование, нарушившее нить его рассуждений.
Трамвай остановился, двери раскрылись.
Вера ветром внеслась на заднюю дверь, Александр последовал за ней.
 - Вот видишь! – Вера повернула сияющее лицо к Александру. – А ты не верил. Всегда нужно верить, только тогда все сбудется.
Она стояла, держась за поручень, слегка запыхавшаяся от бега с растрепанными волосами и улыбкой настолько лучезарной и по-детски озорной и милой, что Александру захотелось обнять ее, и прижав к груди, держать и держать изо всех сил как амулет, как живое доказательство того, что радость и счастье возможны на земле и в это время, и во все времена.
В трамвае не было никого, кроме кондуктора – толстенной тетки, которая едва обратила внимание на двух нежданных пассажиров. Она сидела в противоположном конце вагона и, вероятно, рассудила, что лучше оставаться на своем месте, чем идти через весь вагон, чтобы обилетить нагулявшуюся сладкую парочку. Сами подойдут.
Александр не мог поверить своим чувствам, своим ощущениям. Оковы офиса спали, уступив место чарам изначальных инстинктов и влечений человека. Когда они с Верой бежали за трамваем, ему казалось, что они участвуют в королевской охоте на диковинного зверя в запретном лесу. Мысли эти были смешные и наивные, почти детские, но от этого они были Александру еще дороже, еще отраднее. На миг в его голове промелькнуло воспоминание о письме, которое он готовил сегодня в Антимонопольный комитет – длинном, нудном и почти не содержащем нужной и достоверной информации, начиная со слов «Уважаемый!» и заканчивая словами «С уважением». На это письмо он потратил полдня, переставляя слова, лишенные смысла местами и дополняя ненужную информацию еще более ненужной. Теперь это казалось ему смешным и бесконечно далеким. Он стоял в утробе пойманного на охоте зверя и, держась за поручень, смотрел с все более и более возрастающим интересом на девушку, которая дарила ему такое увлекательное путешествие.
Вдруг трамвай качнуло на повороте, и Вера, не удержав равновесие, качнулась в сторону Александра, прижавшись к нему вплотную. Он машинально обхватил ее за талию, чтобы она не упала.
На секунду ее лицо оказалось так близко, что его сердце опять забилось часто-часто, как в первые минуты, когда он увидел ее на остановке.
С каждой секундой до этого мгновения в Александре рушилось то, от чего он не мог избавиться в своей душе месяцами и даже годами. Неведомой силой стиралась грязь и налет пошлости, отчужденности, самобичевания, разочарования, которыми он, поддаваясь влиянию извне наполнял по своей воле или невольно свою жизнь. Рушились преграды и барьеры. Все казалось возможным. Неважным и далеким становилось завтрашнее заседание суда по делу, которое, как он знал наверняка ему суждено проиграть и за которое ему влетит в очередной раз от начальства. А на месте старых руин и пепла росло новое, могучее чувство, чувство, которому он еще не мог, не в силах был дать название из-за его необычности и неизведанности, чувство древнее и всепоглощающее как сама жизнь.
Не думая о том, что он делает, а лишь поддаваясь этому новому чувству, нахлынувшему на него и уносящему куда-то в неведомую даль, Александр притянул Веру ближе к себе и поцеловал.
Уверенности у него не было, но по какой-то неведомой причине Александр в душе знал, что Вера не станет вырываться из его объятий, не даст ему пощечину, не отвернется и не сбежит от него. Это подсказывало ему то же новое чувство. Однако только когда он понял сквозь шум в голове и непереносимый стук сердца, что Вера отвечает ему на поцелуй, Александр осознал, что угодил в цель – он поймал за хвост ту неведомую, редкую удачу, в которой, как он долго думал, отказывает ему жизнь.
Он не мог сказать, сколько длился их поцелуй, но внезапно шум и стук сердца нарушили звучные слова кондуктора:
 - Эй, влюбленные! Вы думаете за проезд платить или как? А то я сейчас выхожу, - это кондукторша решила восстановить строгую мораль в своем салоне.
Александр и Вера неохотно отстранились друг от друга. Он посмотрел в ее глаза – теперь не просто увлекательные, а такие близкие и бесконечно дорогие, таящие в себе частичку тепла, способного сокрушить любой холод на земле и ключ к тому новому чувству, которое росло в Александре с каждым ударом сердца.
Вера улыбнулась. Александр улыбнулся ей в ответ. Теперь ему казалось, что они могут общаться между собой и без слов.
- Я сейчас, - прошептал он.
Он прошел через вагон и нашарил в кармане плату за проезд на двоих. Отдал деньги кондуктору – все под расчет. Даже получил билеты – все честно. Александр все еще не мог свыкнуться с новыми, нахлынувшими впечатлениями – обыденное казалось ему волшебным, простое – удивительным. Вдруг ему показалось, что когда он обернется, Вера исчезнет как сон, как мираж, на секунду пришедший в жизнь оживить сдавшееся под грузом реальности воображение. Ему стало страшно этих мыслей, и он поспешил назад – в конец вагона.
Когда он вернулся, Вера сидела на сиденье и смотрела в окно. Александр сел рядом с ней.
 - Я люблю смотреть в окно из едущего транспорта, - сказала Вера.
 - Я тоже.
Они скользили по проложенным чьей-то смелой рукой рельсам сквозь туман куда-то вдаль – казалось, что в саму неизвестность. Александр обнял Веру, она прижалась к нему поближе. Он чувствовал запах ее волос, описать его он бы не смог, но чувствовал, что лучше этого запаха на свете ничего нет. Обоим было тепло и уютно. И бесконечно хорошо…
Дом, в котором жила Вера был метрах в пятидесяти от того места, где они попросились выйти из трамвая.
Поцеловавшись на прощание, оба поспешили по домам – Вера через пять этажей подъезда, Александр – вызвав себе такси.

* * *

Александр пришел домой в не привычном для себя возбуждении. Все привычное казалось необычным, лишенным прошлого смысла и значимости.
Ему не хотелось ничего делать, а вместе с тем делать что-то надо было, потому что спать не хотелось совершенно, а возбуждение, царившее в нем, рвалось наружу потоком чистого, слепящего, неконтролируемого и беспричинного счастья.
Он сделал себе большую чашку кофе, и только потом понял, что кофе едва поможет ему расслабиться и уснуть. Отпив два глотка черной насыщенной жидкости, Александр поставил чашку на компьютерный стол и включил компьютер.
Привычный мир вещей ломался. Теперь нужно было полностью перестроить свой график жизни, любимые привычки, занятия, все, чем он раньше занимался.
Он бездумно полазил по знакомым сайтам, отпил еще кофе – действия и ощущения были самыми простыми, привычными, неосознанными. Раньше они его тяготили, теперь они ему чуть ли не нравились. Раньше такими скучными вечерами, сидя за компьютером, он чувствовал себя жалким, ничтожным и маленьким, теперь он казался себе осознанным, самодостаточным, значащим что-то в этом огромном безразличном мире.
«Неужели она способна произвести во мне такую разительную перемену всего за один вечер? - думал он. - Но кто она? Откуда? Что мы есть теперь друг для друга? А может я влюбился? А может это та самая любовь, о которой я столько читал, и которая так нещадно ускользала от меня столько лет подряд? Так значит, у меня теперь есть девушка? Как об этом рассказать друзьям?» Он стал представлять, как представит Веру своим друзьям и на лице его заиграла заговорщицкая улыбка. Он представлял все так детально, раз за разом возвращаясь и переигрывая эту сцену, продумывая все до мелочей. За этим занятием Александр не заметил, как он выключил компьютер и допил весь кофе из кружки. «Боже, как я счастлив!» - подумал он. «Но как теперь изменится моя жизнь? Что мне дальше делать? Как вести себя с ней? Что вообще с ней делать?» Внезапно Александра охватил испуг, который вмиг выдул из него все то игривое настроение, в котором он пребывал.
От этих мыслей у него закружилась голова. Он встал и вышел на балкон, открыл створку рамы и вдохнул ночной воздух, уже успевший разогнать туман и стать морозным и колючим. Ночь была ясная, звезды висели высоко и своим колючим светом насмехались над неоновыми и электрическими огнями города, которые тщетно пытались их передразнить.
«Нет, неправда! – подумал Александр. – Она удивительная девушка, удивительнее и замечательнее всех, кого я когда-либо встречал. Что я буду с ней делать? А не все ли равно? Мне хорошо, когда она рядом и может ей хорошо со мной. Зачем слова? Зачем тут все изъезженные фразы о любви и счастье, когда есть какое-то неудержимое, гениальное по своей силе чувство, которое влечет к другому человеку, захватывая всего тебя с головой? Мы пойдем с ней тропою млечного пути в вечность среди полей-созвездий или будем сидеть и кутить вечерами в грязных, продрогших кабаках нашего общего города – да не все ли равно? Вместе, главное – вместе, держась друг за друга, как держатся Солнце, Луна и Земля за космические законы порядка в кромешной тьме космоса, не сталкиваясь и не улетая друг от друга на другой конец галактики. И пусть нас ведет по жизни самая яркая звезда или электрическая аптечная вывеска – не все ли равно, все это лишь сцена, на которой разыгрывается великая пьеса жизни, ничего не значащая в сравнении с бесконечностью короткая нить, на которой мириадами мелких светлячков вспыхивают и гаснут чувства, подобные этому захваченному сердцем мгновению, когда оно гонит собою не кровь, но саму жизнь, бегущую по человеческому телу…».
Александр взглянул на часы – было 2.30. Вставать в 5.45. Внезапно очарование вечера начало спадать, дыхание его стало ровным, и он почувствовал бесконечную усталость. Кое-как он расстелил свою постель и завалился на нее. С улыбкой и верой в завтрашний (вернее – уже сегодняшний) день, верой, которой он думал уже никогда не обретет, он заснул.

ГЛАВА 3
Первым чувством, которое ощутил Александр, проснувшись утром, было разочарование. Азарт, дерзость, предвкушение чего-то нового, которыми была наполнена его душа всего несколько часов назад, улетучились, пропали бесследно. Вернулись прежние страхи и сомнения. И удесятерились в своей, казалось, неизбежности.
Первой мыслью, еще до того, как был выключен проклятый всеми встающими насильно с утра людьми будильник, была мысль о том, что, прощаясь с Верой, он забыл взять номер ее мобильного и теперь понятия не имел, как ее найти, не обладая номером ее телефона.
Удивительно, как мы жили раньше без этого маленького коммуникативного устройства? Как мы находили друг друга? Как вообще были связаны между собой люди? Ведь стоит забыть сейчас дома мобильник и ты попадаешь в положение Робинзона Крузо даже в толпе таких же людей как ты, с той лишь разницей, что ты нем и глух, лишен какого-то чувства, мироощущения, почвы под ногами. Как ты будешь существовать даже день, когда тебе необходимо посредством маленького устройства связываться на расстоянии с людьми, которых ты, возможно, никогда не видел, и, возможно, никогда не увидишь, но часто слышишь, а значит, связан с ними какой-то тайной вербальной нитью. И отсутствие мобильника вмиг эти нити обрывает, делая тебя беспомощным и ничтожным, маленьким и неуклюжим, а порой – и вовсе одиноким среди сотен и тысяч окружающих тебя людей. Поразительна власть мобильной связи над нами, особенно над теми из нас, кто еще недавно так успешно обходился без нее.
Вера, вчера такая близкая, ставшая почти частью его жизни, теперь казалась едва ли не потерянной. Александру даже на мгновение показалось, что у него произошел очередной нервный срыв из-за переживаний на работе и вчерашний вечер ему попросту привиделся как галлюцинация или приснился…
Второй мыслью Александра была мысль о потенциально проигрышном судебном процессе, который он считал сложным и запутанным и к которому он вчера вечером собирался подготовиться, для чего сбросил заранее сканы материалов дела на флешку, чтобы дома в спокойной обстановке можно было их просмотреть.
Никогда еще за последние несколько месяцев ему так сильно не хотелось выброситься с балкона, как в это зловещее утро, такое непохожее на вчерашний идиллический вечер.
Но надо было вставать. Даже для того, чтобы выброситься с балкона, необходимо было добраться в офис, а, судя по времени, Александр уже мог опоздать к началу рабочего дня. Эта мысль вызвала у него улыбку сарказма с которой он и пошел умываться.
День начался…
Александр не считал себя пророком, но суд он проиграл, причем им отказали на тех основаниях, которые он видел в самом начале процесса также ясно, как видят свое отражение люди в чистом и целом зеркале.
И начальник на него наорал, используя именно те аргументы и выражения, о которых догадывался Александр.
Плюс одна из проверок на одном из филиалов разродилась очередным актом, который надо было в ближайшее время обжаловать.
Да еще к концу дня надо было сделать отчет о сведении воедино данных, которые Александр впервые увидел только в обед. На трех листах экселевской книги. На длинных листах и в нелюбимом им экселе.
Плюс он не успел разгрести из-за того, что проторчал полдня в суде, ожидая вынесения решения по проигрышному процессу, скопившиеся за позавчера, вчера и сегодняшнее утро текущие дела.
В общем, день удался.
К концу дня Александр сидел за своим рабочим столом, обхватив голову руками, и думал о том, что жизнь если не полное гавно, то что-то близко приближенное к этому понятию.
Полдня его трясло от обиды за проигранный суд и оскорблений начальника. Но теперь, к вечеру, наступила стадия «пофигизма», когда он уже не трясся и не вздрагивал внутренне от того, что его нагрузят чем-то новым или выбранят за что-то старое, а расширенными от переутомления и напряжения глазами бездумно вглядывался в одну точку на мониторе, не в силах больше что-либо делать, и, мечтая, чтобы этот рабочий день поскорее окончился.
Обида и разочарование жгли сердце и опаляли разум. Душу разрывала тоска. Мысли о Вере не покидали его ни на минуту, что делало его невнимательным и рассеянным и усугубляло положение. Нужно было что-то предпринять. Но что?
Образ Веры – манящий и необходимый как маяк сбившемуся кораблю вставал перед мысленным взором Александра, пульсируя все сильнее и сильнее.
Найти, найти ее, во что бы то ни стало! А то он упустит ее навсегда, а с ней, возможно, и единственную опору, единственную веточку, за которую стоит хвататься в этой жизни, чтобы выжить.
Александр начал лихорадочно думать. Дом. Он помнит, где находится дом, до которого он ее вчера провожал. Подъезд? Нетрудно сориентироваться. Что дальше? Идти к дому, найти подъезд и ждать, ждать ее.
Александр вскочил с места так резко, что Олег – коллега, сидящий напротив него – оторвался от монитора и уставился на него.
И тут Александра осенила еще одна мысль. Остановка. Они встретились на остановке. Может, она будет там же сегодня. «Место встречи изменить нельзя». Вчера они говорили о том, что это один из ее любимых отечественных фильмов. Сколько время? Он посмотрел на часы. 18-07. Пора!
 - Что с тобой? – поинтересовался Олег. – Тебе плохо? На тебе лица нет.
 - Мне нужно идти, - выговорил Александр.
Он взял куртку и отключил питание компьютера. Вечер стремительно превращался в детектив. Но еще более удивительным было то, что Александру стало казаться, что он снова поймал то вчерашнее утраченное чувство азарта, неодолимого стремления к счастью и чему-то новому. Оно снова билось в нем в такт сердцу или это сердце подстраивало свой ритм под это чувство – он и сам не знал, но жизнь чувствовалась и ощущалась по-другому, более значимее, более осознаннее, более правильнее.
 - А ты отчет сделал? – Олег недоверчиво посмотрел на Александра. – А то ведь Мишка с совещания придет…
 - Да ну его… - бросил Александр, не уточняя, что или кого именно – отчет или Михаила.
Он простился с Олегом и, спустившись на лифте вниз, поспешил по улице к остановке. С каждым шагом чувство свободы и непреодолимого счастья настигало его новыми и новыми волнами. «Буду ждать на остановке. Если она не придет до семи – поеду к ее дому и буду ждать там. Все равно рано или поздно, но я найду ее!» - так он думал на ходу.
Александр не успел пройти и половины пути, как его мобильник начал звонить тревожными начальственными гудками.
Александр принял вызов.
 - Какого х*я? – заорал в трубку Михаил. – Куда ты свалил? Где мой отчет?!
Странно. Раньше Александр умер бы на месте со страха от этих слов. Сейчас же он испытывал если не спокойствие, то достаточную отрешенность и решимость противиться им.
 - Завтра, - просто сказал Александр. – Я сделаю отчет завтра утром. Мне надо было срочно уйти. У меня важное дело.
 - Какое бл*ть дело? Я тебе поставил четкий срок! Мне нас*ать на твои дела. Поставленная мной задача – вот твое дело.
 - Завтра. С утра, - повторил Александр и отключился.
Затем, уже по дороге он сбросил, не поднимая, два вызова от Михаила.
«Завтра меня порвут», - подумал Александр.
Чувство веселости, за миг до того царившее в Александре, снова начало тускнеть.
Он подошел к остановке. В ожидании транспорта стояло человек десять. И …
И она была среди них.
Вера стояла и оглядывалась по сторонам. На ней была та же курточка, только свитер был темно-красного цвета.
Александр остановился как вкопанный. Нашел! Так просто. Но что теперь? Вдруг она сделает вид, что его не узнаёт? Вдруг скажет, что вчера все это было просто так – для общего развлечения, а сегодня – есть сегодня -  и всё по-другому, а он может идти на все четыре стороны? Он почувствовал, что его сердце громко стукнуло в груди один раз и остановилось. Пять минут назад он готов был идти искать ее на край света, а теперь он не решался подойти ближе, остановившись в нескольких шагах от нее.
Странная штука расстояние. В любви оно искажается до абсурда. За любимым человеком с мечтой в сердце обнять и прижать к себе предмет обожания можно пройти страны и континенты, но замираешь в нерешительности в двух шагах, когда достигнутая цель смотрит на тебя в упор и расстояние вытянутой руки кажется непреодолимой пропастью…
Вера повернула голову и встретилась взглядом с Александром. Вначале ему показалось, что она тоже находится в нерешительности, но вот она улыбнулась ему и эта улыбка разрушила в Александре все сомнения и снесла последние преграды, отделяющие его от нее.
Он подошел ближе и улыбнулся в ответ.
 - Привет!
 - Привет! – Вера продолжала улыбаться и глядела на него снизу вверх лукавым взглядом. – Работник высоких кабинетов. Сколько можно тебя ждать? Я уже с полчаса здесь стою. Вы в песпятнадцати шесть не уходите разве? Все трудитесь на благо своих хозяев?
 - Да я… - у Александра от ее улыбки, ее открытого тона просто сперло от радости дыхание. – Я вообще никогда так рано не ухожу.
 - Но сегодня же ушел? Наверное, меня догадался здесь искать. Либо здесь, либо возле дома. Так?
 - Так! Ты как Шерлок Холмс. Детектив.
 - Очень сложная дедукция, - фыркнула Вера. – Пойдем гулять.
 - Пойдем. А куда?
 - Какая разница?
 - И то верно! Пойдем!
Александр, взял Веру за руку. Он сделал это по наитию, не задумываясь. Вера не противилась, и когда он осознал, что делает, когда ощутил в своей руке ее маленькую девическую ручку, он забыл обо всем, кроме того, что она рядом с ним и что вернулось прежнее чувство если не полного счастья, то предощущения его.
На улице уже было темно, но ему показалось, что все освещено и видно как днем. Он не знал – идет ли этот призрачный и томный свет от Веры, от него самого или от них двоих, но свет окружал их как аурой и распространялся на все предметы, мимо которых они проходили. Свет сиял в них двоих, и они были светом.
Пройдя несколько шагов, Александр поймал себя на мысли, что ему всего этого мало, что он хочет большего, что ему нужно прижать Веру к себе, поцеловать ее, прогнать скорее от себя мысли о том, что он мог не найти ее, мог не решиться уйти из офиса, мог не догадаться где ее искать, мог разминуться с ней.
Эти мысли, сомнения и страхи ему казалось можно побороть лишь одним способом.
Не говоря ни слова, он повернулся к Вере, притянул ее к себе, и страстно и нежно поцеловал. Александр целовал Веру долго, словно упиваясь вкусом ее губ, ее дыханием, ощущением, что он держит ее за талию, что он покорил ее и покорился ее жизненной силе. Он чувствовал счастье и неописуемый восторг, чувствовал, что ноги его уверенно стоят на земле, обретя долгожданную опору среди зыбкости бытия. Чувствовал, что держит в своих руках, прижимает к себе и целует существо, которое составляет для него новый, непознанный и необъятный мир. Мир, который он бесконечно обожает и любит.
Люди на остановке стояли и смотрели на них, улыбаясь.


ГЛАВА 4
Александр жил как в сказке.
Каждой его мысли, каждому слову, каждому движению вторили мысль Веры, слово Веры, жест Веры. Она сделалась нечаянно его воздухом, той жизненной силой, необходимость которой понимаешь, лишь потеряв ее. Но он не терял. Вера была с ним тогда, когда он хотел и столько, сколько позволяло им быть вместе чередование светил на небе.
Мир стал другим. Или другим стал только он? Но Александр уже не задавался такими вопросами, они казались ему пресными и ненужными. К чему спрашивать о чем-либо, когда ответ он мог каждый день держать в руках, обнимать и целовать.
Каждый день он открывал новые и новые грани жизни, грани о которых не знал, о которых даже не мог помыслить в самых живых мечтах и фантазиях. Мир любви, мир мужчины и женщины, любящих друг друга, соединивших свои сердца вопреки мимолетности и зыбкости жизни, отдающих друг другу, казалось, несоизмеримо больше, нежели просто тело и душа, которыми они обладают, захватывал его с головой и уносил подобно нахлынувшей волне прочь от берега покоя и постоянства – туда, где безраздельно властвует неутомимая стихия.
Это было чудесно! Каждому из них казалось, что он нашел в другом то, что искал, то недостающее или потерянное, без чего немыслимо счастье на земле. Они гуляли и пили кофе в кафе, лазили на крыши любоваться закатами и рассветами и занимались вместе спортом, дерзили как могли этому не полюбившемуся им обоим миру и пили красное вино, слушая мелодии джаза и блюза, сидели у воды и катались с ледяной горки. Они любили и были любимы. Как неуместны все слова по сравнению с этим чувством! Как неповоротлив человеческий язык! Как скупа фантазия!
Внутри Александра незаметно родилось, но постепенно окрепло и стало чертой его характера чувство мужественности, силы, энергии. Разумеется, тот факт, что он мужчина, он знал и ранее, и позиционировать себя как представителя мужского пола в обществе женщин для него было нормально и уместно. Но только рядом с Верой он стал понимать, что значит быть мужчиной рядом с женщиной. Нет, даже не чувство ответственности, покровительства или превосходства составляло основу этого понятия, а что-то более глубокое, более эмоционально-твердое, что-то, что не выразить словами, и едва ли выражаемое чувствами, даже самыми пылкими, что-то на самом уровне разделения рода человеческого на мужское и женское начало.
Александр дарил Вере цветы, носил ее на руках, осыпал поцелуями и комплиментами. Вообще он, который всегда считал себя неуклюжим и неловким в «любовных» делах находил теперь с легкостью полувзмаха выход, решение, которое повергало Веру в восторг. Он дарил ей подарки, умело избегая однообразия – пусть они были недороги, но очень симпатичны. Они ходили в кино, рестораны, кафе, аттракционы, но все же Вера всегда говорила, что прекраснее всего сидеть в морозную погоду дома под пледом и, слушая, как трещит в компьютере камин, пить каберне, играя полупустым бокалом в лучах заходящего солнца, преломляющегося сквозь толстые налипшие на карниз сосульки.
А вечером заниматься любовью…

* * *

Саша начинал целовать Веру в живот. Плавно, едва касаясь губами бледной, даже в свете свечи, подрагивающей кожи. Плоская, горячая как песок, нагретый солнцем, кожа плавно и изящно закруглялась к нижним ребрам, чуть выпирающим, но неимоверно манящим и желанным. Живот составлял для Саши ринг, на котором он боролся с желанием – желанием древним как сам человек, а может и древнее нас самих… Каждый раз он заставлял себя не торопиться, хотя каждое прикосновение разжигало в нем все больше и больше неимоверный пожар, который никогда до того не рождали в нем ни бег, ни опасность, ни спиртное, ни простудная лихорадка. Вера чувствовала то же самое. Он мог догадываться об этом по приглушенному вздоху, полудвижению, просто почувствовав это губами при прикосновении.
И вот наступал момент, когда Вера делала рефлекторно движение на полтона резче, чем обычно или издавала еле заметный сдавленный выдох, но этого было достаточно, чтобы заметить, чтобы почувствовать ее всю, ее желание, ее нетерпение.
Он подымался выше – держать плавность и страсть на грани баланса было сродни поднятию горы, но оступиться он не мог, не имел права – этим можно было все испортить. И для себя, и для нее.
Губы скользили по упругости груди. Также нежно, но уже более смело и решительно, поцелуи становились чаще, завлекающе, манящи, обещали силу и чуткость, настойчивость и преклонение.
Для губ ничто, никакой плод не мог сравниться с этой упругостью, величественной и непривычной – ни плод, каким бы запретным он ни был, ни напиток, какой бы сладостью он ни обладал и как бы ни обещал утолить жажду.
Им становилось жарко, хоть источником тепла могли служить только их тела да свеча, которая, бережливо храня тишину, устремляла маленький, но побеждающий тьму, столп пламени вертикально вверх, уходя разящим мечом в потолок, терявшийся в полумраке. Казалось, она достигает неба, беззвездного и освещаемого только светом свечи в мире, который согревают лишь два разгоряченных друг другом тела.
Вера начинала постанывать. Сначала едва заметно, затем все чаще и чаще, освобождаясь от оков стеснительности, которыми столько лет было сковано человечество за пределами своих тайных келий – будь то дворцы или храмы, отчие дома или собственные сердца.
Постепенно экстаз заполнял комнату – незримый, но прочувствованный, взлелеянный всеми клетками кожи, всеми органами и чувствами.
Мир, существующий или только кажущийся за окнами, за дверями, за чертой города, морями и океанами, засыпал, в то время как уже неумолимая и неотвратимая никакими законами приличия или морали, просыпалась страсть.
Их тела заполнял неведомый им дотоле известный всему миру и тысячу раз воспетый свет, жгучий огонь. Все меркло и уходило в небытие – прошлое, будущее, смерть, жизнь, ничто, вселенная, сами законы мироздания и ощущение самих себя.
Само подсознание, подчиняясь неизвестно кем продиктовавшему, ему поведению вытесняло из них осознание самих себя в этом мире и само же подсказывало им движения, поступки и чувства, приносящие сладость и наслаждение. В этих движениях было столько порыва, но ни одной ошибки, столько страсти и силы, но ни тени насилия, столько напряжения, но ни капли муки, столько любви, сколько никому и никогда не высказать словами…
Тени на стене нехотя подчинялись свету свечи и двигались в такт обнаженным телам, повторяя точь-в-точь движения, ласки, прикосновения.
Это было настолько непохоже на все то, что Саша мог бы себе представить в самой смелой фантазии, как непохож снимок пейзажа на сам пейзаж – можно уловить только контур, общее представление, но вдохнуть всю свежесть места, почувствовать дыхание ветра, опору под ногами чудесного места, услышать звуки и ощутить запах места было не дано.
Те моменты, когда он был с Верой, превосходили все его представления об интимных отношениях между мужчиной и женщиной. Да, раньше он был с девушками, но теперь ему это казалось мимолетным и неинтересным. Наверное, он должен был бы испытывать угрызения совести, но этого не было, счастье затмевало все, в этом было его искупление, его правота. А он был счастлив, и он был на вершине мира…
Вера не могла надышаться этим чувством. В ее жизни были парни и были мужчины. Порой, когда она это позволяла, они были с ней даже грубы. Но в основным они были нежны и довольно опытны. Но это… Это не было похоже ни на что. С ним она не просто чувствовала наслаждение – ему она доверяла, она верила ему безгранично, а потому растворялась в его ласках и помогала, подзадоривала его делать ее еще и еще счастливее, а от того и себя. Они переплетались и боролись, но не друг с другом, а вместе – соединившись в одно целое боролись не на жизнь, а на смерть за то, чтобы эта сладкая мука, эта гонка за вечностью, недостижимой, но манящей продлилась еще хотя бы на мгновение дольше. От неземного блаженства она закрывала глаза, а когда открывала их - видела над собой его лицо – внимательное, любящее, а над лицом, уже не пугающие, а манящие своей неизвестностью сумерки полутьмы комнаты, ломающей потолок и уходящей куда-то вдаль – к неизвестным звездам и созвездиям, которые начинали светиться и пульсировать, сначала медленно, потом – все чаще и чаще, и наконец, заполняли собою комнату и врывались ослепительным, ярким светом, таким ярким, что Вера не могла сдержать крик…
Это был замкнутый круг, который вел к развязке – синхронному вскрику обоих и лихорадочному поиску губ друг друга – уже не влажных, а высушенных страстью…

* * *

Жар постепенно отливал от тел. Свеча догорала, мир возвращался, ломая реальностью великолепие иллюзии. Стало слышно, как по дороге, шурша шинами, едут машины. Жужжа, пролетел комар. Пламя свечи начало потрескивать, бросая блики на бокалы с недопитым вином.
Вера вышла на балкон и распахнула одну из рам.
В комнату ворвался порыв свежего весеннего воздуха. Порыв пах чем-то новым, неизведанным, освежающим кровь букетом непонятных чувств. Ни для него, ни для нее это была не первая весна, но первая и последняя молодость, а в молодости как-то особенно ощущается это чувство обновления природы, вечная, всегда юная и всегда новая весна.
Пламя свечи надломилось, по стенам тут же заплясали тени.
Вера жадно вдохнула воздух и повернулась – на ее лице играла восторженная улыбка младенца с примесью легкого кокетства дикой кошки. Молодое обнаженное девичье тело ласкало потревоженное пламя свечи и врывающиеся сквозь распахнутую раму балкона редкие блики света. Вера была прекрасна для Саши всегда, но сейчас – особенно.
 - Иди ко мне, - позвал он.
Она послушно подошла, с грацией дикого благородного животного перетекла на кровать и поцеловала Сашу в губы – страстно и нежно, как умела только она на всем белом свете.
Он чувствовал запах ее волос, тела, ее грацию в своих руках, нежный шелк кожи, непохожий ни на что из того, к чему ему приходилось прикасаться в жизни. Ему казалось, что счастье – то самое счастье, за которым гонится каждый живущий представитель человечества, которое доподлинно знает для себя каждый, но которое каждый раз оборачивается миражом и иллюзией, стоит оказаться в шаге от него, это самое счастье – сейчас здесь, в этой комнате, оно занимает ее всю, и больше ничего не надо, это высшая и конечная цель человеческой жизни им достигнута, и теперь остается лишь стеречь его и держаться за него крепко-крепко в водовороте жизни.
Такого чувства – сильного, яркого, но одновременно – гармоничного и умиротворяющего он никогда в жизни ранее не испытывал.
Вера положила свою голову Саше на грудь. В тишине, которую дарил им вечер, он чувствовал ее дыхание – он знал, что ничего прекраснее этого быть не может, что это высший момент наслаждения.
 - У тебя хороший вид из окна, - заметила Вера.
 - Знаю, - протянул Саша. – А знаешь, - вдруг пришло ему в голову признаться. – До встречи с тобой я хотел покончить с собой – выпрыгнуть с балкона. Только не здесь, а на офисе.
Сказав это, Саша тут же пожалел. Ему вдруг представилось, что он расстроит или напугает Веру и тем испортит момент счастья, который он боялся спугнуть больше всего на свете, но Вера его как всегда удивила.
 - Интересно, - протянула она и вдруг зевнула. – А зачем?
Саша не ожидал такого поворота событий. Ему чудились испуганные глаза его подруги, может быть, даже слезы, вскрики неприятия и непонимания. От этого равнодушного тона Саша смутился, вопрос же заданный Верой и вовсе поверг его в замешательство.
«В самом деле, - подумал он. – Она ведь не знает о той буре страстей, которая бушевала во мне, которая была неразрешима для меня как загадка вечности и которая толкала меня к краю пропасти. Конечно, я рассказывал ей о своих мыслях и переживаниях, но знать и чувствовать – вещи разные. Но была ли эта самая буря для меня самого? А если была – то была ли она так важна и неразрешима, настолько, чтобы перевесить на весах бытия мою жизнь? А если она и впрямь была так важна в моей душе, в моей жизни, то куда же она девалась потом, когда я встретил Веру? Может, она оказалась затопленной этим безмерным, всеобъемлющим счастьем, которое теперь витает благодаря Вере везде, в том числе и во мне самом? Может, она погребена под пеплом, исторгнутым из вулкана других, более важных и реальных страстей, который мы с Верой пробудили друг в друге?»
Это были новые вопросы, на которые Саша не мог найти ответа также, как он не находил ответа на сонм вопросов предыдущих дней своей жизни.
«Боже! Почему все так сложно? – подумал он. – Неужели жизнь – это сплошной клубок вопросов, дракон о надцати головах, у которого вместо срубленной одной вырастают три, пять десять новых? Зачем тогда жить? Зачем мучиться всем этим, когда есть простой и логический выход, доступный каждому – добровольно вложить свою жизнь как меч в ножны вечного забвения – смерти…».
Раньше эта мысль казалась ему простой и понятной, но теперь с ним была Вера, Вера, с которой он чувствовал даже не счастье, ибо счастье можно чувствовать будучи просто сытым, здоровым и в тепле (просто мы настолько слепы в жизни, что никто из нас этого не знает, или делает вид, что не осознает), он чувствовал нечто большее, нечто лежащее во главе жизни, определяющее ее и претендующее по своей наполненности на понятие самого смысла жизни. Парадоксально, но жить хотелось, и хотелось больше и больше с каждым днем, несмотря на беды и сложности жизни, непонятность или бессмысленность многих вещей на земле, нестерпимо хотелось, чтобы был этот день, а за ним следующий, и еще и еще, хотелось, чтобы была эта комната, затерянная в полумраке и полутишине, это вино в бокалах и горящая свеча, хотелось, чтобы рядом была Вера, отгоняющая все тревоги и дарящая душевное тепло и радость. И теперь, именно теперь он поймал себя на мысли, что не смог бы объяснить Вере, что могло подвигнуть его – молодого, здорового, здравомыслящего человека даже просто думать о том, что можно самому, будучи в здравом уме, броситься вниз с балкона…
 - Не знаю… - наконец произнес Саша. – Наверное, я не знал, чего хочу от жизни или чего я мог бы от нее получить и поэтому хотел, чтобы в моей жизни было хоть что-то определенное, хоть что-то настоящее, пусть даже если это будет смерть…
 - Дурак! – выпалила Вера. Теперь Саша почувствовал, что она посерьезнела и впрямь напугана. – Ты дурак и балбес после этого. Ты знаешь об этом?
 - Знаю. И еще я трус. Это помогло мне выжить.
 - Ты не трус. Ты именно дурак. А выжить помогло тебе не это…
 - А что же?
 - А то!.. то самое! Блин, ты, что возомнил, что исследовал все тайны, все уголки жизни, что она тебе так наскучила или показалась непонятной?
 - Нет, я просто…
 - Или у тебя была какая-то неизлечимая болезнь, с которой, как ты решил, тебе не хватало сил справиться?
 - Я…
 - Или ты калека, который разуверился во всем и считает себя обузой для близких?
Вера отстранилась от Саши и смотрела на него пылающим взглядом, взглядом, который он не находил сил спокойно вынести на себе. От недавнего образа мурчащего котенка не осталось и следа – перед Сашей теперь была дикая львица в момент, когда что-то угрожает ее львятам.
 - Моя родная бабушка восемь месяцев на моих глазах умирала от рака. Знаешь, какие это мучения? Нет, не знаешь. И не дай Бог! Но все эти восемь месяцев она жила, она боролась, она надеялась и верила. Знаешь, во что? Не в то, что она исцелится каким-нибудь чудесным образом, нет – она знала, что это невозможно, все это знали… Она мечтала увидеть правнука – жена моего двоюродного брата была в это время беременна Толиком. И она дождалась – она увидела его. Ты бы видел ее в тот день, когда ей принесли малыша – она была так счастлива, съедаемая заживо болезнью, в страшных муках, но она была счастлива! Да, она не победила смерть, та взяла ее через две недели, но она до самого конца не бросала любви к жизни, а ты в полном здравии желал смерти просто, чтобы ощутить чуть больше реальности. Где?! В жизни, которая и так бьет полным ключом везде вокруг нас, стоит только оторвать глаза от нас самих и посмотреть по сторонам. Я думала, ты отличаешься от таких «слепых», а ты… ты…
У Веры в глазах стояли слезы.
Саша чувствовал смешанные чувства досады и стыда. Всего еще мгновение назад он чувствовал себя таким всесильным, счастливым, одухотворенным, правым во всем, а теперь сник совершенно под обвинениями Веры. И в чем? В бессилии и трусости. Нужно было согласиться с ней, но он решил настоять на своем, настоять на том, во что сам уже не верил, и что отверг как неправильные, чуждые убеждения. Как слепы, как чудовищно слепы мы порой бываем! В счастье мы ведем себя как слон в посудной лавке – мы эгоистично поворачиваемся или даже танцуем, выделывая немыслимые па, и совершенно не замечаем окружающих, которых мы задеваем, причиняя боль и страдания, мы эгоистичны в своем счастье все, даже самые отзывчивые и лучшие. Мы кладем руку ближним на плечо и говорим человеку в горе: «Не расстраивайся, старичок, все образуется!». Но сколько действительного участия мы в это время принимаем в человеке? Если мы счастливы – то лишь крохотную толику, ибо МЫ счастливы и безапелляционно катастрофически убеждены, что мы правы в своем счастье, заслуженно правы, а все, кто несчастен – лишь несправедливо и малодушно заблуждаются в своих чувствах, да еще вдобавок бросают тень на НАШЕ счастье своими «незначительными» бедами…
Но стоит только случиться несчастью у нас самих – и мы превращаемся в мелких котят, слепых и беззащитных, мяукающих и готовых подлизываться ко всем без разбору, лишь бы нас утешили и приласкали, одарили если не прежним утерянным счастьем, то хоть его угасающими лучами, согревающими воспоминаниями…
 - Нет, ты не права! – возразил Саша Вере. – Человек не может жить одной верой, он должен ощущать счастье в жизни, должен получать удовольствие от того, что живет, а если этого нет…
 - Прыгать с балкона? – прервала его Вера. – И все? Как просто, мой милый! Нет! Человек может жить одной лишь верой, а иногда ему просто не остается иного выхода, как жить одной верой в душе и сердце. Без веры мы – ничто! Вера – это тот крохотный кусочек земли в океане жизни, на котором стоит человек, стоит, несмотря на бушующие вокруг него валы волн и проносящиеся штормы. Он не в силах приказать волнам, он не может остановить шторм, но он может стоять. Если верит в то, что выстоит. В жизни есть сотни, тысячи вещей, которые нам не подвластны, и смерть – не первая и не последняя среди этих вещей. Но люди жили с ними и продолжают жить. В минуты самого страшного отчаяния одна лишь вера не позволяет людям опускать руки. Вера – это та свеча, с которой человек входит в необъятный по высоте и темный, неизведанный грот жизни, жизни, быть может, наполненной бедами и лишениями, кромешной тьмой, непроглядной и пугающей. Света пламени этой свечи слишком мало для того, чтобы осветить весь грот до самого свода, но его достаточно для того, чтобы принести свет в одну душу и каждый оттого ли, что боится остаться в кромешной тьме или оттого, чтобы самому поделиться пламенем души со свечой, прижимает ее все ближе и ближе, отгоняя от себя тьму хоть на шаг, и уже этим противится тьме, злу, смерти и уже этим он победил и обессмертил себя, даже если через миг его свалят с ног все невзгоды и напасти мира – он не сдался, он хранил в себе свет, он верил!..
Ночь как всегда неслышно опустилась на город и забрала в плен тьмы предметы, целые дома и улицы города. Ему все же пришлось признать свою неправоту, но спор с Верой кончился как всегда горячими поцелуями, да и он был слишком счастлив, чтобы держаться за какие-либо из своих убеждений – правильными или неправильными они были – слишком крепко. Александр проводил Веру и теперь стоял на балконе и вдыхал весенний воздух. По улице неслись светлячки фар машин, тревожа, вместе с зажженными фонарями, сумрак ночи. Он и сейчас чувствовал себя счастливым, но в отсутствие Веры в его голову вновь начинали просачиваться дурные мысли, а сердце начинали точить сомнения. Он думал о том, что все зыбко и неустойчиво в этом мире, слишком скоротечно и слишком обманчиво, жестоко и глупо. Думал о том, что счастье для него возможно только рядом с Верой. Думал о том, как обезопасить, как защитить их счастье от большого, слишком большого довлеющего мира, в котором столько ужасных вещей, столько зла и несправедливости. Он лихорадочно думал об этом каждый раз, оставаясь наедине с собой, до зубовного скрежета, до ломоты в висках. Думал о месте и времени, в которых бы он и она оказались вне влияния окружающего мира. Это был еще один замкнутый круг в его жизни. Становясь все более и более счастливым, он старался больше и больше оберегать это счастье от всего и вся, он не мог утолить свою жажду в наслаждении, в упоении этим счастьем. Как дракон свое золото, он хранил любовь к Вере, и чем больше она становилась, тем больше и больше он боялся ее потерять.
Внезапно Александр заметил, что сжимает перила балкона настолько сильно, что костяшки пальцев побелели. «Бред! – подумал он. – Нужно идти спать, а то я сойду с ума. Утро вечера мудренее».
Он повалился на кровать и заснул тут же мертвым сном.

ГЛАВА 5
А потерял Александр Веру как всегда глупо. Впрочем, мы всегда глупо теряем то, что нам больше всего дорого, то, что больше другого ценим и что пытаемся удержать не теми средствами или словами, которые в таких случаях необходимы…
Это случилось в четверг. В обыкновенный четверг. Черный четверг. Куда чернее случившегося в американской экономике.
Для него это был обычный рабочий день, после которого они с Верой пошли на вечеринку к общим знакомым.
Вначале ничто не предвещало беды. Молодежь выпивала и танцевала. Гуляли в квартире одного из хороших друзей Веры. Парня звали Олег. Было шумно и весело. Два или три раза приходили соседи, жаловались на шум, грозили вызвать наряд. Наряд так никто и не вызвал, хоть музыку никто тише не делал.
 - Ты же юрист! – говорил Олег, очередной раз выпроваживая «надоедливых» соседей. – Скажи им, что для обращения в милицию у них нет оснований. Мы же здесь не деремся и бошки друг другу не разбиваем. Все живы и частично здоровы, - при этом он, подмигивая, указывал на своего закадычного друга Макса, который полулежал в кресле, и для которого комната давно уже превратилась в каюту корабля, попавшего в шторм – Макс был белый как снег и уже не раз проделывал свой извилистый путь по «палубе» в соответствующее помещение поведать белоснежным как и он сам раковине или унитазу что-то сокровенное, что шло из глубины его души. – Нам просто весело. И все!
 - Но они ведь никого и не вызывают, - пожимал плечами Александр. – Но ты тоже, Олег, не прав. Здесь медаль с двумя сторонами. Одна – ты молод и тебе весело, а значит все вокруг тебя должны веселиться и вести себя беззаботно. С другой стороны – будь я рабочим, пришедшим с ночной, или отцом с маленьким ребенком, и если бы я был твоим соседом – я бы вызвал всех, включая санитаров психушки, ну или просто сам бы тебе морду набил.
 - Всегда у вас, у юристов, две стороны! – улыбался на это Олег. – Две стороны медали, два варианта решения вопроса, две правды. А где не две – там все три. И можно на любую сослаться, в зависимости от ситуации. Эх ты, шельма!
Александр на это лишь улыбался и чокался с бокалом, который Олег держал в вытянутой руке. У Олега в бокале было виски с пепси-колой и льдом, у Александра – коньяк. Уже пятая третьстакана. Или шестая. Какая разница? Он здесь в кругу друзей, с ним Вера – вон она стоит в другом конце комнаты – ему хорошо и тепло, а за окнами снова холодно и завывает ветер – погода снова ухудшилась и резко похолодало.
И тут вдруг Александр заметил, что Вера оживленно разговаривает с незнакомым ему долговязым черноволосым парнем. Просто разговаривает и все. Или не все?
Если бы человеческое сердце доподлинно знало, в каком именно его сегменте рождается ревность – оно бы исторгло бы из своего целого этот сегмент само, чтобы навеки наслаждаться лишь одною любовью и бесконечным счастьем. Увы! Наш мир порой, и куда чаще, чем хотелось бы, устроен сложно и противоречиво. Или таков человек в нем. Или все сразу…
Александр подошел к Вере и незнакомцу. Вера познакомила их – это Артем – ее одногруппник по университету, с которым она давно не виделась.
Трудно порой объяснить, как в душе человека проходят те или иные процессы. Еще труднее объяснить – как они возникают и чем возбуждаются. И если сам поступок человека как внешнее выражение происходящих в нем процессов нагляден (иногда слишком), то причины его сокрыты от всех, а иногда и от самого совершающего. И если поступку человека оценку одобрения или порицания дать своей обязанностью считает каждый первый, то доискаться до истинных мотивов, побудивших человека совершить тот или иной поступок, каким бы плохим он ни был, не хочет абсолютно никто. И эта бездна непонимания или поверхностного близорукого понимания лежит в каждой области человеческой жизни, включая, как ни странно, саму мораль…
С каждой минутой ревность распаляла в Александре несвойственное ему поведение.
Вера два раза танцевала с Артемом. Из этих двух танцев – один «медляк». Александр следил за ними, как коршун следит за ускользающей добычей, мрачнел и все чаще и чаще прихлебывал коньяк.
Вера звала танцевать Александра. Тот отказался.
Ближе к полуночи Александр стал злиться на самого себя, но незаметно злость эта перекинулась на окружающих. Он становился грубым и посылал людей, которые заговаривали с ним или просто клали руку ему на плечо. Пожав плечами, недоуменно от него отходили прочь.
Снова заиграл «медляк». Вера сидела в противоположном от него конце комнаты и смотрела на Александра. «Пригласи! – просил ее взгляд. – Пойдем танцевать!». Александр отвернулся. «Я прав! – подумал он. – Проучу. Будет знать, что не надо танцевать с кем попало».
Ее снова пригласил Артем. Бросив последний просящий взгляд на Александра, Вера поднялась, и они стали танцевать.
Александр бросил на них взгляд искоса и как-то непонимающе-тревожно. Он чувствовал, что во рту у него пересохло. Поднявшись, он нетвердой походкой пошел на кухню за очередным бокалом коньяка, чтобы смочить пересохшее горло. В кухне горел свет и были люди, но ему показалось, что вокруг все начало тускнеть и на глаза стала опускаться какая-то пелена. Он пошатнулся. К нему протянулись руки, чтобы его удержать, но он резко отмахнулся, зацепив бокал с красным вином, стоявший на столе. Бокал упал на пол и разбился. По полу растеклось красное пятно. Тут же красные пятна заплясали и в глазах у Александра. Он закрыл глаза и мотнул головой. Когда он открыл глаза, комната стала устойчивее, но в голове по-прежнему был туман, который мешал думать – мысли были, но пробираться сквозь туман им было как-то сложно и вязко, из-за чего они становились не менее логичными, но неизмеримо далекими и притухшими.
«Нужно забрать Веру и идти домой,» - подумал он.
Александр нетвердой походкой прошел в комнату. Там все еще играла медленная музыка, пары танцевали. Он не очень вежливо протиснулся между танцующих (на миг ему показалось, что в комнате танцуют в два-три раза больше народу, чем она могла в себя вместить) и остановился перед танцующими Верой и Артемом. Они танцевали, и Артем что-то говорил Вере, но она его не слушала.
 - Пошли домой, - сказал Александр Вере, взял ее за руку, развернулся и пошел к выходу.
 - Подожди, Саш, - сказала Вера, пытаясь освободить руку. – Давай побудем еще немного. Я Артема давно не видела. Знаешь, где он побывал? Пойдем, мы тебе расскажем!
 - Я сказал – пошли, - злобно прошипел Александр.
 - Да ты пьяный совсем! – заметила Вера.
 - Ну и что? Пошли!
Внезапно Александр почувствовал, как ему на плечо легла чья-то рука. Он оглянулся и увидел Артема.
 - Слушай, друг, - сказал Артем. – Давай-ка не спеши. Я подругу стольких лет давно не видел. И еще неизвестно когда свидимся…
 - Я сказал – мы уходим, - процедил Александр и, сбросив с плеча руку Артема, повернулся к Вере. – Пошли!
 - Я не пойду, - сказала та, поджав губы. – Не хочу!
 - Я сказал – пошли!
Артем опять положил руку ему на плечо.
 - Ты слышал? Девушка хочет остаться.
 - Она моя девушка, - вскипел Александр. – Ты понял? Отвали от нее!
С этими словами он развернулся и толкнул со всей силы Артема в грудь. Тот сделал под тяжестью удара шаг назад, налетев на других танцующих.
Музыка остановилась, все перестали танцевать. Кровь бросилась Александру в голову, пелена вернулась и теперь застилала все перед его глазами, нестройный и без того ряд мыслей сломался, грозя раскаянием за содеянное в момент своего крушения, но чуждый осознания происходящего…
Времена дуэлей канули в лету, поэтому была банальная драка, перекинувшаяся в подъезд, в результате которой Александр оказался с рассеченными губой и бровью и потерял один из боковых зубов, две пуговицы на рубашке и Веру.
Уже внизу она пыталась привести его в порядок с помощью чудом захваченной из квартиры бутылки с минералкой и носового платка, но Александр оттолкнул ее – он протрезвел, насколько это было возможно, и теперь не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии, прошептав:
 - Уйди! Не сейчас…
Вера всхлипнула, поднялась и побежала прочь.
«Что я делаю?!» - пронеслось у него в голове.
 - Вера! – позвал Александр, Вера остановилась. – Вернись! Я люблю тебя!
 - Нет, не любишь, - Вера обернулась к нему. Из глаз ее катились частые слезы, блестевшие в свете подъездного фонаря на ее лице как лучи дорогих, но бесконечно холодных камней. – Ты любишь только себя! Только себя и свое счастье! Ты эгоист, собственник и фанатик. А я думала, что люблю простого и бескорыстного романтика. Но я ошибалась. Прощай!
Она повернулась и умчалась бегом во тьму. Тьма поглотила ее и унесла в непреодолимое пространство, имя которому – разлука. Эта разлука забрала ее, забрала у Александра навсегда и стала смеяться, смеяться, смеяться над ним.
Он хотел подняться и бежать за Верой, догнать ее, объяснить, при этом смутно и отдаленно понимая, что он стал бы объяснять и с помощью каких слов. Но ноги его не слушались, и он медленно осел на землю возле дерева.
В бессилии он закрыл лицо руками и безутешно разрыдался. А тьма смеялась и смеялась, а потом начала заползать к нему в сердце и заполнять каждый уголок, в котором раньше жили любовь и обожание к Вере…

* * *

На его звонки Вера не отвечала. В первый день, во второй, в третий…
Что имеем – не храним, потерявши – плачем.
Только теперь Александр понял, что для него означала эта девушка – одна из сотен, тысяч других – может быть более красивых и эффектных, более общительных и веселых. Все это было неважно. Важна была только она. Только она одна. Уникальная и единственная. Как каждый неповторимый миг жизни, она повторялась новым уникальным великолепием, всегда несла новые, свежие чувства и мысли, ощущения и переживания. Он прожил до встречи с ней четверть века и, может быть, проживет еще две, а если повезет – все три четверти века, да только стоит ли жить, если рядом с ним нет ее – такой необычной, поломавшей и превзошедшей все былые самые смелые мечты его о счастье, любви, неге, желании, порывах к чему-либо, к желанию жить.
Так в Александре постепенно рождался и креп изъеденный молью людской миф о том, что влюбленный человек готов отдать жизнь за минуту со своей второй половинкой. Так под действием невидимого взору философского камня из любви рождалась любовь – более сильная, более могущественная, более всеобъемлющая, хотя еще несколько дней назад он мог бы поклясться, что такое невозможно. А теперь это было возможно и неотвратимо, но слишком поздно…
Три дня вечерами он рыдал и чтобы оставаться беззвучным изо всех сил сжимал зубами край подушки, содрогаясь в конвульсиях безысходности.
Еще один миф, что проливать слезы – недостойное мужчин занятие. Слезы, как и любые проявления чувств, не только раскрывают стороны характера человека, но и закаляют его, делают более зрелым, заставляют переживать и сопереживать. Чувствовать – это большое искусство, особенно в наши дни раскованности и самовыражения, которые по сути вылились в кривляние и служат ширмой настоящих эмоций больше, чем ранее мораль, на которую все так дружно накинулись с порицаниями в ограничении человеческой индивидуальности.
На третий день бесплотных попыток объясниться с Верой, просто найти ее по телефону, застать дома или у друзей, Александр принял еще одно сугубо мужское решение, но сам же о нем пожалел уже вечером, когда смертельно пьяный возвращался домой – от выпитого голова кружилась еще больше, чем неуловимая улица, по которой он возвращался к себе.
На утро – еще до того, как в голову ворвалась головная боль – в полусне ему причудилось, что все это неправда, что никакой ссоры не было, что вечером придет Вера, сядет на край его кровати, возьмет его за руку и будет с ним говорить долго-долго и бесконечно ласково, он расскажет ей о том, что ему приснился кошмар о том, что они расстались, а она улыбнется и поцелует его, шутя, в нос. На миг его сердце снова затопила былая волна счастья…
А потом Александр проснулся. Голова болела, в горле саднило, ощущалась повышенная температура, его бил озноб.
Спустя несколько часов жар прошел, озноб прекратился. Но в сердце закралась беспросветная, липкая тоска, которая не поддавалась никаким попыткам изгнать ее мысленно или развеять делами. Кое-как Александр решил взять себя в руки и не опускаться, но тем же вечером снова был смертельно пьян. Так продолжалось несколько дней. Родные и друзья не могли понять, что с ним происходит. Внешних причин такого поведения не было, все было как обычно…
И все же Александр погибал. Что страшнее для человека – погибнуть физически или нравственно? Это был один из тех вопросов, которые он для себя так и не решил ранее. А теперь это уже было ни к чему… Верный, как он думал про себя, своей черте характера победоносно сдаваться невзгодам и горестям, он безупречно нетвердой походкой шел к краю пропасти, за которой он уже не видел ничего – ни мечтаний, ни желаний, ни счастья или несчастья, а одно лишь мгновенное утешение и вечный покой…
Это случилось в среду, обычную и ничем не примечательную. Он был в офисе. Работал он механически, не обращая особого внимания на то, хвалят его или ругают за проделанную работу. Ему было все безразлично. Не увольняют – и ладно.
Александр вышел на балкон, и устало облокотился на перила. На улице был туман, накрывший весь город белесым, ни на что не похожим маревом. Невидящим взглядом он смотрел в туман и ясно и отчетливо понимал, что ничего не видит впереди. И виною тому был не туман. Вернее не тот туман, что был на улице. А расползающаяся в нем самом непроглядная мгла.
Вдруг ему вспомнились все его мысли о возможности самоубийства. Только тогда - он подсознательно всегда это знал - это были теоретические размышления, а теперь – всего лишь вопрос действия. Шаг – и вечный покой. Без – а что? и если? Без лишних размышлений и сожалений.
«Круг замкнулся… - подумал он. – Снова то же место и то же решение. Любовь пронеслась через мою жизнь как сон, как сказка, как короткий чудесный миг, как звезда проносится по чернеющему небосклону – она пронеслась по небосклону моей жизни и погасла… Но я-то люблю ее. Люблю, но не могу без нее… Что же делать? Что, черт возьми, мне делать?»
Вера… Александр стал мысленно  в который раз перебирать моменты, связанные с ней. И внезапно в своих воспоминаниях он наткнулся на один из вечеров, проведенных ими вместе.
«Человек может, а иногда просто должен жить, даже если он живет одной только верой…» - так, кажется, она сказала.
«Это как раз мой случай!» - подумал Александр и внезапно горько усмехнулся и покачал головой. Странно, но на душе у него полегчало.
Он никогда не умел верить. Ни во что. И знал об этом. И завидовал тем, кто умеет. Он думал, что их жизнь от этого становится проще, осмысленнее, весомее в общем потоке бытия.
Немного перегнувшись через перила балкона, он посмотрел вниз – туда, где едва различимая сквозь пелену тумана, ползла вереница машин со светящимися тусклыми фарами. Плюнув вниз, Александр отстранился от перил.
«К черту! – подумал он. – Зачем бессмысленно губить свою жизнь? Да, я потерял Веру, но навсегда ли? Жизнь штука непредсказуемая. В ней столько поворотов и подводных камней. И то, что счастья не видно за одним из этих поворотов – это не беда, а знак того, что нужно идти смело вперед, за поворот, натыкаться на эти подводные камни, оцарапываться, спотыкаться и падать, вставать и все-таки доходить до этого счастья.
Брошу все! Уеду на север или пойду в море – на заработки, заработаю кучу денег, вернусь и открою здесь свою фирму. А на выручку буду заниматься благотворительностью и меценатством. И тогда Вера поймет, что я не эгоист и вернется ко мне… Она ведь такая добрая, такая хорошая…».
На глаза Александра стали наворачиваться слезы, грудь сдавило.
Но перед этим, перед всем этим нужно объясниться с ней, встретиться с ней, увидеться с ней хотя бы еще раз…
Машинально Александр в который раз набирал в мобильном номер Веры.
 - Алло, - вдруг раздалось в мобильном.
Александр невольно вздрогнул. Взгляд его вернулся из погружения в недра самого себя и теперь, вернувшись в реальный мир, скользнул по автомобилю, который где-то далеко внизу делал сложный маневр. Александру очень, безумно хотелось, чтобы Вера взяла трубку, но когда это произошло, как это часто бывает с резким исполнением самых заветных желаний, он растерялся и просто не знал, что делать дальше.
 - Саш, ну говори уже! – голос Веры – почти живой, почти рядом - резал сердце как сталь и одновременно лил успокаивающий бальзам. – Алло-о?
 - Привет, - наконец выдавил из себя Александр.
 - Привет. Ты что-то хотел?
 - Я хотел с тобой встретиться. Поговорить.
 - Не думаю, что это хорошая идея.
 - Ну, ты прям как в американских фильмах выражаешься, - Александр решил выиграть немного времени для того, чтобы отдышаться – сердце его колотилось как бешеное, он задыхался.
 - Мне просто кажется, что нам не о чем разговаривать. Так лучше?
Александр почувствовал, что в глазах у него потемнело. Он пытался выдавить из себя хоть звук, но не мог – сердце билось неистово, горло и грудь словно сдавили тиски, перед глазами все плыло. Никогда еще в жизни он не чувствовал такой беспомощности и обреченности. Вера была рядом, ну или почти рядом – на связи – что по сути одно и то же. Но одновременно она была бесконечно далеко, и он не мог сделать ничего, ничего для того, чтобы ее вернуть. Он готов был закричать, что любит ее, готов был вырвать свое сердце, чтобы показать, что оно бьется только ради нее, но он знал, что пока их разделяет пространство это будут только слова. А слова ничего не изменят. А что может изменить – он не знал. Александр стал задыхаться.
 - Алло?
 - Я здесь, - прохрипел он. – Это из-за того парня? Артема? Вы встречаетесь?
 - Да при чем тут Артем? – по голосу было слышно, что Вера вспылила. – Артем вообще обратно в Питер уехал.
На миг что-то тяжелое и роковое отлегло от сердца Александра. Воспользовавшись этим, он жадно втянул в себя струю воздуха.
 - Мне нужно встретиться с тобой, - произнес Александр на одном дыхании. «Мне жизненно важно увидеть тебя, еще хотя бы раз!» - подумал он. – Пожалуйста, Вера!
Вера молчала. Эти несколько секунд показались Александру дольше, чем весь прошедший год.
 - Ну, хорошо, - наконец согласилась Вера. – Давай - на нашем месте в семь.
 - Спасибо! До встречи! – сказал Александр и отключился.
Говорить он больше не мог. Он чувствовал себя опустошенным, так, будто пробежал без передышки несколько километров. Дыхание постепенно восстановилось и появилось странное новое чувство – крошечная точка тепла в груди, которая грела и придавала сил. Вдруг, он даже почувствовал, что голоден. Впервые за несколько дней.
С балкона он вышел на нетвердых еще ногах, столкнувшись с двумя коллегами, которые как раз выходили на балкон покурить.
 - Че-то он странный какой-то, - проговорил один, глядя вслед Александру. – Смурной… Может он курит чего? Не знаешь?
Второй пожал плечами:
 - Не знаю, но точняк странный…

* * *

Александр ждал встречи с Верой. И одновременно боялся этой встречи как огня. Последняя попытка. Последняя… Она дарила либо надежду, которая могла перерасти в красочное великолепие новой старой жизни, либо беспросветный мрак серых дней и обыденности.
Где найти нужные слова? Как заставить себя их произнести? Как сделать так, чтобы Вера поверила ему? Как? Что? Как? Мысли носились у него в голове не стихающим вихрем. Несколько раз ему казалось, что состояние его настолько дурно, что он вот-вот упадет в обморок. Голова горела как в лихорадке. Пару раз Александр выходил на балкон подышать свежим воздухом. Тогда его волнение немного проходило, но стоило вернуться в кабинет, как все начиналось сызнова. О работе и речи быть не могло. «Да что с тобой? – спрашивали его со всех сторон. – На тебе лица нет! У тебя что-то случилось?» Он лишь отнекивался и пытался улыбнуться. Получалось не очень…
Но вот рабочий день кончился, как кончается все в нашей жизни. Все походит…
Их местом был сквер. Обычный городской сквер, в котором гуляли с детьми, собаками, с собаками и детьми. Ну и конечно – влюбленные парочки.
Особенной для них была только одна из лавочек этого сквера – она стояла на отшибе под раскинувшим широко крону дубом. Здесь было хорошо в любое время года – летом крона дарила тень, осенью – открывался замечательный вид на охваченные пожаром увядания деревья, весной – рядом с лавочкой весело журчали ручьи, чудесным образом обходя своим потоком саму лавочку, и даже зимой – холодные порывы ветра чувствовались на ней меньше, чем в других местах сквера.
Александр шел по скверу. Он предпочел бы прямо сейчас кинуться в битву, или в пожар, податься хоть куда-нибудь. Это казалось ему проще, осмысленнее, понятнее и прямее. Он все еще не знал, что скажет Вере, как поступит, что будет делать потом.
Александр остановился в нерешительности.
«Потом, - подумал он. – Что я буду делать потом? Что я буду делать, что я вообще в состоянии буду предпринять, если она скажет: «Нет!»?
«А что если Вера вообще не придет?»
Кровь бросилась ему в голову. В висках застучало. Все же Александр заставил себя идти дальше. Казалось, уже без всякой надежды, с одной лишь слепой верой во что-то зыбкое и почти неуловимое.
Но Вера пришла. Она сидела на лавочке, закинув ногу на ногу, и облокотившись двумя руками на край лавочки, подавшись вперед, задумчиво смотрела на что-то прямо перед собой.
Александр на мгновение замер. На миг ему вспомнился второй день после их знакомства – когда он, забыв взять номер ее телефона, бросился с работы искать ее и нашел на остановке – первом месте их встречи. Так и теперь Вера показалась ему незнакомой и далекой, лишь чуточку родственной и взаимной его чувствам, но теперь бесконечно, во сто крат более желанной и столь же недостижимой. Внезапно, эта знакомая ему до мельчайших частичек, как ему казалось, души и тела, девушка, которой он обладал, не задумываясь как он это делает и зачем, превратилась в холодную и прекрасную королеву, которой он почти не знал и к которой не знал, как подступиться.
Как? Как можно было принимать счастье, которым он обладал за данность, как можно было привыкнуть к нему, как возможно было не пленяться им каждый раз как чудом, как откровением? Как можно было жить каждым мигом с ней рядом и бесконечно не ценить все это настолько, чтобы самому бездумно разрушить?
«Бежать! – пронеслось в голове у Александра. – Я ничего из себя не представляю для нее. Мне нечего ей сказать такого, что поколеблет ее сердце и заставит его снова оборотить ко мне лучи ее глаз. Мне нечем завоевывать ее. Нечего дать ей из того, чего она действительно достойна. Она права – я эгоист и думаю только о себе. Да, мы были вместе, но все это была сказка, только сказка, призрачный сон, от которого суждено обоим проснуться!».
Но бежать было поздно. Где-то рядом с Александром гавкнула собака, Вера повернула голову на резкий звук и увидела его. На миг ему показалось, что в ее глазах сверкнул прежний огонек приветливости к нему, но сразу же облик Веры снова стал холодным и строгим.
У Александра снова перехватило дыхание. Он разом забыл все, что хотел или собирался сказать Вере. Александр не помнил, как он подошел к лавочке и сел возле Веры.
 - Привет!..
 - Привет…
- Вера, я… - он запнулся. Мысли совсем смешались в его голове. На лавочке повисло томящее молчание.
«Что сказать? – носилось у него в голове. – Я люблю тебя? Я хочу быть с тобой? Я хочу, чтобы ты была со мной? Все слова будут ложью, бледной ложью по сравнению с тем, что я испытываю сейчас. Никакая жажда не сравнится с той жаждой, с тем желанием, какими сейчас охвачено сейчас мое сердце. Никакой огонь не сравниться по жару с тем огнем, который горит у меня в груди, в голове, бьётся сполохами в висках. Это даже не любовь, даже не проклятая любовь, о которой я столько читал и наслышан, и которую, казалось, еще недавно испытывал сам. Что же это? Что это за несокрушимое чувство, испепеляющее человека заживо, губящее, не дающее ни жить, ни умереть?».
 - Я не могу без тебя, - произнес, наконец Александр.
 - Сможешь, - голос Веры звучал нарочито спокойно.
 - Нет, - покачал головой Александр. – Я тебя слишком люблю.
Вера откинулась на спинку лавочки и скрестила руки на груди.
 - Когда любят – не ведут себя так, как ты.
- Я не знаю, как ведут себя, когда любят. Я никогда до тебя никого не любил. Я… Я просто очень боялся тебя потерять. Ты – все, что у меня есть в этой жизни. Подарок судьбы, Бога, неба – я теперь готов верить во что угодно – ты будешь живым доказательством любой силы, любой стихии, над которыми раньше я не задумывался, о существовании которых не подозревал. Ты – самая необычная из всех обычных девушек. В тебе заключено столько всего… Всего! Что я не могу измыслить это. Просто понять. Я могу лишь любить это. И когда мне кажется, что я охватил своей любовью уже всю, всю тебя – вдруг открывается новая сторона тебя, о которой я даже не подозревал. Новый прекрасный образ. И я снова, как впервые, влюбляюсь в него по уши. И так каждый день с тобой, каждый час, каждый миг. Но я… Я ничего не могу дать тебе взамен от себя. Я – обычный. Мне нечем удержать тебя кроме самого себя. А я…
Говоря и распаляясь, Александр непрестанно смотрел в одну точку – на белый стежок в синих джинсах Веры в районе ее правой коленки. Весь мир для него в этот миг сузился до этого маленького белого стежка, который островком торчал в море синего материала. Внезапно он захотел, чтобы всего остального мира не было вовсе, чтобы можно было просто вот так сидеть вечно на лавочке, смотреть на этот стежок и говорить, говорить, говорить. Или вечно молчать, лишь бы находиться рядом с Верой.
 - А ты – дурак! – вдруг сказала Вера. Если бы Александр не был так взволнован, он бы заметил, что голос Веры изменился (и если бы к тому же он был сообразительней или опытнее, он бы понял, что это к лучшему).
Он глубоко вздохнул, ожидая, что сейчас последует то самое «нет!», которого он так боялся и за которым, в сущности, пришел, только страшился себе в этом признаться.
 - Дурак, - повторила Вера. – С чего ты решил, что мне от тебя еще что-то нужно, кроме тебя самого? Кроме самого обычного из всех необычных парней. Просто парня, который меня любит и которому я нужна?
Не веря своим ушам, Александр оторвал взгляд от стежка и посмотрел на Веру. И застыл с открытым ртом – из глаз Веры катились слезы.
Холодная королева превратилась в привычного и милого мурлыкающего котенка.
 - Вера, - прошептал Александр. Говорить громче шепота он уже не мог – настолько дыхание перехватило от вновь воскресшей надежды. – Вера, прости меня!
Он наклонился к ней и поцеловал ее руку.
 - Иди к черту! – прошептала Вера сквозь слезы. Но это уже скорее звучало как «да!», чем как «нет!».
 - Ну и пойду! – сказал Александр, делая вид, что встает с лавочки.
 - Ну и иди!
Больше ни секунды неопределенности Александр выдержать не мог.
«Сейчас или никогда!» - мелькнуло у него в голове.
Одним быстрым движением руки он обхватил Веру нежно за шею и, притянув к себе, поцеловал в губы.
«Вырвется!» - мелькнула в голове у Александра страшная мысль.
Мысленно он уже ощущал на щеке жар от пощечины. «Это конец! Еще раз коснуться ее жарких сладких губ, но это конец… Странно, как еще недавно такое чудо, как поцелуй Веры, казалось мне обыденным и привычным? Как можно это самое лучшее наслаждение на земле возвести в разряд повседневности? Как можно свыкнуться с этим потоком счастья? Как можно не отдать всего себя за один поцелуй, один только взгляд ее?..».
Пощечины не было. Вера не вырывалась из его объятий. Напротив – она отвечала на его поцелуй как раньше – нежно и страстно одновременно.
Не веря себе от радости, Александр держал Веру крепко и трепетно одновременно в своих объятиях и целовал – в щеки, в глаза, чувствуя на губах соленость еще не высохших слез.
Он смеялся и плакал от радости одновременно, и Вера смеялась и плакала. Наверное, со стороны вдвоем они представляли собой довольно комичную картину, но им было все равно. Мир снова взорвался ослепительными красками и зацвел цветами, которые видны только взорам влюбленных.
Внутри Александра вдруг что-то с треском сломалось и провалилось куда-то глубоко, а оттуда вышло с дыханием и смехом и безвозвратно улетучилось. Ему не было больно от этого или страшно, напротив – он испытал чувство бесконечного счастья и облегчения – так разлетелась вдребезги клетка, которая нестерпимо сдавливала его грудь и сердце, не позволяла дышать в полную силу.
«Это не конец! – подумал он, вновь ощущая себя не гребнях несущихся волн, именуемых счастьем. – Это начало! Новое начало…».

ЭПИЛОГ

И снова Александр был счастлив.
Может ли счастье отличаться от счастья?
Оказывается, в человеческих сердцах может.
Он был опять счастлив и любил Веру. Но любил уже другой, еще более глубокой, еще более всеобъемлющей любовью.
Все минувшее в его жизни ушло. Нет, оно не было забыто, не было погребено в подвалах памяти. Просто оно изжило себя и стало прошлым. Так мы, незаметно для самих себя, проживаем очередной период нашей жизни, и уже потом, когда нас закрутят очередные бытийные неприятности, оборачиваемся с вожделением назад и нарекаем этот отрезок наших дней «счастливым», вне зависимости от того, как мы ценили его тогда или же не ценили вовсе, в сами моменты переживания вспомнившихся событий. Просто, если взглянуть на это объективно, многие согласятся, что эти моменты были ни счастливыми, ни несчастными для нас, а просто были нашей жизнью, такой, какая она есть для каждого из нас.
Жизнь стала для Александра осмысленнее, происходящие в ней процессы – весомее, события – значимее.
Пожалуй, он мог бы сказать о себе, что он повзрослел. Не физически, но характером.
Сомнения уступили место поступкам, страхи – чувству ответственности, предчувствия – решимости, отчаяние – вере.
Весной они собирались сыграть с Верой свадьбу.
И только эти приготовления и сама предстоящая свадьба омрачали его мысли.
Он любил Веру и искренне хотел жениться на ней. Хотел, чтобы она всегда была рядом.
Просто мысль о том, что их любовь, эта их сакральная тайна, принадлежащая только им двоим, теперь стала достоянием и заботой других людей, нервировала его.
И чем больше людей принимало участие в их отношениях друг с другом, тем более он становился нервным и раздражительным. Его спрашивали друзья и знакомые, коллеги по работе о том, когда свадьба, нередко улыбаясь и похлопывая его по плечу. Все это было ему противно, все казалось лишним и вызывающим. А главное – он не мог себе толком объяснить почему испытывает такие чувства неприязни к происходящему.
«Наверное, я все еще оберегаю от всех наше счастье и ревную Веру ко всем и вся – и этим людям, которые, может быть, искренне желают нам счастья; к будущему, которое ждет нас впереди; может, даже к самой жизни…» - думал он.
Даже на всем протяжении приготовления к свадьбе он не отдавал себе полного отчета в том, что происходит, что будет с ними двумя, что изменится в их жизни. Всю эту мишуру, творившуюся вокруг, он, конечно же, замечал, но видел ее будто в тумане, не задумываясь о том, что день свадьбы когда-то наступит.
Но дни проходят быстрее, чем мы успеваем их замечать…
Поздним вечером, накануне дня свадьбы он долго не мог уснуть.
«Зачем все это? – думал он. – Зачем эта свадьба, все эти гости, все эти ненужные обряды, которые подтвердят, закрепят и узаконят… Что? Нашу с Верой любовь друг к другу? Но это ведь настолько очевидное явление, что никакой самый компетентный государственный орган не сможет подтвердить или опровергнуть. Этому доказательство стук наших сердец. Каждый раз, когда они стучат – они стучат друг для друга и если Веры не будет в моей жизни, мое сердце просто остановится, вот и все! Какой земной закон может благословить наш союз, уже скрепленный силой, которая была до всех законов, и даже до самих людей? Мы просто связаны друг с другом неразрывной нитью, которая не видна всем тем, кто завтра придет нас поздравлять и кричать нам «горько!», но которая крепче всех законов мироздания вместе взятых… Я люблю ее. А брак, семья – все это ненужные оболочки, которые лишь ограничат нас, а не соединят вместе, ибо мы уже вместе – мы единое целое и будем им навсегда. Навсегда!».
Засыпал он долго. Спал плохо. А, проснувшись, никак не мог сообразить, где он находится и что ему делать – в голове все еще носились обрывки ночных мыслей.
Кое-как он поднялся, привел себя в порядок и оделся.
За последнее время он часто представлял себе этот день. Иногда – до мельчайших подробностей – вплоть до жестов, мыслей, действий. И тем разительнее не вязались все его представления с тем, что происходило в действительности. В действительности же все представляло собой живой клубок из снующих туда-сюда людей, суетливых и несобранных, хотя накануне все было обсуждено и отрепетировано до мельчайших подробностей и все роли тщательно распределены. Вокруг него суетилась целая толпа народа – родители, родственники, друзья и даже посторонние незнакомые ему люди. В воздухе витала чудовищная неразбериха, усиливающаяся столько раз, сколько произносилось кем-либо из участников ее бичующее всех слово «опаздываем!».
Александр чувствовал себя во всем этом неуклюжим и несобранным, даже – лишним. К счастью, у него сегодня были люди, в обязанности которых входило его опекать.
Во дворе наряжали машины шарами и ленточками, мужчины стояли рядом по двое-трое и курили. Время от времени один из мужчин, с огромных размеров животом, громко и заливисто смеялся. Женщины образовали более обширный кружок и тихо переговаривались, то и дело поправляя новые роскошные платья чаще не из-за того, что с платьями было что-то не так, а чтобы обратить на себя внимание мужчин или женщин.
Наконец, по прошествии целой вечности, как показалось Александру, все было готово. Олег – его дружок – хлопнул Александра по плечу и весело сказал: «Ну, брат, поехали!».
И они отправились на другой конец города за Верой. Дороги Александр не запомнил, хотя мог бы поклясться, что за то время, что они ехали, передумал тучу мыслей о своей прошлой, настоящей и даже будущей жизни.
Дальше был выкуп. Дурацкий, ненужный, но необходимый ритуал. Александр и Олег что-то кричали, хлопали в ладоши, угадывали, пробивали себе путь шампанским и водкой, конфетами, игрушками и деньгами.
И вот перед ним открылась последняя заветная дверь. Он переступил порог и уже хотел облегченно вздохнуть, но внезапно понял, что не может набрать воздуха в грудь.
Комната была небольшая. Единственным предметом мебели в ней сейчас был диван, стоявший у самой стенки. Большое двустворчатое окно выходило во двор. В окне виднелся ствол березы с распускающимися почками.
А возле окна в белом платье и белой, почти прозрачной, фате стояла Вера. Рядом с ней стояла Лиза –  дружка – симпатичная маленькая девушка со светлыми кудряшками, но Александр сейчас мог видеть только одну девушку – свою будущую жену.
Это была Вера и это была не она одновременно. День был пасмурный, но Александру показалось, что взошло солнце, ярче которого он не видел в жизни.
Из-под фаты на него смотрела молодая благородная дама, принцесса далекого сказочного королевства, в котором богом была красота, сотворившая в своем мире все по своему образу и подобию.
Изяществу этого неземного создания должен был позавидовать любой цветок.
Нельзя было не восхититься тому, как ослепительно белое платье облегает манящую фигуру девушки, но и само создавало дополнительную атмосферу свежести и великолепия.
Плавные изгибы рук Веры плотно облегали белые, ослепительные как и платье, перчатки, доходящие почти до локотков девушки, но оставлявшие неприкрытыми длинные изящные пальчики с изумительными ноготками.
Губы Веры казались еще более свежими и манящими, а ресницы еще более длинными и иссиня-черными как самая темная ночь, хотя еще вчера Александр мог бы поклясться, что ни то, ни другое невозможно.
И только глаза Веры оставались прежними. Глаза дикой амазонки, Дианы, повелительницы ветров и грез.
Сказать, что Александр опешил, переступив через порог комнаты – было бы ничего не сказать.
Из-за его замешательства возникла пауза. Наконец, Олег, стоявший сразу позади Александра, подтолкнул его легко в спину и прошептал: «Ну, смелей!».
Александр сделал шаг вперед и только тогда понял, что снова может дышать. Он подошел к Вере и молча вручил ей свой букет.
 - Привет!
 - Привет!
Когда он передавал цветы, их руки соприкоснулись и Александр почувствовал, что Верины пальчики, которые не были скрыты перчатками, холодны как лед.
 - Ты прекрасна! – сумел вымолвить он.
 - Спасибо!
 - Волнуешься?
 - Да! – выдохнула Вера.
 - Не волнуйся, - сказал Александр и улыбнулся ей. – Ведь теперь с тобой я. И мы вместе. А я люблю тебя.
 - Я тоже тебя люблю, - Вера впервые за их встречу улыбнулась.
У Александра был на редкость хороший костюм. Но, стоя рядом с Верой, он почувствовал себя замухрышкой. «Как она красива!» - подумал он, беря ее за руку.
Дальше продолжилась обычная необычная суета. Фотосъемка, шампанское и водка, легкие закуски, напутствия и благословения, слезы радости и, заглушающий все остальные звуки, смех дяди Пети, машины, орган РАГС.
Наконец, уже стоя в актовом зале и слушая речь чиновника, Александру в душу снова стали закрадываться сомнения.
«Какая она красивая! – все думал он. – Как прекрасна! Слишком прекрасна для такого как я. Смогу ли я создать для нее счастье, то счастье, которое будет достойно такой девушки? Смогу ли обеспечить нашу семью? Поднять на ноги наших детей? Я – вечно во всем сомневающийся, слабый и нерешительный? Смогу ли я быть ей, такой красивой и прекрасной, опорой и поддержкой, защитником и мужем – тем, чем я не являюсь, но чего от меня все ждут? Достоин ли я стать ее мужем?..».
Он волновался до крайности, но чувствовал, что настало время ответить на эти вопросы, одолевающие его душу, но ответить не перед женщиной, стоящей напротив с открытой папкой в руках, а перед самим собой, перед грядущими ступенями дней, по которым предстоит идти в жизнь, и перед их с Верой – теперь уже общей – судьбой…
 - Прошу ответить Вас, Александр! – торжественно-официально потребовала женщина с открытой папкой.
 - Да! – ответил Александр и вдруг ему показалось, что его ответ в полной тишине подхватило эхо и понесло по актовому залу: «да! да! да!..». Эхо тут же смолкло, но это «да!», казалось, запало глубоко ему в душу, туда, где раньше гнездились сомнения, и начало эти сомнения сжигать, как сжигает огонь июньский тополиный пух, лежащий комьями на земле – мгновенно и без остатка…
 - Прошу ответить Вас, Вера! – тем же тоном потребовала женщина с открытой папкой.
 - Да! – сказала Вера. Просто и непринужденно. Невинно и по-детски прямодушно, как будто говорила об известных всем истинах, как-то, что небо синее, а солнце светит у нас над головой. И Александр почувствовал разницу в их ответах, хотя по сути они и были одинаковыми, но все же разнились: для него любовь была бурей, клубком из чувств, ответственности, сомнений, страхов и блаженства. А для Веры любовь была константой, истиной, той непознаваемой, но одновременно простой силой, в которую достаточно было верить, чтобы она существовала во всей своей красе.
«Вера! Боже, как ты права, тысячу раз права! – думал Александр, целуя девушку уже как законный супруг. – Прочь сомнения и страхи! Будем жить! Я бесконечно люблю тебя, и любим тобой! Больше нам ничего не надо на этой земле! Будут горести и будут невзгоды, мы не минуем их на своем пути, для этого мы не миновали участи родиться людьми. Пусть будет он трудным, наш совместный путь. Но пока у меня есть ты, а у тебя есть я – все преодолимо! И я сделаю все возможное и невозможное, чтобы ты была счастлива со мной! И так будет! Я знаю это! Я в это верю!».

Конец

октябрь 2012 года – январь 2013 года