Отплытие. Николай Рубцов

  Одно из самых волнующих для меня стихотворений Рубцова – «Отплытие». Я не шутя считаю его шедевром и одним из самых лучших его произведений. Первая же строчка бросает в родное: «Размытый путь. Кривые тополя». Кстати, поэт достаточно часто обращался в начале своих стихотворений к форме назывного предложения. У вас ведь, наверное, сразу же зазвучало его же: «Высокий дуб. Глубокая вода» – один к одному. А «Тихая моя родина! // Ивы, река, соловьи…»? Или – «Лошадь белая в поле тёмном»?... Ключевые стихотворения. Шедевры. Так вот, меня первая строчка почему-то обращает к некоторым полотнам русских пейзажистов – в первую очередь, наверное, к Саврасову. Мерцающие лужи дорог, грязные колеи, раздетые осенью, грустные деревья по обочинам бездорожья… «Была пора отлёта». А дальше… загадочное ведь совершенно: «И вот я встал и вышел за ворота, //Где простирались жёлтые поля…». Что-то вне конкретной предметики. Вне быта. Вне места. Вне дома. Платоновское грустное пространство русской равнины. Ворота выходят в неё, в мир, а не на деревенскую улицу. А «жёлтые поля», простирающиеся за шагом в мир, это никак не рожь, скажем, по логике стихотворения и строфы, а его же «поблекшие травы луга». Осеннее, грустное пространство русской равнины.
Следующий шаг – тоже вне пространства, неопределённости: «И вдаль пошёл…». Звуки печали сопровождают лирического героя: крики перелётных птиц, «гудок чужой земли, гудок разлуки!» В них такая нам знакомая у поэта «тоска»: «…тоскливо пел». Волнение пути, тревога дороги, печаль «дорожной смуты».
  «Я ни о чём ещё не сожалел…» – так завершается вторая строфа, и право, она только добавляет грусти, но не объясняет нам – «о чём»?
  Следующие две строфы (совершенно потрясающие!) с огромной силой пробуждают в нас тайну отплытия на больших северных реках: скрип дебаркадера, плеск холодно мерцающей воды, её шлепание по доскам пристани, качающиеся и скрипящие трапы, смутные силуэты «хмурых» матросов, молчаливые и усталые пассажиры, летящие в воду окурки, шаркание ног, пугающий бряк цепи трапа, резкий гудок теплохода, блики света на чёрной воде, бурлящая у винта вода, глухое урчание мотора. Наверное, только пьяный и счастливый человек не будет затронут тайной, магией отплытия…
И дальше молния, яркий прочерк чувства, его ослепляющая сердце вспышка:

И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!

  Вот она – причина сожаления! Встречи-расставания… Всегдашний налёт боли сердечной, тоски. Одиночество среди русской равнины, северной реки, времени «распада» – так им любимой и воспетой осени… Отрывание от родного, нажитого, уютного к неясному контуру «мглистой юности». По сути же – в неизвестность. Какой зыбкий ориентир – «мглистый берег юности»! Где он? Вы знаете?
  Щемящее стихотворение! Равное другому шедевру – «На ночлеге», столь же магическому, таинственному, вызывающему в душе дрожную волну воспоминаний…

Размытый путь. Кривые тополя.
Я слушал шум — была пора отлёта.
И вот я встал и вышел за ворота,
Где простирались жёлтые поля,

И вдаль пошёл... Вдали тоскливо пел
Гудок чужой земли, гудок разлуки!
Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,
Я ни о чём ещё не сожалел...

Была суровой пристань в поздний час.
Искрясь, во тьме горели папиросы,
И трап стонал, и хмурые матросы
Устало поторапливали нас.

И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал... всё дальше... без оглядки
На мглистый берег юности своей.