Над руинами ада и рая...

          Баллада неуспокоенной памяти

Как репей в волосах,
                зло и цепко
эта память терзает меня...
Шёл я лесом,
                а вышел вдруг к церкви
на исходе осеннего дня.
А со мной лишь рюкзак да ружьишко,
патронташ да патроны при нём.
Словно свечи, еловые шишки
над давно отшумевшим жнивьём.
Поскитался по белому свету,
крепко душу закрыв на засов.
А на церкви дверей даже нету,
нет давно куполов и крестов.
Из столицы пришла разнарядка -
взрывотехников выслал обком:
устояла старинная кладка,
что отбойным не взять молотком.
Но без храма и праздник, как тризна.
В долгих муках кончалось село,
где обманным ростком коммунизма
кукурузное семя взошло.
Было в клочья разорвано время.
Не тогда ли на том рубеже
и безверья бесовское семя
прорастать начинало уже?
Перестройки зазвонистой были
подытожили список потерь:
даже склад в бывшей церкви прикрыли,
так, что двери сорвало с петель.
Только церкви поруганной остов
нерушимо стоял, как скала:
в страшной смуте лихих девяностых
он один уцелел от села.
А село укрупняли - сселяли,
отправляли не раз "в новый путь"...
Раз в году приезжают селяне
свою прежнюю жизнь помянуть.
Чтоб не лазили дикие звери,
ветераны, смекнувши в момент,
привезли и поставили в двери
с автострады предвыборный стенд.
И презрев неизбежность ответа,
и не чувствуя тяжесть вины,
президент улыбался с портрета
посреди разорённой страны.
Он в трудах надорвал своё сердце
да на корте, когда был не пьян,
но оставил свободу в наследство,
одарив "дорогих россиян".
Мы не знаем, что делать нам с нею.
Говорят, в этом наша вина...
Я курки,
                от свободы шалея,
взвёл,
             шепча: "Изыди, сатана".
Всё, что мучало,
                жгло
                и болело -
стыд,
            позор
                и бессильная злость,
совместилось на мушке прицела
и на этом портрете сошлось.
И стрелял я,
                рассудку не внемля
(от волнения руки свело),
словно мститель за русскую землю
и за вятское  это село.
Заклубились дымы,
                вылетая
из того и другого ствола,
над руинами ада и рая,
где церковная площадь была.
...На колени, дрожа, повалился.
Оклемался.
                Чекушку достал.
Трудно пил.
                Неумело молился.
И себя-дурака проклинал...
Не свихнулся.
                Не помер со сраму.
Но от памяти не отколоть,
как стрелял я по Божьему храму -
и промазать не дал мне Господь.