Верую рассказ

Вечер в небольшой подмосковной деревушке был тихий. Птахи щебетали, вдали тарахтел одинокий трактор, жалобно мычала корова и била рогами в пустое ведро, которое перевернулось, оставив Буренку наедине с жаждой и уже просыпавшейся мошкарой. Народу на улице не было вовсе.
Старый иерей Василий грузно переваливался, потихоньку ковыляя к полуразрушенной церкви на краю села. Сахарный диабет раздул его тело, как шарик, лекарств не было, до райцентра далеко, Бог ближе, на него и уповал:
- Господи, помилуй, Господи, помилуй, - бубнил он себе под нос на каждое шаркающее движение непослушных ног. Вот и церковка. Красный, осыпающийся кирпич, разбитая еще в войну колокольня. Таких по Руси не мало теперь. В каждом краю найдешь не меньше десятка.  Отец Василий достал из широкого кармана ключ, отпер амбарный замок, навешанный на тяжелую дверь. С натугой потянул скрипучую на себя, да так и оставил распахнутой. Тишина внутри была в эти дни особенно печальной. Отдание Пасхи, завтра – Вознесение, а молящихся нет.  По телевизору  напугали, мол, нельзя ходить, а то штраф. Вот все и сидят по домам.
- Ох, Господи, помилуй мя, плохой у тебя служитель, раз не смог народу растолковать, что страшнее штрафов-то геена огненная, а где от нее и спасаться? Только тут…
Его размышления прервал шорох за спиной: в распахнутую дверь, крадучись и озираясь, вошли две старушки. Они потоптались у входа, будто решаясь на что-то, пожевали губами, а затем встали в дальнем углу под образом Богородицы. Батюшка радостно улыбнулся и перекрестился. Пошел в чулан за облачением. Пока одевался, гостей поприбавилось: женщина с тремя ребятишками жалась у стены, ритмично покачивая младшего на руках и периодически прикладывая палец к губам, мол, не шуметь! С другой стороны мужичок мял в руках картуз. Он не стал молчать, как другие, а прямо поглядел на растроганного о.Василия и спросил:
- Мож, чего подсобить, отче?
- Зажги лампадки, сынок, да вон, за ящиком возьми свечей поставь хошь по одной у образов, да за праздник.
Радостно, почти не хромая двинулся иерей к алтарю. И тут между собравшихся пронесся вздох, как холодным ветерком коснулся он слуха батюшки. Священник обернулся и увидел в проеме двери фары, которые светили ему прямо в лицо. Резко повернувшись, зашагал навстречу недоброму свету:
- Лешка, ты что ль хулиганишь? – строго вопросил он у белых слепящих фар.
- Я, дядь Вась. Закрывай тут. Не положено. А то штраф.
Лешка – молоденький полицейский, который и сам все детство причащался у чаши вместе со всей своей семьей, здесь и крестили его когда-то. А теперь вот – должность такая, что  «закрывать» приходит, пугает народ.
- Ладно, Лешенька, сейчас закрою. – Батюшка поднял с лавки тяжелый замок, с трудом захлопнул дверь, навесил, закрыл – все как было. Подошел вплотную к пареньку:
- Так что ль? Без Бога, значит, жить будем, да, внучек?
- Ну, чего вы? Не положено…
- Эх, ты, «не положено»…
Отец Василий развернулся, обошел свою кривую церквушку и протиснулся в лаз в стене. Люди стояли внутри как тени. Всех сковал страх. Леха тоже не уходил: ему было стыдно, но такая уж работа. Он уперся лбом в деревянную дверь и молчал.
Иерей внутри прокашлялся:
- Давайте-ка не по уставу. А то, как среди мертвецов – неуютно даже. Что православные, «Верую» споем?
В ответ только тишина. Никто не решился подать голос.
- А то служить не буду. Вишь, забоялись они. Кого боитесь-то? Бога надо бояться!
Тишина. Василий в сердцах топнул больной ногой, скривился от боли, хотел уже уйти в алтарь и начинать служить, как будто и нет никого, но тут из-за двери раздался дрожащий голосок Лешки: «Верую во Единого Бога Отца Вседержииителяаа…» Народ оживился и поддержал, и громче, громче запели. Иерей поклонился закрытым дверям с благодарностью и начал службу.
А Лешка плакал и пел, вытирая щеки казенной фуражкой.