Роман Рубанов -2020

                ***
То дожди, то солнце, то ветер, то холодно, то тепло —
не пойми что за погода, но дни чудо как хороши.
Бабочка календариком втиснется под стекло
и словно жизнь перелистывает — шебуршит, шебуршит.
Выйдешь с крыльца, как в космос, в вечер — повсюду такая синь...
От колонки по тропке бабка с ведёрком идёт домой.
Кошка дорогу перебежит, бабка крестится: сгинь, сгинь...
и с перепугу плеснёт в неё из ведра водой.
Соловей запоёт, пёс подхватит, выпь на реке всплакнёт,
на крышу сарая звёзд будто кто из мешка натрусил.
Соседский мальчишка через забор лихо перемахнёт
и побежит на речку, где плещутся караси.
И ничего не надо больше. Ведь вот она жизнь — село.
Сено-солома. Тишина. Жизнь прозрачна. Вот она вся.
Ты аккуратно в окошке гвоздь отогнёшь, вынешь стекло —
календарик выпорхнет праздниками шелестя.

            ***
У колонки намёрзло льда.
Я в калошах иду по льду.
В мои вёдра льётся вода
и суда по воде идут,
и растёт из воды камыш,
и дымок идёт из трубы,
и петляют следы от лыж
вдоль дорог, где столбы, столбы,
постою, посмотрю в ведро:
вот он я, вон мои следы,
вон скользнул золотым пером
луч фонарика. Рвутся льды,
и слышна перекличка рек.
В вёдрах льдинки плывут звеня.
Заметает деревню снег,
и следы мои, и меня

Август
Маме
Вздохнув, калитка всхлипнет тихо,
проснётся август во дворе
и выйдет сад: где облепиха,
две вишни, яблоня, орех.
Там тёплый ветерок, украдкой,
пройдя высокую траву,
читает старую тетрадку
почти всегда одну главу.
Над садом млечный путь скисает.
Сад шелестит в ночи листвой.
И громко яблоки бросает
на крышу душа домовой.
Мелькнув в окно, луна в портьере
запутается до утра.
Там спицы в старом шифоньере
неспешно вяжут свитера.
От нарастающего гама
шмелей, таскающих пыльцу,
проснётся на рассвете мама,
чтоб завтрак собирать отцу.

           ***
Над Стрекалово дымка плывёт.
Мама Дымку выводит из хлева
через двор — из ворот, поворот —
и налево.
Там рассвет и трава высока,
луг широкий усыпан цветами.
Будет много у нас молока
и сметаны.
На кручёной верёвке тугой,
до обеда, по сочному лугу
ходит Дымка, тряся головой
предрассветной, по кругу
тучным выменем будто мешком,
золотыми набитым, позвякивает
и весь луг молоком
заволакивает.

                ***
Залозье — хутор за речкой. Срежешь пару лозин,
гонишь коров на пастбище, в траве кузнечик строчи;т.
Или на велике, помню, ездили в магазин,
а обратно везли хлеба горячие кирпичи.
Подъезжаем к речке, а там дядька и мой отец
сидят, ловят рыбу, курят. Каждый себе на уме.
Я трясусь на багажнике «Аиста». Лету конец.
И у меня самый звонкий, такой заливистый смех.
И по кочкам, по кочкам... батя уже вдалеке.
И вот уж Стрекалово. Баб Нюра идёт за водой.
Ребята меня ссаживают, и я бегу налегке
мимо старого клуба, где тополь растёт молодой.
Каникулы кончатся. Я уеду. Пройдёт сто лет.
А когда вернусь сюда, здесь всё будет уже не то.
Нет Залозья, баб Нюры и даже «Аиста» нет,
и только тополь старый стоит. Стоит старый то....

Падалица
Падалицы в саду много.
Белый налив опадает.
За полночь выйдешь во двор. Темно.
Звёзды над проводами.
Скошенная трава.
Рокот машин за гумнами.
Стоит под каштаном кровать
чугунная.
Из сада окно растворить
выпустив занавески,
с кем-нибудь поговорить,
когда говорить не с кем.