А небо будущим беременно

               

    В 1903 году полетами братьев Райт открылась эра воздухоплавания аппаратов тяжелее воздуха. На это событие откликнулись многие поэты. Балканские и Первая мировая войны дали толчок развитию авиации. Со значительным запозданием, и как-то по-особенному (что для О.М. Мандельштама обычно), сказал своё слово и О.Э. Мандельштам. О.Э. Мандельштам не то чтобы не пожелал примириться с прогрессом или, подобно В. Маяковскому, приветствовать прогресс, - создается впечатление, что О.Э. Мандельштам то ли до конца не определился в своем отношении к «летчикам», то ли знал (либо был уверен, что знает) что-то такое, что выделяло его голос из прочих.
 
    Воспользовавшись КОДом, попытаюсь пролить толику света в отношении О.Э. Мандельштама к покорению людьми воздушной стихии.

    Первое произведение О.Э. Мандельштама на тему «летчиков» «Ветер нам утешенье принес…» датируется 1922 годом – в нем все понятно: Ангел смерти Азраил (тот, последний, кто потушит свет, когда придет конец времен человеческих; "Азраил – это последний, который умрёт, записывая и стирая имена") «под высокую руку берет» оскверненную человеком небесную твердь, то ли защищая небо от отчаянно храброго безумства летчиков, то ли гарантирует им [летчикам] заслуженную кару, плату за самонадеянность.

              Ветер нам утешенье принес,
              И в лазури почуяли мы
              Ассирийские крылья стрекоз,
              Переборы коленчатой тьмы.
              И военной грозой потемнел
              Нижний слой помраченных небес,
              Шестируких летающих тел
              Слюдяной перепончатый лес.
              Есть в лазури слепой уголок,
              И в блаженные полдни всегда,
              Как сгустившейся ночи намек,
              Роковая трепещет звезда,
              И, с трудом пробиваясь вперед,
              В чешуе искалеченных крыл,
              Под высокую руку берет
              Побежденную твердь Азраил.

                1922

    (От "блаженных полдней",  "слепого уголка" и "роковой звезды" мы, чтобы не отвлекаться от темы полетов, пока абстрагируемся. Отмечу только, что они вполне согласуются с символикой КОДа).


    Затем ОЭ словно прорвало: «Париж» (1923 г.), «Как тельце маленькое крылышком…» (1923 г.), «А небо будущим беременно…», «Грифельная ода» (1923 г., 1937г.) (датировка (1923 г.) скорее всего, неверна, но это я разбирал в главе «Грифельная ода»), в прозе: «Холодное лето» (1923 г.), «Разговор о Данте» (1933 г.), затем опять в стихах «Идут года железными полками…» (1935 г.), «Стансы» (1935), «От сырой простыни говорящая…» (1935 г., 1936 г.), «Не мучнистой бабочкою белой…» (1935 г., 1936 г.), «Средь народного шума и спеха…» (1937 г.), «Стихи о неизвестном солдате» (1937 г.), «Пароходик с петухами» (1937).

 Начну с простого.

              Как тельце маленькое крылышком
              По солнцу всклянь перевернулось
              И зажигательное стеклышко
              На эмпирее загорелось.

              Как комариная безделица
              В зените ныла и звенела
              И под сурдинку пеньем жужелиц
              В лазури мучилась заноза:

              — Не забывай меня, казни меня,
              Но дай мне имя, дай мне имя!
              Мне будет легче с ним, пойми меня,
              В беременной глубокой сини.

                1923

    «Всклянь», я думаю, пришло из «Дождя» Б.Л. Пастернака (1917). ОМ употребил «вклянь» из фонетического созвучия - солнце/всклянь, не задумываясь над объемом понятия, почти, наобум. Вчитайтесь: «Как тельце маленькое крылышком по солнцу полное до краев перевернулось».
     Черновой автограф:

              Как тельце маленькое, солнышком
              Налившись всклянь, перевернулось.

    (Привет всем, кто утверждает, что у О.М. Мандельштама «абсолютно точные образы» и нельзя выбросить ни одного слова).

    То, что «маленькое тельце» не насекомое очевидно любому илоту. Во-первых, жужелицы не поют, но такие «мелочи» для Осипа Эмильевича не имели значения; во-вторых, что за заноза впилась в лазурь легко выяснить, прочитав в «Холодном лете» Мандельштама: «…под мяуканье кошек кто не заглядывался в каторжном дворе Вхутемаса на занозу в лазури, на живую животную прелесть аэроплана». Надеюсь, здесь я легко разрешил сомнения  А.В.  Колотаева, опубликовавшего «высоконаучную» статью «Бабочка ; Ка: К визуальной метафизике имени в поэзии О.Э. Мандельштама».  А.В. Колотаев с какого-то прибабаха произвел «занозу» в «душу» и на этом предположении нагородил четырехэтажную муть с «умными» словами и опорой на авторитеты, к Мандельштаму отношения не имеющие.

    Интересна игра ассоциаций О.Э. Мандельштама в двух предпоследних строках последней строфы.

              — Не забывай меня, казни меня,
              Но дай мне имя, дай мне имя!

    24 глава второй части романа «Двадцать лет спустя» А. Дюма, в которой казнят английского короля Карла I озаглавлена «Remember!» («Помни!»), а «дай мне имя» легко отыскать у того же А. Дюма, но уже в «Трех мушкетерах»: «О! Его имя! Имя! – вскричал Фельтон. – Назови его имя!» Здесь тема казни Карла I из «Двадцать лет спустя» переплелась с будущей казнью Фельтона из «Трех мушкетеров» с мотивами обмана, предательства и коварства. Как бы мучаясь, заноза просит поэта дать ей имя, выразить своё отношение к её пребыванию в лазури и глубокой сини, определиться, как раньше он уже определился в отношении шпилей соборов, бросавших укор небесам, в том, что небеса пусты. Но О.М. Мандельштам не был бы Мандельштамом, если бы просто выразил свою оценку происходящего, поэт как бы дает себе время подумать, берет паузу, потому что с именем нельзя спешить.

    «Лучше было бы тебе сказать: «нет слова, нет названия тому, что составляет муки и сладость моей души. А так же голод утробы моей». (КОД)
До эры воздухоплавания летать могли лишь избранные.

                Автопортрет
            
             В поднятьи головы крылатый
             Намек – но мешковат сюртук;
             В закрытьи глаз, в покое рук –
             Тайник движенья непочатый.
 
             Так вот кому летать и петь
             И слова пламенная ковкость,–
             Чтоб прирожденную неловкость
             Врожденным ритмом одолеть!
 
                1914


     «Я научился ходить; с тех пор я позволяю себе бегать. Я научился летать; с тех пор я жду толчка, чтобы сдвинуться с места. Теперь я легок, теперь я летаю…» (КОД) Сравните с «Автопортретом» О.М. Мандельштама.

          Об имени. Поэт-творец, может давать имена вещам и явлениям (плоду), но он не должен называть имени прежде, чем плод созреет, как роженица не показывает плода в чреве своём.

    «В эгоизме вашем, вы, созидающие, есть осторожность и предусмотрительность беременной женщины! Чего никто не видел глазами, плод, - он охраняет, бережет и питает всю вашу любовь». (КОД)

    Отметим для себя линию (аккорд) имени, плода и беременности.

                * * *

    Разбор стихотворения «А небо будущим беременно» представляет некоторую сложность. Затруднение вызывает зыбкая мировоззренческая позиция О.Э. Мандельштама, который с равной убедительностью и пылом, принимая и отвергая одновременно, держался взаимоисключающих друг друга взглядов и убеждений.

    Из статьи И. Эренбурга «Стилистическая ошибка»: «Среди прочих стихотворений оказалась хвалебная ода Керенскому. Герои поэта — большевики — в оном произведении именовались “октябрьскими жалкими временщиками”. Здесь, каюсь, и я удивился и даже полюбопытствовал: — Когда вы написали это стихотворение? — Зимой, в ноябре. — Значит, вы с тех пор изволили переменить ваши убеждения? — Нет! (Сие с достоинством). — А “временщики”? — Это… Но это — стилистическая ошибка…».
 
     «С Мандельштамом творилось что-то невероятное, точно кто-то подменил петербургского Мандельштама. Революция ударила ему в голову, как крепкое вино ударяет в голову человеку, никогда не пившему.
Я никогда не встречал человека, который бы так, как Осип Мандельштам, одновременно и принимал бы революцию, и отвергал ее». («Осип Мандельштам в «мемуарах» Рюрика Ивнева»)
    " Кузин считал, что О. М. не имел права их писать, потому что О. М. в общем положительно относился к революции. Он обвинял О. М. в непоследовательности: принял революцию, так получай своего вождя и не жалуйся…" (Н.Я. Мандельштам)

    Как это ни прискорбно для некоторых, но О.Э. Мандельштам не обладал системным мышлением. Вследствие чего его политические и философские взгляды были эклектичны, точно мозаика, собранная из различных, часто враждебных друг другу мировоззренческих систем, и лишь Ницше - принципиальный противник строгой системы и академической науки, мог в какой-то мере удовлетворить потребность в вере и утолить жажду  познания О.М. Мандельштама. Но и Ницше целиком, без оговорок ОЭМ принять не мог. Зачастую, понять, что за мысль пытается продвинуть О.Э. Мандельштам в своих стихотворениях, статьях, почти, невозможно. Исследователи выдают это за достоинство. Для них неоднозначнось и неясность - хлеб. Обширное поле для интерпретаций, - чем больше туманного, зыбкого, неопределенного, тем лучше.

   Иногда кажется, что и сам О.М. Мандельштам не понимал, что он пишет. Великий путаник О.М. Мандельштам упивался, когда находил у Данте «вывернутость», если не находил, то выворачивал сам, - не справившись с переводом великого итальянца, приходил в восторг от нелепой несообразности собственного перевода.

          «Когда мужичонка, взбиравшийся на холм
          В ту пору года, когда существо освещающее мир,
          Менее скрытно являет нам свой лик…<…>

    Если у вас не закружилась голова от этого чудесного подъема, достойного органных средств Себастьяна Баха, то попробуйте указать, где здесь второй, где здесь первый член сравнения, что с чем сравнивается, где здесь главное и где второстепенное, его поясняющее» (О. Э. Мандельштам «Разговор о Данте»)

    Сравним с переводом М.Л. Лозинского.

          «Как селянин на холме отдыхая,-
          Когда сокроет ненадолго взгляд,
          Тот, кем страна озарена земная…»

    «Менее скрытно являет нам свой лик» (О.М. Мандельштам) разве не противоречит
    «когда сокроет ненадолго взгляд» (М.Л. Лозинский)?

    Тут голова точно закружится, тем более, что в оригинале и в переводе М.Л. Лозинского два предложения (я привел лишь один терцет из шести), а в пассаже О.М. Мандельштама одно.

    В своих стихах О.М. Мандельштам путает губы со ртом, веки с глазными яблоками, топчет губами и приписывает ту же путаницу и нелепицу Данте: «Дант, когда ему нужно, называет веки глазными губами. Это когда на ресницах виснут ледяные кристаллы мерзлых слез и образуют корку, мешающую плакать.» Перевод: «Их глаза, прежде влажные внутри сочились, на губы…» - Где здесь Дант называет веки глазными губами?

    Но пора, пожалуй, уже с этим заканчивать. Последний пример выворачивания О.М. Мандельштамом Данта навыворот и на этом закончим: «Я выжал бы сок из моего представления, из моей концепции» - то есть форма ему представляется выжимкой, а не оболочкой.
    Таким образом, как это ни странно, форма выжимается из содержания-концепции, которое её как бы облекает. Такова четкая дантовская мысль». («Разговор о Данте» О.М. Мандельштам)

    Кто увидит в соке форму? Оболочку? Четкую мысль? Не знаю что еще… Но такой уж О.М. Мандельштам философ. И мы, разбираясь в смысле его стихотворений должны держать это обстоятельство в уме.

   

   Исследователи О.М. Мандельштама обычно верят ему на слово, а почитатели смотрят снизу вверх и говорят о нем с придыханием. Но ОМ человек, он ошибался, отрекался, каялся. Он не был прямым, не стеснялся своей слабости и если был честным, то, прежде всего, с самим собой.

    Вчитайтесь, читатель: «…а уходя Фет сказал:
           и горящею солью нетленных речей» (О.М. Мандельштам «Заметки о поэзии»).   

    Разбирая «Грифельную оду» я показал, откуда у ОЭМ, взялся «горящий мел» - из «пламени и угля» Заратустры. Мог ли Фет пользоваться горящей солью? Что подсказывает слух и эстетический вкус филологам-мандельштамоведам? Ответ: ничего.
   
    Ищем у Фета и находим: « И нетленною солью горящих речей…» - и снова Мандельштам одурачил исследователей, приписав Фету ницшеанский образ.

   

    Неумение мандельштамоведов вдумчиво вчитываться в текст О.Э. Мандельштама не делает Осипа Эмильевича более значимым поэтом, чем он был и есть. Странные метафоры ОМ (а таковых множество) могли бы натолкнуть добросовестного исследователя на открытие новых граней, подтекстов, смыслов у О.М. Мандельштама, но условный мандельштамовед не задумывается, можно ли словом утолить жажду: "не утоляет слово мне пересохших уст", и проходит мимо текста, которым вдохновился ОМ, создавая свой.

    А что будет, если засомневаться? Как можно словом, своим же словом, утолить свои же пересохшие уста? Скажете: "Мандельштам как-то пытался", или "это метафора - у него такая, фигура речи, не лезь туда, где ничего не понимаешь", "он Гений, он так видел, ему можно..."

   Но я позволю себе залезть, и вам, читатель, предлагаю не бояться размышлять вместе со мной. И что же мы обнаружим?
                "Не утоляет слово мне пересохших уст..."
                (О.М. Мандельштам "Я наравне с другими...")

   По-русски так не говорят. "Этого нет по-русски. Но ведь это должно быть по-русски." ("Слово и культура" О.Э. Мандельштам")

   Если бы условный мандельштамовед позволил себе усомниться в уместности метафоры О.М. Мандельштама, он мог бы попытаться поискать, откуда у О.Э. столь необычный мыслеобраз, и, чем черт не шутит, если бы ему повезло, как мне, возможно, отыскал бы:

                "Lе'gendes ni figures
                Ne me de'salte'rent"
                ("COME'DIE DE LA SOIF" Arthur Rimbaud)

   Кто-нибудь изучал французский? Мне не посчастливилось. Но я слышу одну и ту же ритмику в "Неутоляет слово мне пересохших уст" и "Le'gendes ni figures/ Ne me de'salte'rent".

   Теперь смотрим перевод с французского: "Не утоляет жажду напиток мечтаний". Похоже на "Не утоляет слово мне пересохших уст..."? Отныне мы знаем произведение ("Комедия жажды" Артюра Рембо), которое использовал О.М. Мандельштам сочиняя своё "Я наравне с другими..."

   С таким, с позволения сказать, "открытием" условный мандельштамовед поехал бы на конференцию условных мандельштамоведов и прослыл бы тонким, умным, важным и почитаемым, словом, знатоком...


   И знаете, до чего я додумался, Уважаемые господа филологи-мандельштамоведы, кажется, я могу вам всем помочь методологически: попробуйте отнестись к О.Э. Мандельштаму не как адепты к Непогрешимому, Гениальному и Легендарному, а как к когда-то живому человеку, как врачи к больному, наконец... Вы ведь, вроде как профессионалы? Нет?

                Продолжу