Впервые о себе

Стихи (или мини-поэма), написанные под влиянием поэзии авторов
Ордена Куртуазных Маньеристов и других русских поэтов, а также
личной встречи с известным поэтом Андреем Добрыниным.

На день рожденья к другу еду снова,
Чтоб подарить стишок очередной.
Такой подарок лучше никакого.
Тем более, стишок не чей-то, – мой.

Я на досуге оды сочиняю,
Потом своим приятелям дарю.
Зато подарков я не покупаю
И каждый раз деньгами не сорю.

И так порой копейки нету в доме,
А тут ведь что ни месяц – юбилей…
Уже немало я наэкономил
На юбилеях близких и друзей.

Писал сам Шопенгауэр когда-то:
«На всё у философии свой взгляд!
Она меня не сделала богатым,
Зато избавила от многих трат».

Вот так и я живу. По-философски.
Друзей стараюсь шуткой забавлять…
Но мне сказал один поэт московский:
«Талант себя обязан продавать!»

Да я б продал, но стих мой специфичен.
Лишь тем пишу, с кем знаюсь много лет.
Эпистолярным жанром ограничен,
Я просто неликвиден как поэт.

Поэту мыслить надобно высо́ко!
А к знаниям ведёт упорный труд…
Где я, судите сами, лежебока,
А где литературный институт?

Как бурелом, дремуч и непролазен
Моей необразованности лес.
Эх, будь я хоть немного куртуазен,
Тогда пошёл бы творческий процесс.

Я б сочинял в изысканнейшем стиле
Как царскосельский юный лицеист.
И мне бы очень многое простили…
Как жаль, что я совсем не маньерист!

Я б по ночам кутил в угаре пьяном,
Покинув свой рабочий кабинет.
И мчался б на извозчике к цыганам
Я как заправский ветреный поэт.

Писать бы мне о молодых вакханках!
Воспеть бы кубок старого вина!
И вспоминать балы в роскошных замках!
И ликовать, что вновь пришла весна!

Я рассказать в стихах намеревался
Дела давным-давно минувших дней.
Но наскрести не смог, как ни пытался,
Их  по сусекам памяти своей.

Вагон моих душевных потрясений
Стоит пустой, там только ветра свист.
Я не изведал тайный смысл явлений.
Мой жёсткий диск страстей высоких – чист.

Произволением судьбы-злодейки
Не претерпел я всевозможных бед.
И не храню я в банковской ячейке
Моих  несчастий мемуарный бред.

Я не лежал в снегу, залитый кровью,
Заезжим дуэлянтом поражён.
Да и неразделённою любовью
Я, в общем, как-то не был уязвлён.

Я на себе не испытал гонений,
Как сосланный в Сибирь социалист.
И не страдал как одинокий гений,
Великий, но не признанный артист.

Уйдя от мира в скит пустынный дальний,
Я не давал безмолвия обет.
Я не имел известности скандальной
Как неуёмный светский сердцеед,

Не посылал свой список донжуанский
Издателю, чтоб вставил в переплёт.
И душ не растлевал невинных дамских,
А если что и было, – то не в счёт.

Не наплодил я женщин разведённых,
Носящих впредь фамилию мою,
А также легион от них рождённых
Детей, осиротевших на корню.

Идущего  в атаку супостата
Я пулей из седла не выбивал.
И с пламенем объятого фрегата
На абордаж людей не поднимал.

Я не томился без вины в темнице,
Не покорял с гастролями Париж,
Не пробирался через три границы
С верблюдами, везущими гашиш.

Я не потомок княжеского рода…
А если были гении в родне,
То, видимо, уставшая природа
Решила отдохнуть как раз на мне.

Не завсегдатай клубов я и баров.
И внешностью довольно неказист.
Не получал я крупных гонораров,
Как живописец-автопортретист.

Я не судился с шайкой бюрократов,
За вред моральный требуя с них мзды.
Я не участник съездов и дебатов.
И не имею статуса «звезды»…

Тогда о чём сказать тебе, читатель?
Ты обожаешь глянец и гламур.
Ты – сплетен  и сенсаций пожиратель.
Ты любишь блеск безумных авантюр,

Разводы кинозвёзд и бизнесменов,
Тупой богемной жизни круговерть,
Быт олигархов и олигофренов,
Стрельбу, разврат, насилие и смерть.

Большие деньги, что в чужом кармане,
Тобою быть посчитаны должны.
Подонков от Версаче  и Армани
Считаешь ты элитою страны.

Тебе маниакальные пристрастья
В художнике важней, чем Божий дар,
И даже факт чьего-либо несчастья –
Всего лишь очень ходовой товар.

Ты веришь всем газетным жёлтым басням,
Вульгарность именуешь словом «шарм».
И в жизни для тебя всего ужасней
Тяжёлый воздух тюрем и казарм.

Ты заглушаешь фирменным парфюмом
Свой сигаретный и похмельный смрад.
Прикрыв убогость дорогим костюмом,
Решил ты, что сам чёрт тебе не брат.

Жизнь без излишеств ты находишь пресной.
Ты не стыдишься своего вранья.
И для тебя совсем неинтересны
И цель, и смысл, и сущность бытия.

Читателю такому разве нужен
Писатель – неудачник и ханжа,
Который предрассудками нагружен
И пишет, поучая и брюзжа?

Который вдохновенно не расскажет
О жизни фешенебельных блудниц,
О собственных поместьях или даже
Приятельстве с одним из первых лиц,

Который не провёл лет пять на нарах,
Подобно современным шансонье,
Который даже не был на Канарах,
Не ел еды вкусней, чем «Оливье».

Сей скучный автор с хмурыми бровями,
Конечно же, не нужен никому.
Ни сердцу, одержимому страстями,
Ни гордому, лукавому уму.

Не нужен он любителям экстрима,
Что от Владивостока до Москвы,
Собой являя вновь упадок Рима,
Желают только зрелищ и жратвы.

Но если ты, читатель, очень развит,
Душой, умом и чувствами богат,
Тогда тебе тем паче нужен разве
Такой вот престарелый дебютант?

Что на печи лежал лет тридцать с гаком,
Как незабвенный муромец Илья,
Вкушая холостую жизнь со смаком
В условиях отдельного жилья,

Не помышляя ни о бренной славе,
Ни о противном слове «карьеризм»,
Ни о глобальной мировой халяве,
Когда наступит всем нам коммунизм;

Существовал, любуясь мирозданьем,
Не слыл ни простаком, ни мудрецом…
И вдруг внезапно ощутил желанье
Стать семьянином: мужем и отцом;

Пожертвовав свободой, как ни странно,
Почуял вдруг к стихосложенью вкус,
Как будто дар какой-то, свыше данный
Для облегченья тяжких брачных уз.

Почти любой был в юности поэтом,
Стишком девиц старался охмурять,
А охмурив, женился, но при этом
Уже терял способность сочинять.

А я, наоборот, ни сном, ни духом
И не мечтал о поприще таком.
Но уловить пытался чутким ухом
Все звуки мира и все мысли в нём.

И вот, покуда был я неженатым,
Я в реку жизни сети опускал.
И плыл по ней. И мысли в виде сжатом
Из тех сетей потом я извлекал.

Ну а теперь, когда меня прибило
Волной к семейным тихим берегам,
Я чищу сети от травы и ила,
Мне недосуг болтаться по волнам.

Я молодость потратил бестолково:
Читал, с людьми общался, песни пел…
Зато узнал я множество такого,
Чего не знают те, кто «преуспел».

Нет у меня каких-то достижений.
Я не творил, а мог лишь созерцать.
Зато имел свободу размышлений
И склонность хладнокровно наблюдать.

Я жизнь любил и, как заворожённый,
Всему внимал, не смея слов сказать.
Ну а теперь, матёрый, умудрённый,
Уже порою склонен поучать.

Мой опыт – не салат из разных мнений.
Он – жидкость, где на дно осела муть,
Купаж из слов, намёков, откровений
И пристального всматриванья в суть.

Раствор сей был пропущен многократно
Сквозь фильтр книжной мудрости веков.
Он выдержку имеет как у знатных
Французских дорогущих коньяков.

Для тех, кто не утратил интереса
К таким вопросам, что стары как мир,
Прививкой от инфекции прогресса
Послужит мой волшебный эликсир.

Однако, он совсем не панацея.
И не всегда эффект реально зрим.
Решающей является идея,
Которой собутыльник мой томим.

Тот, кто не прекратил своих попыток
В картине мира пазлы разложить,
Употребляя ценный мой напиток,
Определится, «быть или не быть».

А тот, кто всюду ждёт лишь развлечений, -
Он ничего, конечно, не поймёт.
Воспримет всё как шквал нравоучений,
И нить беседы нашей оборвёт.

Я угостить готов своим настоем
Того, кто в корень зрит, а не в дупло,
Кто головной убор носить достоин,
Кому «включить мозги» не «в западло».

Сей славный муж не пьёт дурного зелья.
Плебейский пир не нравится ему.
Он уважает высший сорт веселья,
Дающий пищу сердцу и уму.

Моё питьё он будет пить неспешно,
А мне взамен предложит своего.
И обретёт на миг покой нездешний,
И будет мир на сердце у него.

Я вместе с ним задумаюсь о вечном,
Взгляну на вещи с новой стороны.
И, может быть, понять сумею нечто
Из недоступной прежде глубины.

Но как найти такого компаньона?
По запаху, как милицейский пёс?
Таких людей – один из миллиона…
Или сидеть и ждать, чтоб сын подрос?

А, может быть, дерзнуть и стать поэтом?
Всё, что волнует, взять и написать!
А после по журналам и газетам
Ходить и эти тексты предлагать?

И пусть любой желающий читает
В журнале «Патриот» мои стихи,
Где автор беспристрастно обличает
Общественные язвы и грехи,

Чтоб долго был любезен я народу,
Тем, что на лаврах я не почивал,
Что негодяям не давал проходу
И без конца пороки бичевал.

Могу и для газеты «Нострадамус»
Я что-нибудь чудное накропать.
Ведь ежели напрячь изрядно анус,
То можно стих из космоса «скачать».

В еженедельник «Вестник  управдома» ,
Где тоже всякий вздор и чепуха ,
Войдя в «эгрегор» их посредством взлома,
Черкну я про реформу ЖКХ.

А для многотиражки «Сталин с нами!»
Я б написал про заговор врагов,
Что, мол, народы сталкивают лбами,
Что, мол, «спасай Россию, бей жидов!»

Печатный орган русских содомитов
Закажет мне поэму «Мужики».
Но я пошлю их к чёрту, паразитов!
Писать мне про такое не с руки.

Редактору оккультного журнала
С названьем «Карма, тантра и астрал»
Я крикну, заглянув в окно подвала,
Что я на гонорары их плевал.

Да и вообще, не стоит появляться
В редакциях сомнительных газет!
Поэт, конечно, может  продаваться.
Но быть продажным он не должен, нет!

Поэту надо о непреходящем,
Прекрасном и возвышенном писать.
Тогда искусство будет настоящим,
Сердца людские будет волновать.

По крайней мере, важно для поэта
Быть максимально искренним в стихах.
Восстать он должен против мнений света,
Рискуя получить ботинком в пах.

Да, я хотел бы так же как Некрасов
В крестьянские страдания вникать!
И, рябчиков вкусив и ананасов,
Буржую день последний предрекать!

Но нет! Опять не то… Да что ж такое!
Ужель мне быть поэтом – не судьба?
Хватаюсь я за низкое, земное:
Проблемы, суета, возня, борьба…

Пристало не о дольнем, но о горнем
Мне, жителю Парнаса, говорить.
Всё мелкое я должен вырвать с корнем
И в «области заочны» воспарить.

О чём мой стих поведать мог бы людям?
О смерти, что маячит впереди?
Бояться смысла нет, мы все там будем,
Пройдя четыре четверти пути…

Или о жизни Будущего Века,
О Царствии Небесном на земле?
О суете никчёмной человека?
О лжи и правде? О добре и зле?

О подвиге солдат в бою с врагами,
Отдавших душу за друзей своих?
О рыцарской любви к прекрасной даме,
Ей посвящённых глупостях больших?

Я знаю жизнь, я видел очень много,
Об очень многом мог бы рассказать.
О вере в миражи и вере в Бога,
О нашем неуменьи умирать…

Я б обратился с речью к молодёжи,
Чтоб увести их с гибельных путей.
Ведь стоит лишь взглянуть на эти рожи,
И страшно мне за собственных детей.
 
Призвал бы я родителей к ответу,
Что отпрысков не научили жить,
А пожилым – дал ценные советы,
Чем нужно в этой жизни дорожить.

Хочу я мысли выразить стихами,
Придав им блеск и очень броский вид.
Ведь люди с их пустыми головами
Хватают, как сороки, что блестит.

И темам, и словам моим свободно
В моих стихах, как в море – кораблю .
Я мог бы написать о чём угодно.
Но более – о том, что я люблю.

Люблю я Русь родную, как Есенин.
Люблю я чёрный кофе, как Бальзак.
Как Осип Мандельштам, я откровенен.
Детей люблю, как Самуил Маршак.

Мне близок дух таких больших поэтов,
Как Пеленягрэ или Степанцов,
Искусства чистого апологетов,
А также гениальнейших чтецов.

В стихах я и лиричен, и неистов…
Уверен я, наступит нужный срок,
И Орден Куртуазных Маньеристов
В свой новый сборник мой возьмёт стишок.

И в самых острых приступах гордыни
Мечтаю я, что день такой придёт,
Когда мой друг поэт Андрей Добрынин
В знак восхищенья руку мне пожмёт.

Мои стихи… Они – бальзам на раны
Всем женщинам, которых я любил,
Они и глубоки, и многогранны…
Я, правда, их пока не сочинил.

Пегас мой к бою приведён в готовность,
Его порывы трудно мне унять.
Простите дебютанту многословность,
Боится он, что могут не понять!
 
О, сколько нам сулит открытий чудных
Желанный всеми просвещенья дух!
А я – лентяй, невежда беспробудный.
Всё, что пишу я, – просто мысли вслух.

Провинции глухой шальные дети,
Росли мы от культуры в стороне.
Но коль старик Державин нас заметил,
Нам этого достаточно вполне.

                (2010 год)