На какой обочине

Я оставлю тебе половину начатой пачки,
Вытри пену мне с губ, напоследок хотя бы не в лоб.
Отключи аппарат, все равно ничего не значил.
Ведь теперь я уже не почувствую ничего.

Мои братья умрут молодыми, но слишком просто.
Это все слишком грязно, но нам не хватило сил.
Твоя тихая участь прикроет твое уродство,
Которое вынес в себе и которое отпустил.

Не суй нос не туда, скрутят голову, скормят собакам.
Оттого мы, наверное, были с рождения злы.
Открой сердце свое, чтобы клеить туда заплатку.
Оттого мы, наверное, больше не знали любви.

В моем темном подвале валяются только банки,
В коих пусто хранились надежды на каждый день.
Мой бассейн с разбитым стеклом стал моей стигматой,
Которая давит на грудь в этой комнате без людей. 

Мое тело чехол для червей, я ножами забил карманы,
Чтобы срезать все бирки товара, срезать свою цену,
Чтобы вновь ковырять свои не зажившие раны,
Чтобы чувствовать жизнь до того, когда я умру.

Я глотал керосин, моя жизнь — это Год керосина.
До убожества блеклая и корявая до отвращения.
Как же долго и где, непонятно как нас тут носило,
И когда-нибудь кончится все неудачным одним лечением.
 
Где искать нас самих, на какой подскажи обочине
В этом мире холодном и диком, в месте каком чужом.
Чем залить это все, чтобы больше не кровоточило.
Мы себя не нашли и друг друга уже не найдем.
 
Забери мои вещи, я сам был всего лишь вещью.
Был лишь телом ненужным, менявшим себя на труд.
Был всего лишь мешком для хранения тьмы и желчи.
И был больше ничем, большего и не ждут.

У меня не осталось души, лишь вместилище паразитов.
Я с рождения просто шкатулка, которую ты продашь.
Я свой собственный еретик, собственный инквизитор.
Я свой собственный каторжник, собственный свой палач.
 
Депрессия кончилась, и кончились мы в депрессии.
Я глушился по страшному и дальше до дна глушусь.
Мое тело лишь мясо, которое в лавке взвесили.
Если пустят на пользу, может быть улыбнусь.