Всего одна ночь из жизни гитариста

                ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ТЕЛЯТНИКОВА.               
               


               
               
                Ты право, пьяное чудовище!
                А. Блок
   

    Затихая, размыкала сближенье тел, слиянье губ – липких, пьянящих, душистых от леденцов, вина, табака и жевательной резинки – трогательно-печальная мелодия; вспугнутым искушением уполз обратно в динамики, убавленный ди-джеем звук. Мигнув напоследок, погасли цветные огни. Желтый свет залил сцену, косо упал в зал, вздохом сожаления и ропотом встретивший перемены.
   
 - А теперь снова приветствуем Константина Овчинникова с его композицией «Весёлый ветер»!- возвестил диск-жокей.

    Невысокий, крепенький, облаченный в оливкового цвета джинсы, синеполосые белые кроссовки, светло-бежевую сорочку и серый джемпер, артист, перескочив через ступеньку, взбежал на подмостки, поднял с пола гитару, встал перед микрофоном, выпрямился, напрягся, будто отлившись в форму, запел «Лето Петербурга». Из-за акустики помещения и неотрегулированного оборудования звучание оставляло желать лучшего. Да и сам артист, стоит наверное признать, не был на пике формы. Пение производило впечатление некоторой небрежности, при которой бард, презирая сладкозвучие, бросает рубленные фразы, аккомпанируя себе на случайно подвернувшемся инструменте.

    Темноволосый, широкоскулый, смуглокожий, с крутыми луками бровей, взбодрённый спиртным, артист даже в этой разномастной толпе собравшихся повеселиться на дискотеке в Доме Молодёжи выглядел чужеродно, точно странник, забредший из иновремённого, иноплеменного, иноязычного мира – музагет, массагет, бражник…

    Как водится, выходя на сцену, артист не вглядывался в публику; когда играл, следил за тем, как бегают по струнам пальцы, или направлял взор поверх голов, в темноту. Но в тот вторник всё было иначе; в разгар всеобщего веселья Константин положил глаз на стройную темноволосую девушку с длинной косой; возможно на косу он и запал: чрезвычайная нынче редкость – коса до пояса.

    Она тусовалась в кружке – семь-восемь – юнцов, держащихся скопом. Отыграв первую часть – у него было три десятиминутных выхода, - Константин подошёл к девушке, церемонно представился и, рассыпавшись в извинениях, предложил пойти выпить ликёр. От ликёра она отказалась, согласившись, однако, скрасить уединение артиста, пока он сосёт своё пиво. Благосклонно выслушивала комплименты и отвечала на вопросы. Итак, она звалась Татьяной…

    С этого момента Константин пел для неё, но и её приятелей не выпускал из виду, ревниво оценивая возможности соперников.

    Ребята из её компании вряд ли могли всерьёз соперничать с артистом, за которым ещё лет десять тому назад закрепилась и удерживалась по сей день репутация мачо и сердцееда. Внешностью они представляли собой какое-то антифобическое антре: один длинный, в чёрной майке, великоватой парню размера на четыре и оставлявшей открытыми костлявые руки, плечи, спину, имел в левом ухе серьгу желтого металла; рыжая поросль внизу подбородка (даже не борода – цыплячий пушок) и жиденькая сальная косица другого выдавали в нём поклонника Б.Г.; у третьего – крашеная прядь и кожаные штаны а la Валера Леонтьев; четвёртый выглядел нормальным, но уж слишком весь из себя положительный, аккуратный, приглаженный – этакий начинающий юрист или младший клерк респектабельной конторы, - он напоминал Тома Круза в юности, однако у того были свои фирменные закидоны, - все эти Есс!! Йо!! Хоу!! Эй!! Оу!! Вау!!, козлиные прыжки, страстные телодвижения и жонглирование смесителями для коктейлей, бутылками и киями для игры в бильярд, - этот же был точно в ортопедическом бандаже, поддетом под пиджак.

    С высоты подмостков лица в зале казались мутными светлыми пятнами, даже лицо Татьяны Константин вначале спутал с лицом другой девушки, одетой в облегающее синее платье покроем и цветом аналогичное тому, в котором была Татьяна. Но когда Татьяна обособилась от своих неформалов и заняла место в двух шагах от эстрады, всё встало на свои места. Между песнями он вздымал вверх гитару, она ответно махала рукой.

    После второго выхода, спустившись, Константин спросил, понравились ли ей его песни. Какой разговор! Ей нравится такая музыка – как она выразилась: авторская. Поддерживая девушку под локоток, чтобы не разлучаться в коловращении танцующих, Константин провёл Татьяну в противоположный конец зала – к бару, где они расположились на пустовавших местах. Он увлечённо рассказывал о своих песнях, пропускал рюмку водки, с шумом тянул носом воздух, кивком давал понять бармену, что нужно наполнить рюмку, опрокидывал следующую, закусывая салатом из огурцов, говорил, что для него - музыка. Константин поймал свой стих: заметив блеск в глазах девушки, казавшихся в тени длинных ресниц совсем чёрными, он воображал свою речь, как магическую непрерывную нить, которой он опутывает Татьяну, восприимчивую, наивно-доверчивую, юную, заключая в кокон. И его фантазия была не так уж далека от действительности: когда пришло время Константину в последний раз выходить на сцену, она готова была сбежать с ним с дискотеки, как только он освободится.

    Отработав, Константин попросил Татьяну чуточку подождать, пока он отыщет человека, который  расплатится с ним за выступление. Поиски слегка затянулись; вернувшись, Константин не застал Татьяну в условленном месте. К своему удивлению он нашел её у стойки бара. Она сидела в обществе Тома Круза, позвякивая льдинками о стенки стакана, смаковала через соломинку коктейль.

    Подсев к ней, Константин ласково погладил девичье плечо, склонился к ушку:
    - Что, передумала? Решила, значит, пройтись по хересам, ударить, так сказать, по коньякам… А как насчёт предложенного ранее ликёрчика? Созрела?

    Меняясь на глазах, ушко сделалось из бледного пунцовым. Неожиданно резким движением Татьяна сбросила ладонь артиста со своего плеча, выстрелила в него дико изумлённым взглядом.

    - Но ты! Совсем нюх посеял?
    - Придаток хренов, - дуплетом раздалось за спиной с угрозой.
    Чья-то лапа вцепилась Константину в волосы, пригнула голову так, что его нос вдавился в полированную столешницу. Ненавистный голос призвал к ответу:
     - Понял? Ты всё понял, пьянь, падаль, тля?
    - Что я должен вам понять? - трепыхаясь, вопрошал Константин.

    Экзекуция длилась недолго. Помощь в лице бармена и вышибалы уже подоспела. Предоставив спасителям самостоятельно отстаивать честь артиста, Константин, стараясь лавировать между танцующими, сталкивался с ними, медленно пробираясь к выходу из зала, в туалет.

    - Артиста обидеть может каждый, - всхлипывал Константин, освежая голову под струёй холодной воды, и добавлял: Легко.

    Приведя себя в относительный порядок: высморкавшись, причесавшись и поправив одежду, Константин вышел в коридор, намереваясь покинуть Дом Молодёжи, но увидев в вестибюле обидчиков своих и их подруг, повернул обратно.

    Терзаемое противоречивыми порывами, тело отказывалось слушаться: оскорбленное достоинство взывало к мести; кровь закипала в жилах; ненависть уксусом  разъедала душу, - но верх взяло чувство самосохранения. С величайшим усилием придав себе видимость спокойствия, Константин нарочито медленно вышагивал, держась середины коридора.

    Вырываясь из зала, тяжёлыми монотонными ударами гремела музыка. Диссонируя со звучным биением сердца, отдававшегося колотьбой в висках, эти удары вызывали крайне неприятное ощущение, к которому нервная система, тело не могли приспособиться; напирая и выпирая, звуки, казалось, вот-вот пробьют в разладившемся организме бреши. И ещё что-то, какая-то мелочь, настолько необычная, что не укладывалась в сознании, напоминая о себе, настойчиво скреблась в голове, желая воплотиться.

    Ну конечно – Татьяна… Перед поворотом коридора Константин, подчиняясь внезапно возникшему импульсу, замер, обернулся и всмотрелся в стоявшую на прежнем месте группу: тенейджеры (кроме Татьяны, которая расположилась как бы одна против всех) стояли кучно. Несмотря на это, Константин разглядел среди них ещё одну Татьяну. Почувствовав головокружение и слабость на грани обморока, Константин завернул за угол, привалился к стене, закрыв глаза, сосредоточился, обмозговывая увиденное.

    Определённо, всё в этот вторник складывалось не так. Константин вспомнил, что ещё по дороге на дискотеку он случайно встретил у книжного развала знакомую, Люду Фоменко. Она копалась в уголке с оккультной и астрологической литературой. От неё Константин узнал, что местная знаменитость, литератор Поплавский, носивший звание «Открытие 1993 года» и имевший несчастье выйти в финалисты «Букера» вместе с Окуджавой (последнему и была присуждена вожделенная Поплавским премия, надо полагать «за выслугу лет»), издал повесть «Смерть гитариста», прототипом которой послужил Константин Овчинников. Даже не смотря на заглавие, не оставлявшее герою ни единого шанса выпутаться (четыре вещи могут побудить сочинителя вынести «смерть» в заглавие: безденежье, безвкусица, отчаянье обречённого и триппер – две последние, на мой взгляд простительны), даже не смотря на содержание – Поплавский никак не мог написать об Овчинникове ничего доброжелательного, так как оба питали друг к другу антипатию (Поплавский однажды посоветовал Овчинникову, сетовавшему на нищету, пойти на Товарку разгружать вагоны, а когда Поплавский попросил у Люды Фоменко кассету с записями Овчинникова, Константин раззвонил всем и каждому, что не может уважать барда, который учится писать стихи у рок-н-рольщика) – сам факт, что он послужил прототипом чего бы то ни было, приятно щекотал самолюбие, являясь событием из ряда вон выбивающимся.

    Теперь две Татьяны – случай тоже ещё тот. Поначалу Константин привычно объяснил себе удвоившееся количество девушек количеством и качеством выпитого спиртного. (Однако справедливости ради заметим, что в тот достопамятный вечер (вечер в данном контексте понятие условное: программа дискотеки закатывала часа два за полночь) Константин выпил не больше положенного. По договорённости с устроителями дискотеки игравшие музыканты имели право пить пиво и водку и закусывать салатами и бутербродами в баре клуба «за счет заведения». За вина, текилу, джин, ром, другие непопулярные напитки и дорогостоящие бутерброды с балыком, икрой или порцию креветок им пришлось бы заплатить как рядовым клиентам. Как правило, никто из музыкантов на деликатесы и изысканные напитки не зарился, впрочем, как и большинство посетителей. Вероятно, бармен мог бы сказать, сколько кружек пива, рюмок водки выпил Константин и чем закусил, но сам артист счёт выпитому не вёл, и, так как не потратил из своего кармана ни гроша, можно непререкаемо утверждать, что в тот вторник он был пьян не больше обыкновенного). Желая убедиться, что его действительно подвело зрение, Константин выглянул из-за угла и, шевеля губами, пересчитал каждого из злополучной компании, что называется по головам: восемь человек, четыре парня и четыре девушки, из них две – Татьяны. Близнецы! Ну, точно близнецы! Если те не двоятся, то почему должны двоиться эти?!

    Константину немного полегчало: перестало скрести в голове; объяснилась разительная перемена в поведении девушки.

    Но вечер всё равно был испорчен. Безнадёжно.

    Опасаясь, как бы Татьяна, узнав об унижении артиста, ни кинулась искупать свою невольную вину – что тогда он, сконфуженный, разобиженный, растрёпанный стал бы делать? - Константин решил дождаться её ухода.

    В зале крутили «Scorpions», «Now». «Тоже музыка»,- подумал артист. В ослепительно ярких вспышках выхватываемые на мгновения силуэты представлялись фотографиями с места происшествия; лишь присмотревшись к ним подольше, можно было различить в болезненных изломах и вывихах тел ярких мертвецов бездарно копируемые фигуры ритуальных танцев народов, находящихся на той или иной ступени дикости или варварства (по Моргану); Константин угадал элементы ацтекского «Танца Орла» и пляску «Беспорядочного совокупления в колючем кустарнике буша», исполняемую бесстыдными свази и шангаан на радостях перед сезоном дождей.

    Постояв минут пять-десять, Константин вдоль стенки пробрался к выходу, в коридоре проверил, свободен ли путь. В вестибюле стояли парень и девушка. Незнакомые. Проходя мимо, Константин услышал от девушки:
    -Никогда больше… Слышал? Никогда больше…

    Высказавшись, она сверкнула в сторону своего спутника гневными очами, задрала подбородок и удалилась походкой, которую в иные времена назвали бы «царственная».

    «Именно так. Да!» - определился Константин, высоко поднял голову и величественно вышел вон, но уже на ступенях, попав в объятия ночи, споткнулся и, едва не завалившись за перила, пошёл так, как ходится.

    Он проследовал мимо припаркованных на тротуаре у Дома Молодёжи авто, дошёл до перекрёстка, огляделся по сторонам, словно выбирал место для переправы (хотя какая, казалось бы разница: шаг влево, шаг вправо – на пустынных в тот час во все концы улицах?), переправился на зелёный свет светофора.

                «Неужто думаете вы,
                Что я слезами обливаюсь,
                Как бешеный кричу: увы!
                И от измены изменяюсь?» -
               
Цитировал про себя Константин, находя в строках бесшабашного поэта-партизана оправдание своей незадачливости и слабости. На пути возник столб.

                «Чем чахнуть от любви унылой,
                Ах, что здоровей может быть,
                Как подписать отставку милой
                Или отставку получить!» -

Навязчиво крутилось в мозгу и на языке, как рэп. Константин прижался лбом к холодной поверхности, собеседуя с фонарным столбом, проговорил:   
    - Вот, дьявол! Как привяжется какая-нибудь лабуда, так хоть мерлом мозги полощи… Однако же – классика… Да, я пьян. Ну, и что с того? Пусть те из вас, кто не виновен в больших, меньших или равных грехах, отнимут у меня последнее. Уфф. Что-то я сегодня…
    - Перебрал? – прохрипел сзади голос.

    Константин обернулся, разглядел приближающееся существо неопределённого возраста и пола в грязных цветастых одеждах.

    - Мужик, я туда иду? – махнув свободной рукой (в другой руке была фиолетовая вязаная сумка) по направлению своего движения, спросила женщина (всё-таки, несмотря ни на что, в существе распознавалась женщина).

    - А то, - подтвердил Константин.
    - У тебя время есть? – задала очередной вопрос оборванка.
    - Время есть у всех. Это самоё дорогое, что есть у людей. Засада в том, как временем распорядиться.
    - Да пошёл ты… - внезапно вышла из себя фурия и замахнулась сумкой.
    - Сама пошла в задницу! Ведьма!

    Защищаясь, Константин лягнул маятником качнувшуюся в его сторону сумку, звякнувшую стеклотарой, оттолкнулся от столба и, получив таким образом дополнительное ускорение, пустился прочь.

    Оскорбления и мат, летевшие вдогонку, странным образом перемежались с попыткой устыдить, угрозами и увещеваниями:
    - А! Подохни, м…к! Смандражился, козёл! Иди сюда, сука, б…ть твоя мать… Офонарели торчки. Зона по вас плачет. Бога вы не боитесь, подонки. Я вам официальную характеристику испорчу. Я тебя авторитетно предупреждаю, вы мне иллюзий не стройте – Бог, он всё видит…

    «Господи, что с людьми творится», - мелькнуло в голове Константина. Вольно или невольно время от времени пьяный поэт и опустившаяся колхозанка взывают к изначальному, у которого множества имён, но одна суть – Незаменимый. «Куда она собралась бутылки сдавать? Или по старой привычке?.. До чего народ довели… Мерзавцы! А может он таким и был всегда – смердящим, тупым, завистливым, злобным? Прости меня, Создатель, за мои сомнения, - с какой-то бабьей интонацией (на культурного человека, уважающего книжную мудрость и годами питавшегося чужими фантазиями всякое находит) взмолился Константин. – Народ – Богоносец… Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой… Не покидай меня, Всевышний, дай мне силы любить мой Великий Многострадальный народ и направь меня на путь истинный, чтобы я добрался до дома целым».

    Константин перебрался через освещённую улицу, очутившись в темноте, вздохнул полной грудью, но облегчения не почувствовал. Тогда он снял джемпер, расстегнул ворот сорочки и принялся усиленно дышать: на два шага – вдох, на шаг – через рот – выдох.

    Темнота на пути уплотнилась, приняла форму куба. «Хорошо – вовремя увидел», - машинально отметил Константин, освобождая руки, закинул джемпер на плечо, забирая вправо, стал обходить неведомое препятствие. И обошёл бы, но тут его скрутило; Константин согнулся, схватившись за живот. Тьма расступилась. Впереди показалась широкая полоса асфальта, разделённая надвое длинной тенью. Дорога. По краям обрели очертания и цвет зелёные купы крон над белёными древесными подставами, слева оказался мусорный контейнер, у которого, обнаруживая себя зелёным свечение зрачков, два крупных кота, замерших один против другого, кололи презрением блюющего человека.

    Не успевая понять, что происходит, вытаращенными от напряжения глазами, Константин фиксировал, как сгущается, контрастируя с освещённой дорогой, тень, как стремительно приближается её конец, как несутся по электропроводам просверки, как исчезают, чего-то испугавшись, коты, как… Прежде чем страшный удар поднял его в воздух, Константин услышал совсем рядом резко прозвучавшую музыкальную фразу: соль-соль-ми-фа-соль-соль, ля-ми – отрегулированный на игривый манер сигнал вызвал эффект узнавания, и вместо того, чтобы предупредить пешехода об опасности, только изумил артиста.

    По законам материального мира после сокрушительного удара бампером и решеткой радиатора по ногам и пояснице, хрястнувшись затылком с трёхметровой высоты об асфальт, Константин должен был погибнуть (так же решили пассажиры и водитель «шевроле-блейзера»; осмотрев вмятины на капоте, неизвестные типы с полминуты яростно пинали безответное тело, а потом, забросив его в мусорный контейнер, умчались), однако Высшая Сила, к которой трижды обращался Константин перед тем как войти в темноту, вольна вносить коррективы в вверившиеся ей судьбы.
 
    Первый удар (при контакте с автомобилем) вызвал болевой шок, от второго (головой об асфальт) Константин лишился чувств. Тем не менее, он ещё некоторое время ощущал какие-то толчки, тряску, перемещения; затем пришло волнение полёта, перенесшего его в инобытие, безрадостное, беспечальное, беспредельное и безначальное – Неизъяснимое, - с которым он слился, обезличив в нём.

    Размежив веки, он отрешённо созерцал космическую бездну. Бесстрастный, он свободно реял меж звёздами, произвольно менял направление, попадая в складки пространства, легко выбирался обратно. И хотя он при всём желании не смог бы верно (в общепринятом начертании) угадать контуры созвездий или поименовать хотя бы одну из видимых им звезд, математическая гармония взаимоположения звёздных систем, находящихся в напряжённом равновесии и натяжении орбит, раскрывалась не разуму, но чувству, несметной россыпью сияющих, мерцающих, слёзно и росно сверкающих светил. Сопричастность таинствам звёздной жизни казалась ему столь естественной и неоспоримой, что он лишь слегка озаботился, когда не удалось с первой попытки персонифицировать себя с какой-либо из звёзд. Однако вскоре, после безуспешных и всё более беспокойных метаний, когда родство с астральными объектами уже не представлялось столь очевидным, он запаниковал. Кто я? В чём моё назначение? Где моё место? Безоблачное широко распахнутое небо слепило богатством миров, - непостижимо! – но места ему среди них не находилось. И это после того, когда он – дотоле бесстрастный и свободный – проникся восхищением и восторгом перед грандиозностью мироздания и совершенством отдельных его частей. Картина Вселенной заколебалась, расплылась, померкла. Сквозь слёзы ему едва удалось разглядеть яркую полосу; прочертив черноту, свет опустился где-то неподалёку. Больше в небе он ничего не видел.

    Возникли телесные ощущения. Боль. Он – боль? Боль в каждом члене, в каждой клеточке тела. Боль острая, от которой хотелось вывернуться наизнанку, и боль тупая, которую нужно зажать. Пульсирующая боль кровоподтёков, и резкая боль открытых ран,  боль саднящая, отрезвляющая, и боль отупляющая, глухая… Боль. Возвратилось сознание: теперь он знал – кто он. Он – Константин Овчинников, непонятно почему, кому и зачем… Структурируя личность, с молниеносной быстротой заработала память. Словно выпавший ненужный хлам из развалившейся под его тяжестью кладовки, возникли секретарши и очереди в приёмных, висячие замки на дверях, банька с пауками, родители, отдавшие предпочтение дочери и отправившие сына блуждать по свету, грошёвые девки, глухота на левое ухо и слепота на правый глаз, размазня жена, которая не холодит, не греет, навязчивая тёща, предавшие друзья, нерозданные долги, необходимость оплатить задолжность по коммуналке, чужая жена и муж под кроватью, алкоголизм, обида за перенесённое оскорбление действием и десятки других застарелых обид. Бессмысленная суета и пустые хлопоты – сумма забот, неприятностей, неловкостей, напастей… Мир обступал его, ловил; теперь не оставалось уже и толики сомнения, что это и есть его мир. Зыбкой стеной удушливых газов выплывали из серого морока целые слои повседневности. Грубая вещественность напомнила о себе скрежетом когтей о металл, и следом, почти сразу, на грудь человека тяжело опустилась химера, всколыхнув сосуд отвращения и скорби, который в тот момент представлял собой Константин. Обезумев от ужаса и боли, Константин закричал, но исторг лишь стон. Поняв, что произошла накладка, химера незамедлительно стартовала. Пронзительный визг и скулёж, сопровождавшие её ретираду, откатившись, вылились в возмущенный лай.

    Собачий лай полностью привёл его в чувство. Поворочавшись, опасливо ощупав себя и пошарив вокруг, Константин выяснил, что лежит в куче пищевых отбросов и хозяйственного мусора вывернутый винтом: до пояса – навзничь, ниже – согнутые (или надломленные) в коленях ноги, поджаты и располагаются в одной плоскости с корпусом. Всё, что ниже пояса – сплошная боль и отказывается слушаться. Во рту - вкус крови. К затылку невозможно притронуться, Усугубляя муки, в бока и плечи давят, впиваются краями консервные банки, стекло, щепки. Боль, вонь, кромешная тьма и отчаянное желание выкарабкаться из кошмара, пробудиться.

    Между тем, вокруг что-то происходило. Усилием воли Константин направил внимание вовне. Воздух вихрился, что-то шуршало и звенело в нём. Обоняние улавливало смену запахов: приятного и неуловимо знакомого и отвратительного, удушливого, кажется - серы. Определённо – если чувства не обманывали его – вокруг, рядом, шла какая-то борьба. Наконец, стихло. Моросящий рассеянный свет устремился к нему. Повеяло чем-то, что Константин назвал про себя «благость» - слово, раньше им не употреблявшееся. Соткавшись, свет выкроил огромную, метра в три, пропорционально сложенную человеческую фигуру с ангельским лицом.

    - Помилосердствуй,- прошептал Константин ещё одно новое слово, оказавшееся в его лексиконе, и прикрыл лицо сгибом локтя.

    - Жив,- проговорил мелодичным голосом, не мужским и не женским, утверждающе ангел. В том, что это был ангел, а не кто другой, Константин почему-то не сомневался. Он и прежде не отрицал сверхъестественного.

    Ангел не исчезал. Константин опустил руку, ангел протянул ему свою и словно ожидал от него чего-то. А Константин во все глаза разглядывал сверхсущество; оно, казалось, состояло из света, а не из плоти; ясное белое свечение освещало пространство внутри себя, не рассеиваясь наружу. Местами свет ложился гуще, а где-то впускал в себя мрак, так на силуэт накладывались тени, обрисовывающие черты лица и складки одеяния.

    То ли из-за боли, запечатавшей переживания, то ли слишком уж много выпало в эту ночь на долю Константина приключений, но он не испытывал перед сверхсуществом ни страха, ни другого сколько-нибудь сильного чувства; пожалуй, только удивление и любопытство вызывало в нём таинственное существо, явившееся, надо полагать, из недоступных человечеству сфер.

    Видя замешательство Константина, ангел снизошёл до него, уменьшившись до антропометрической величины. Его правая рука, предлагавшая помощь, оказалась так близко, что отказаться от предложения было бы просто невежливо. Константин коснулся ладони ангела и, ощутив прилив сил и уверенность в своих возможностях, легко поднялся со своего мерзкого лежбища и спрыгнул на твёрдую почву. «Встань и иди», - вспомнилось ему.

    Боль, только что переполнявшая его, исчезла без следа; даже память о ней точно подёрнулась патиной. Теперь его беспокоило другое: вот ведь какое дело, иначе как чудом назвать произошедшее язык не поворачивался, а в качестве такового оно требовало соответствующего к себе отношения. Избавление от боли, конечно же, - благо; однако, оказывая услугу, ангел вправе ожидать что-то взамен. Что? Неспроста вся эта канитель, ох, неспроста… Даже ветхозаветные Иона, Моисей и Самсон вначале под любым предлогом пытались отвертеться от своего избранничества. Да и сам Христос, наверное, не единожды вопрошал: «Почему ты избрал меня, Отче?» А кто сегодня – хотя бы из праведников – согласится разделить участь Иова? И потом, коль мы не имеем достоверных свидетельств контактов современников с существами из горнего мира (не можем же мы считать документами «Божественную комедию» и «Потерянный рай», всерьёз принимать заявления лиц, попавших в оборот к инопланетянам, или верить россказням выкарабкавшимся из комы,- и тогда, подобно дикарям, признать Землю обиталищем духов и демонов, ареной их игрищ, а себя – игрушками в их руках), следовательно, нам не дано о нём ведать. А если дано? Значит те, кто ведает – молчат. Может на информацию оттуда наложено вето молчания? Под страхом смерти? И, так как Константин молчаливостью не отличался, он посчитал за лучшее, не проявляя любопытства, говорить самому, и постараться не дать ангелу возвестить. Да и ангел – проскочила такая мысль, - послушав артиста и ознакомившись с некоторыми обстоятельствами его жизни, не захочет с ним говорить (вербовать). Но, имея в виду соображение, что столь наивной уловкой провести ангела, возможно, и не удастся, прежде чем начать повествование, Константин, страхуясь на всякий случай, решил дать тому понять, что он, Константин Овчинников, не та личность, от которой можно ждать великих начинаний.

    - Спасибо большое, братец. Признателен, весьма… Покорнейше Вас благодарю, что озаботились, Но, право же, это лишнее… Не стоило Ваших трудов…- расшаркивался Константин, тщась освободить кисть руки.

    Ангел же, хотя и уменьшившийся в размерах, оставался на две головы выше Константина, раза в полтора шире в плечах, и можно представить, какой невероятной силой обладал, если артист, дёргаясь и упираясь всем телом, не мог ни освободить ладонь из затянувшегося рукопожатия, ни сдвинуть ангела с места.

    - Боюсь, Вы во мне ошиблись. Я совсем не тот, кто Вам нужен. Простите, пожалуйста, за совет, лучше бы Вам почаще напоминать о себе тем людям, кто совершенно о Вас забыл. Таких много… Я? Я помню… И рад, рад, что представился случай… Чёрт, со мной всегда что-нибудь случается…

    Константин заметил, что ангел как-то странно отреагировал на последнюю фразу: он словно попробовал сменить оболочку, как бы потушив изнутри подсветку, помутнел, стал на миг тёмно-серым, замерцал, наподобие не сразу выключающихся ламп дневного света, и только через пару секунд приобрёл первоначальный светлый образ. Оказаться во власти тёмной – пусть даже ангельской - его ипостаси Константину, ну, никак не улыбалось, и, с минуту подумав, он решил, что отмеченная метаморфоза случилась по его, Константина вине – не следует поминать чёрта и ругаться, наверное, тоже не следует.

    - Верно.
    - Что? Не расслышал. У меня, знаете ли, перепонка в правом ухе повреждена.- Константин лукавил; голос ангела прозвучал внутри его, явившись как бы отголоском его собственных мыслей; слухом голоса Константин не воспринял.

   Тем временем ангел отпустил руку Константина; обрадовавшись, Константин засеменил в темноту, но ангел в три шага догнав артиста, взял его за предплечье, повернул, и они пошли бок о бок. Константин сник и больше не пытался избавиться от ангельской опеки.

    - Слуха на правое ухо я лишился на Набережной,- поведал Константин. – Между прочим трезвый. Мирно гуляя вечерком, любовался Волгой, слова плохого никому не говорил, одет был прилично – в костюме, при галстуке, гладко выбрит. Подошли четверо, не знаю, как их назвать… попросили сигареты, потом один двинул мне по зубам, я дал отмашку. Ну, и забили меня, как мамонта на сафари. Я, можно сказать, ещё легко отделался. Слушайте, а может быть Вы мой Ангел-Хранитель?

    - Возможно.

    - Жаль, что Вас со мной в тот вечер рядом не было. А вообще-то я всегда чувствовал, что Вы где-то рядом… Ну, может, не всегда, но довольно часто. Однажды, когда дочь заболела, я пошёл в церковь и поставил свечку (не помню кому). Молился Богу, Аллаху, Иегове, всем сразу…

    Константин замолчал, вспомнив, что в отчаянье, вообразив, что дочь может умереть, или болезнь затянется и примет хроническую форму, поклялся оставить все свои дурные привычки, фигурально выражаясь, за бортом новой жизни и, если потребуется, не писать больше песен и не играть на гитаре, так как его увлечение музыкой отнюдь не способствовало семейному благосостоянию, а лучше – заняться чем-нибудь, приносящем постоянный доход.

    - Вы обо мне всё-всё знаете? Что-то сомневаюсь. Это было бы слишком… слишком…- Константину не удалось подыскать нужного определения. В памяти возник ностальгический образ, и Константин, спеша его закрепить, удалился в воспоминание. – В девятом классе я был влюблён у в одну девушку - Свету. В нашем дворе все были в неё влюблены. У нас была тесная дружеская компания. Мы бренчали на гитарах, разучивали песни «Битлз». Мечтали гастролировать по миру, петь на английском, пили втихаря в подворотнях вино, подражали героям Ремарка и Хема. А ведь я ей нравился… Да. Она закончила технический вуз, вышла замуж за венгра и уехала в Европу.- Константин тихо охнул.- А я приехал в Саратов. Выучился. У меня много друзей, жена, дочь, квартира. Я многого добился, но хочу ещё большего. Не знаю, всё, наверное, так… Я ездил с гастролями по городам. Был в Харькове, в Свердловске, в Воронеже. В Москве жил полгода. Мне платили пятьдесят долларов за выход. Посчитайте – триста в неделю. Я играл в одних клубах с Долиной, «Браво», другими. Вот жизнь была – друзья, подруги, тусовки, безумные ночи с кислотой и травкой, выпивка… Сами понимаете, нельзя играть рок-н-ролл и не относиться к жизни легко – по рок-н-ролльному. Мы, рок-н-ролльщики, старик, живём «здесь и сейчас», берём от жизни «всё или ничего». Кто сказал: «Жить на всю катушку и умереть молодым»? Нам иначе нельзя. Постой-ка, мы туда идём? – Константин остановился, огляделся: тьма, тишина, безлюдье; фонарь вдалеке голубым лучится, по правую руку надёжно светится ангел. – А то я раз попал. Шёл я как-то от товарища ночью. Почти трезвый был. Прохожу мимо милиции… Тут меня манят с крыльца: иди сюда, дорогой. Завели, в камеру заперли. Продержали часок. Стены там такие зелёные, мерзкие, чёрный пол, помост деревянный. Вызвали на допрос и давай колоть. Будто бы я - маньяк-насильник надругался над шестилетней девчушкой (у меня дочь такого же возраста) не далее, как несколько часов назад. Всю ночь кололи. Утром повезли в лабораторию, взяли на анализ кровь, сперму. Идиоты… Представляете!? Умники. Пришла к ним ориентировка; вышли они на крыльцо покурить, глядь – идёт мотается, по приметам, вроде похож – маньяк! Цепе его за химо и в кутузку. Козлы! Где они прохлаждались, когда меня в светлое время суток в рёбра пинали на Набережной? На допросе: орут матом, оскорбляют всевозможно, изощрённо рукопрекладствуют, угрожают посадить «до установления личности» в одну камеру с уголовниками, как бы по ошибке, и сообщить тем (уголовникам), в чём меня подозревают. Уговаривали, упрашивали: «Повинись, легче будет. Сними камень с души. - Кино что ли насмотрелись. – Все поначалу упорствуют. Ты не упорствуй. Что за царапина на щеке? Ах, ты брился! Ты ещё бреешься, сучок ты поганый!» Подсовывают бумагу: «Подпиши». Как подписывать? Не вижу я уже ничего. Не соображаю. Устал. С ног валюсь, Тошнит от них и с похмелья. Потом раздели догола, полностью, велели по комнате ходить, и на видео снимают. Под конец взяли подписку «о невыезде», выпустили. Нет, Вы не то подумали, это ещё не тот «конец», о котором Вы подумали, то есть, ещё не самый конец истории. Они меня потом ещё две недели на допросы тягали. Вспомни, где ты был такого-то и такого-то? С кем? Я не знаю, кого из друзей, знакомых подставить, кто за меня поручится. Жена и то стала косо на меня поглядывать. Я и сам потихоньку стал привыкать к тому, что при желании заинтересованных лиц могу сойти за маньяка- насильника малолетних. Потом уж узнал, что девочка по видео во мне насильника не признала. А если бы признала? Что ей несчастной, с травмированной психикой могло показаться? По другому эпизоду изнасилования и убийства (да, да, не смейтесь, было ещё одно дело, которое на меня хотели «повесить») задержали трёх малолеток и отпустили до суда; вещдоков на них набралось предостаточно; но меня всё равно и по их делу проверили. К дяде пришлось обращаться за помощью, через супругу, конечно, он – её дядя. Влиятельный человек – ректор академии муниципального хозяйства. Такие вот, старик, дела у меня. Это хорошо, что мы кружным путём добираемся. Так оно вернее будет. – Константин остановился, сплюнул, почувствовав, что ангел мягко подталкивает его, повлёкся дальше. – Должно быть Вам со мной не интересно, да? Конечно, я не читал Канта, Сартра, Камю. Я не знаю современных философов. Признаться, я даже Сенеку и Марка Аврелия не смог прочесть. Из серьёзных писателей я постоянно перечитываю Достоевского Фёдора Михайловича. А так, потребляю детективы из серии «Современный бестселлер», дрянная макулатура, согласен, зато читается запоем. А знаете, кажется, я знаю человека, с которым Вам было бы по-настоящему интересно общаться. Чем он знаменит? Ничем. Живёт на самом краю города, выращивает овощи, разводит птиц. Изредка мы видимся, говорим о высоких материях. Ну, если честно, говорит главным образом он, а я слушаю. Так вот, мой приятель утверждает, что человек обязан – знать; он стремится знать всё обо всём. Сизифов труд. Хи-хи. Ещё он говорит, что главная и предпоследняя обязанность человека – думать. Смешно, не правда ли? Я знаю только то, что хочу знать, или я ничего не знаю и не желаю ничего знать – какая разница? Кому какое дело? Думают – все. В смысле – люди. Я прав? А можно сказать, что никто не думает. Послушайте, а это забавно: кто-то думает - у него есть на это время, возможность и прочее; а кто-то делает – он человек деловой, предприимчивый. А так, чтобы и думать и делать одновременно – не получается. Понимаете? Вот и получается, что умные думают, но ничего не делают, а дураки делают, всё, что им заблагорассудится и называют себя «профессионалами своего дела». Я этих профессионалов навидался, на них сегодня мода. Их у нас, как говна. Хи-хи. А думает за всех только один человек во всём городе, и тот - дурак, потому что ничего не делает; и не говорит никому ничего, потому что его не спрашивают; а не спрашивают, потому что живёт он уж очень далеко. Хи-хи-хи. Извините, Вам не трудно будет почесать мне спину? Можно? Нет, не здесь. К левой лопатке ближе. Ниже чуть-чуть… Ага, так, вот тут… Ах, хорошо… Спасибо. А знаете, что мой приятель считает последней человеческой обязанностью?

    - Умереть достойно.

    - Да, верно. Достойно и вовремя.

    Задумавшись, Константин замолчал. Эскортируемый ангелом, он давно перестал узнавать улицы, по которым они следовали. Точно придерживаясь определенной схемы, они меняли направление, поворачивали то в одну сторону, то в другую, то, казалось, возвращались назад. Щедро освещаемые улицы – с праздничными фасадами, с газонами и тротуарами – сменялись узкими как чулки улочками, тёмными и неухоженными, напоминавшими тоннели, концы которых едва-едва брезжили. Иногда появлялись приметные ориентиры: венчающие высокие трубы, теле- и радиомачты огни горели рубинами на потёртом  сером бархате неба; дважды встретился, гонящий перед колесом конус света велосипедист. Константин обдумывал, подспудно созревшую мысль. Он догадался, что описываемые путниками крюки, загогулины, петли, проделываются не напрасно,- должно быть, являясь обязательной частью неведомого ему ритуала, они тайными знаками накладываются на письмена священных книг, - и вскоре, в подтверждении его догадки, из неверных сумерек возник и стал разрастаться преисполненный покоя загадочный город. И – пауза изумительной тишины, когда не слышно ни шарканья собственных шагов, ни звона, каким обычно звучит в ушах тишина. Глубокая, отрежессированная Великим Композитором, пауза. Взмах дирижёрской палочки: Гимн Солнцу, исполняемый, поочередно вступавшими в общий хор, певчими и не певчими, но ничуть не стеснявшимися собственного голоса, птицами: рулады, щёлканье, карканье, гульканье, свист, щебет, чириканье. И вот уже выглянул из-за крыш малиновый край нежаркого солнца. Проехал «Москвич» с прицепом, зачехлённым оранжевым брезентом. Сонный дворник, не обратив внимания на прохожего, окатил туфли Константина расплющенной об асфальт струёй из прозрачного шланга. Засновали автомобили, но странно – медовый запах липового цвета и затем (когда они проходили мимо импровизированного базарчика) запахи свежей зелени – укропа, петрушки и лука – перебивали смрад отработанного горючего.

    Несмотря на перипетии минувшей ночи. Константин совсем не чувствовал усталости. Утренняя прохлада, лёгкий ветерок, ласкающий кожу, яркая зелень листвы, пересекающая небесную гладь эскадра облаков с выбеленными и подкрашенными в перламутророзовый солнцем парусами, предстали Константину свежими, светозарными, насыщенными, влекущими, словно увиденными глазами влюблённого юноши, у которого всё впервые и всё впереди, и вместе с тем горечью старого вина щипало, отстоявшееся на дне души, чувство конечности, неповторимой прелести переживаемого мгновения, - он осознал, что всё это было, и возможно, будет, и повторится бессчётное количество раз, но, увы, не для него, не с ним, не сейчас… И это пройдёт…

   Это (совсем не характерное для Константина прежнего – каким он себя знал) чувство, столь полное, завершённое, явилось своего рода откровением, распахивающим перспективы для мыслей, дерзаний, открытий; таить его в себе, ни с кем не делясь, не хватало терпения. Константин завертел головой, обмахнул пустоту, обернулся вокруг собственной оси, едва не воскликнув: «Где ты?!» Ангел покинул его. Или он здесь, рядом, только не выпячивается, не видя в том необходимости? Константин теперь знал, каким деликатным, почти незаметным, может быть его присутствие, и каким повелительным, если того требуют обстоятельства.

    Но ангел, похоже, своё дело сделал, - Константин заметил, что уже некоторое время идёт в потоке людей, движущихся в одном направлении. Озираясь, Константин пытливо вглядывался в спутников. В основном это были мужчины тридцати-шестидесяти лет; женщин было совсем немного; старики и дети не встречались вовсе. Какое-то онемение чувств и излишняя сосредоточенность на чём-то внутреннем, тяжёлом и угрюмом, делали их лица похожими одно на другое, подобно тому, как одинаково унылый чёрный цвет глаз и волос азиатов делает их неразличимо похожими для европейцев. «Да что с вами, люди?! – хотелось обратиться к ним: Раскройте глаза пошире, радуйтесь новому дню вместе с птицами! Или уж будьте до конца последовательны: сотрите с неба луну (звёзд ночью в городе уже не видно), придушите зверей в зоопарках (с дикой фауной вы, почти, расправились), сбейте росу с травы, потушите солнце, сорвите с деревьев листья, чтобы мир вполне соответствовал вашему представлению о нём. Сожгите все умные книги, взорвите дворцы, взломайте шкафы музеев - разбейте, развейте, распылите по ветру прах бесценных раритетов, направьте в реки сточные воды… Пусть будет по вашему, ибо как можно сохранять хладнокровие, когда умирают чувства? Это – жизнь, люди! Вы слышите меня? Это – жизнь!» Но нет, не хватило духу, обратиться к ним вслух. «Ещё не время, трезво рассудил Константин: - Я ещё не готов». Да, у него появилось желание поделиться с ними чем-то, что они пока не могут воспринять без помощи со стороны, но и в нём это новое чувство пока ещё только – желание. Нести Слово может любой, на кого пал выбор, но сначала нужно самому научиться читать знаки и различать приметы, которые всюду… Он сам только-только узнал, как упоительно жить, наслаждаясь мгновением, и одновременно ощущать дыхание вечности, жить не в сиюминутности и не во вневремённости, а с ясным осознанием  чуда своего пребывания в мире. У него пока не было слов, способных вполне выразить народившееся ощущение возможности гармонии между собой и вездесущими стихиями, но когда он найдёт эти слова, он станет зрением слепых, слухом глухих, Словом бессловесных. Он возродит веру в неизбежность поющего завтра. Прочь химеры! Сейчас и всегда всё, что у нас есть и ничего сверх того, что нужно, ничего лишнего, что может лишить надежды будущие поколения!

    Принимая ручейки из окрестных дворов, остановок и улиц, людской поток полнился, пронося Константина мимо высокой, окрашенной в жёлтый цвет, кирпичной стены, поверх которой на гнутых внутрь двора швеллерах и уголках была натянута колючая проволока, вдоль длинного фасада с огромными, заложенными стеклоблоками, окнами, через застеклённую от верха до низа – как на железнодорожном вокзале – дверь в большой тёмный зал. Дыша в чей-то затылок, Константин прошёл через турникет, пристроенный к конторке, за которой усатый, одетый в форму лесник, строго поглядывая на проходящих, о чём-то докладывал в телефонную трубку. Женщины отделились. Мужчины спустились по короткой бетонной лестнице в узкий полутёмный зал, больше всего напоминавший казённый предбанник, с лавками и одинаковыми жестяными шкафчиками вдоль стен. Здесь люди снимали с себя одежду, и, облачившись в серые и синие халаты, извлекаемые из шкафчиков, направлялись через короткий коридор в помещение циклопических размеров, где должно быть творилось что-то колоссальное, под стать занимаемую под эту деятельность пространству: даже здесь, в предбаннике, ощущалось дыхание пламени: полы, потолок и стены сотрясались; вибрировал и гудел нагретый воздух, потом проносился, заменялся новой, холодной порцией. Вместе со всеми Константин разделся до трусов и принялся ходить по залу, заглядывая в шкафчики. Когда он наконец нашёл себе халат и вдел правую руку, события стали развиваться следуя логике кошмарного сновидения – стремительно и необъяснимо: из левого рукава халата выскользнул бледный, гибкий, как уж, и, разумеется, голый, рыжеволосый молодой человек, и залаял тенором, привлекая к Константину внимание окружающих. В момент ока серые и синие халаты взяли артиста в кольцо, взволнованно зашипели, заворчали, вскипели, горячо о чём-то заспорили между собой. Не понимая ни звука в этом гвалте, Константин попробовал расположить их к себе обезоруживающе-жалкой улыбкой; затравленно крутясь, пытался выудить из колыхавшегося круга искажённых физиономий хоть сколько-нибудь, хоть одно дружелюбное лицо; взгляд скакал с объекта на объект, но стоило ему задержаться на секунду на чьём-нибудь отдельном лице, как тут же он замечал в нём омерзительные, отталкивающие черты: непропорционально поставленные глаза, уродливые оттопыренные уши, гротескный рот с кривыми коричневыми зубами, деформированный подбородок – да мало ли всего… Производимый же ими шум вкупе с шумами соседнего помещения был совершенно непереносим. Закрыв ладонями уши, Константин сел на корточки, скрючился, уткнувшись лицом в колени, зажался, не имея сил ни закричать, ни заплакать, ни позвать на помощь…

    Ну, всё. Хватит. Довольно водить читателей за нос, проецируя на бумагу картины фабрикуемые нездоровой психикой.

    Значит так и напишем: в среду, на одной из окраин города Саратова, ранним утром, когда петухи близлежащего посёлка ещё не успели осипнуть, рабочие почтового ящика №*** задержали в раздевалке мужчину тридцати с небольшим лет, пытавшегося похитить серый байковый халат, входящий в комплект спецодежды. В момент задержания на злоумышленнике были только хлопчатобумажные семейные трусы с рисунком «красно-синие китайские огурцы на алюминиевом поле». Так как задержанный отвечать на вопросы категорически отказывался, сотрудниками вневедомственной охраны был вызван милицейский наряд, который установил «Факт имевшихся следов побоев» на теле означенного субъекта, и подозревая у него наличие черепно-мозговых травм, отконвоировал задержанного в приёмный покой 6-й Сов.больницы.

    Почувствовав себя в относительной безопасности, неизвестный назвался Овчинниковым Константином Михайловичем, автором и исполнителем песен. Отвечая на вопросы, как он проник внутрь охраняемой территории режимного предприятия, с какой целью, и откуда на его теле следы побоев, Овчинников рассказал невероятную историю об автомобильной аварии и, якобы имевшем место, явлении Ангела, который привёл его к рабочим, и уже рабочие провели Овчинникова на секретный объект.

    Вследствие того, что Овчинников упорно настаивал на абсолютной истинности, изложенной им истории, не пытаясь объяснить событие достоверными причинами, а также очевидной необходимости психиатрического обследования больного, назвавшегося Овчинниковым субъекта госпитализировали в областную психиатрическую больницу, где он в течение двух с половиной месяцев проходил курс реабилитации. К концу курса все рефлексы, находящегося на излечении больного оказались в норме. Он научился шить стёганые фуфайки (ватники) и писать акварелью натюрморты. Единственно, он по-прежнему не мог правдоподобно объяснить происхождение травм на своём теле.

    Можно было бы на этом закончить рассказ о безумной ночи гитариста, если бы не некоторые, бросающиеся в глаза, несообразности. Чем же всё-таки объяснить, высвеченные рентгеновским аппаратом жуткие следы черепно-мозговой травмы, - как говорили некоторые специалисты (и я склонен им доверять) несовместимой с жизнью,- на затылке Овчинникова? Значит авария, или что-то другое, имела место? Кто же так мастерски сложил и мгновенно срастил – все до осколочка – фрагменты затылочной кости? Когда? Обследовавшись позже (уже по собственной инициативе) в одном из Санкт-Петербургских мед. заведений, Константин узнал, что его костяк перенёс ряд серьёзных травм: так таз и крестец составляли шесть искусственно – но искусно – сложенных частей, левое колено (головка малой берцовой кости и коленная чашечка) сразу после катастрофы, вероятно, казалось горстью ненужных осколков, а четвёртый поясничный позвонок носил явные следы компрессионного перелома.

    Деменцией на почве алкоголизма такие увечья и чудесное от них избавление не объяснишь. Так что правдоподобнее?

    Что добавить, не знаю.
 

                КОНЕЦ