Объятия высших сил коварны
Всё правильно.
Мы люди воспитанные, с принципами: как нам скажут, так мы и думаем, куда покажут, туда и двигаемся, но не спешим, наивно прикидывая, где и как нам поудобней встроиться в эту общую определённость и предсказуемость. А уже скоро.
И вот объятия школьных стен раскрылись – летите, голуби, летите!
Нет, оказывается, не каждый может, да и не всем это надо.
Но самые смелые резво замахали крылышками, имея свою цель и надежды. Я тоже замахал, чуть приподнялся, блин, а куда лететь-то?
Вокруг столько всего интересного, как бы не прогадать!
И растерянность вдруг от такого многообразия.
А у Шурика без миражей и колебаний. Пока я прикидывал, взвешивал и сомневался, он усердно готовился и поступил в МГУ на мехмат.
Не прошло и недели, познакомился с девочкой. Она оказалась с филологического. Девочка хорошая. Не какая-нибудь шлёндра с сигаретой в зубах, тем более, сам Шурик не курит. Девочка строгих правил из культурной московской семьи.
Я горжусь своим другом. Всё как надо у него, но…
Уже после второй краткой прогулки между высоткой математиков-технарей и стекляшкой гуманитариев, когда Шурик заговорил о новой встрече, она как-то смутилась и, осторожно подбирая слова
- Саша, - сказала вежливо, - нам будет сложно общаться, - и посмотрела на него с искренним сочувствием. – Вы даже Пастернака не читали!
- А кто это? – я спросил, прервав рассказ друга.
- Поэт такой, - вздохнул Шурик, - а я стихи не люблю.
Стихи он, действительно не любил, но девочка ему сильно понравилась.
А я после того разговора – просто ради интереса: фамилия чудная – заявляюсь в нашу районную библиотеку.
- У вас Пастернак есть?
Библиотекарь женщина средних лет посмотрела на меня как-то неопределённо.
- Как? – переспросила.
- Ну, писатель такой, поэт Пастернак. Фамилия такая.
- ...посмотрите там на букву «П»! – кивком определила направление поиска.
Я пошел вдоль стеллажей, а она мне вслед:
- Он советский или зарубежный?
А это тебе, овца, надо бы знать, про себя бурчу.
А я и сам без понятия, советский он или какой.
В зарубежных не оказалось, но я особо и не надеялся. Я вообще не надеялся его обнаружить в нашей библиотеке. Наверное, же он очень ценный, читаемый, нарасхват. Даже если и есть в библиотеке, то, скорее всего, на руках. Но надо убедиться.
Иду вдоль стеллажей – ба! – стоит. Толстый темно-синий том «Стихотворения и поэмы». Даже удивился.
Библиотекарша достала мою карточку стала оформлять.
- О! – говорит не без удивления и удовлетворения, словно получив компенсацию за свою неосведомлённость, - Вы первый её берёте.
А в подтексте – чудак вы молодой человек: берёте книжку, которая никому не нужна.
Уже дома я разобрался.
Книжка эта была издана в 1965 году, вскорости поступила в библиотеки, в том числе и нашу, и тихо простояла на полке в полном покое и забвении более 10 лет.
Странно.
Может, это с Шуриковой девочкой что не так?
Когда у книжки много читателей, сразу понятно – книжка интересная. А этот пастернак – даже страницы слипшиеся – никто эту книжку не только не читал, но даже и не раскрывал. Вовсе необязательный он и даже вообще ненужный нашему городку.
Или это наш городок такой замухрышка – не дорос до этих стихов?
Ну уж нет! О нём даже песенку сочинили: «Городок наш ничего, населенье таково…».
Вот именно, таково, что пастернаки ему совсем ни к чему.
Где истина? Уже интересно. Вот и попробуем разобраться.
Не простое оказалось чтение. Но это уже дело принципа. Не люблю быть дурнее грамотных. Пришлось поднапрячься.
Сложности возникали из-за мало знакомых слов, но больше из-за незнакомых, не нашего обихода понятий. И наряду с этим вдруг очень близкое:
«Все наденут сегодня пальто
И заденут за поросли капель,
Но из них не заметит никто,
Что опять я ненастьями запил…».
А то вообще ну прямо про меня:
«Во всём мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья…».
Замечательно!
И что интересно. Вот и не зарубежный он, а все равно какой-то не очень советский. Сам по себе. Всё у него по-своему, по другому, не так и не про то, чему нас в школе учили, и к чему все давно привыкли и сразу всё понимают. Но так даже интересней. И стихи интриговали своей не сразу понятностью и нестандартными дальними смыслами.
Постепенно вчитался, увлёкся.
И вдруг:
«Он был как выпад на рапире.
Гонясь за высказанным вслед,
Он гнул свое, пиджак топыря
И пяля передки штиблет...
Из ряда многих поколений
Выходит кто-нибудь вперед.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход».
Я остолбенел.
А разве так можно о Ленине?!
Огляделся. Те же стены комнатёнки… Обои цвет не изменили, потолок не рухнул, часы тикают. Ничего вроде не случилось.
Но чувствую, что-то произошло.
Эти строчки словно вонзились в меня и затеяли какую-то мельтешню во всём организме. А в ответ из самого нутра моего вдруг явственно свибрировал сигнал тревоги – чует сердце беду.
Может он запрещённый? Диссидент? Но тогда бы книжку изъяли изо всех библиотек. А может, и изъяли, а у нас забыли. Никто же не брал его, не читал. Вот он, никому ненужный и всеми забытый, остался. Я его верну, они спохватятся – ой, не доглядели! Директор библиотеки влепит выговор малограмотной библиотекарше. Книжку изымут. И я её больше не увижу…
Э-э, нет, думаю, хрен вам, я лучше сам её изыму.
Вообще-то я книжки не ворую. Ниоткуда. Ни из библиотек, ни из магазинов, ни у знакомых. Вообще не ворую. Ничего. Мне матушка в раннем детстве такой урок преподала, что я с воровством завязал на всю оставшуюся жизнь. Речь даже не том, хорошо это или плохо. Воровать нельзя! И точка. Даже, восклицательный знак. Железное правило.
Но некоторые учёные утверждают, что у каждого правила есть исключения. Должны быть, так как они-то и подтверждают правило. Делают его особо железным.
А против науки не попрёшь.
Так вместо Пастернака в библиотеке появилась хорошая и востребованная книжка зарубежного автора Джованьоли «Спартак».
А я спокойно продолжил знакомиться с Пастернаком.
Над коммунизмом мы давно втихаря посмеивались, но великий Ленин живее всех живых! Он повсюду и навсегда: в учебниках, на плакатах, в кино, в газетах, на деньгах, на улицах и площадях… Он окаменел, обронзовел, навеки обетонирован и не подлежит переосмыслению.
А этот Пастернак совсем про другого Ленина. Просто, по-человечески и одновременно в тревожном предчувствии, где этот Ленин активный как вирус, вонзается в организм дряхлеющего государства, рушит его устои, удивляя и заражая массы верой в небывалое счастье.
Вознесённый над обыденностью взрывным потоком нового времени, он рвётся на острие всем понятной и близкой идеи в придуманное будущее, сам опасный и целеустремлённый, от которого не знаешь, чего ожидать.
Вот вам и Пастернак! К тому же ещё и тёзка, а это сближает.
Если бы только Пастернак, может, и обошлось бы...
Но девочка из культурной семьи подготовила моему другу список литературы для обязательного прочтения. И рядом с Пастернаком там была Цветаева.
Сборник её стихов и поэм, такой же синий однотомник, с той разницей, что востребованный и читаемый, тоже нашелся в нашей библиотеке.
Открыл я его на свою беду.
Такой атаки организм не ожидал и готов к ней не был.
Отчаянная свобода брызнула стихами со страниц этого сборника.
Свобода поверх запретов и ограничений. Всему наперекор. Без оглядки и ни на что не рассчитывая. Высочайший полёт в мировой поэзии, оказавшийся несовместимым с реальностью и даже самой жизнью.
Такую литературу мы не проходили.
Опасна она. И для юных душ, и для власти, да и вообще…
Волны гибельного восторга слишком заразны.
Я долго держал эту книжку и вернул, когда переписал в общую тетрадь то, что особенно понравилось. Первый дневник, он же медицинская карточка с первой записью истории болезни.
Цветаева стала озарением, открывшим неожиданную многомерность и колдовскую силу родного языка.
Язык – это ведь не буквы, слова и знаки препинания.
Язык – это живое море смыслов, звуков, символов, ассоциаций, научных сведений, представлений, фантазий и надежд…
Слова – это живые существа в потоке времени и сами – поток. У них тоже свой век. Они рождаются, набирают силу, живут и ветшают, меняя смысл или превращаясь в пустую, гремящую оболочку.
«И как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова».
Гумилёв тоже был в девочкином списке.
Пастернак дал понять, что я – как носитель русского языка определил себе слишком малую и легкую ношу. А Цветаева показала, что это не мы его носим, это он нас несёт. Нужно только расправить крылья и обрести свободу.
И вот здесь-то развилка.
Литература делится на живую и мертвую.
Выбирай, человек!
Я смотрю в хмурое небо.
Мем «свободен как птица» давно утратил свой гламурно-романтический флёр.
Летать гораздо труднее, чем ходить или даже бегать.
Передвигаться, отталкиваясь от твёрдой поверхности и легче, и безопасней.
А полёт – это совсем другое.
Мне не подняться.
Я наблюдаю с крыльца своего подъезда эту высокую жизнь птиц в безбрежном пространстве над нами.
Ветер треплет их перья, его порывы так и норовят вывернуть хрупкие крылья, искажают траекторию полёта. Невидимые излучения пронизывают беззащитные тела…
Там наверху другие свои опасности и зависимости.
Объятия высших сфер коварны.
Мы об этом не думаем и тянемся вверх со своими просьбами и наивными вопросами. Беззащитные внизу на Земле, ищем поддержки у Высших сил, хотя не уверены, что Им до нас есть дело.
Вышел сосед.
- Ты чего там увидал?
- Свобода! – говорю. – Общаюсь с Всевышним.
Виктор хмыкнул и усмехнулся. Наверное, выражение моего лица показалось ему глуповато-детским.
– Пока ты там будешь общаться, - дернул взгляд в небеса, - с Богом или со Змеем Горынычем, тебя тут на земле уже 10 раз разведут и обворуют. Вот где свобода! И каждый её понимает по-своему – тащат и тащат, суки ненасытные.
Иван вышел. Поздоровались. Дружно покритиковали обнаглевшую власть за превышение полномочий – за...бали своими запретами и намордниками! Покритиковали народ за то, что эту власть слушается. Но в вопросе о свободе к взаимопониманию не пришли.
- Зачем человеку свобода? – набросился на меня Виктор. –
Он же может чего-нибудь натворить!
- Да еще и себе во вред, - добавил осторожный и рассудительный Иван.
- Вот именно! – подвёл черту Виктор. – Жесткая рука нужна, вот что!
Двое на одного – численный перевес.
Какие всё-таки бездны таятся за каждым словом!
Какими разными смыслами мы наполняем их оболочки!
И отстаиваем каждый своё представление.
Какое тут может быть единство и согласие! Возможно ли оно вообще?
Или мы как опилки школьного опыта быстро поворачиваемся и выстраиваемся согласно диктату магнита, соответственно его силовым линиям.
Наша маленькая планета вместе с нами и со всем, что на ней, мчится, крутится, вертится под пронизывающими излучениями, о которых мы мало что знаем. Под влиянием больших и малых величин, только успевай поворачиваться! Сторонясь пришельцев из далёких глубин космоса, от которых неизвестно, что можно подцепить. Да разве убережёшься!
И вот в спокойной стране с трудолюбивым народом, стране, которую мы нередко ставили в пример собственной, вдруг небывалая вспышка протеста устоявшемуся укладу выносит человеческие массы на улицы. А их президент, который, действительно, сделал много полезного для своей родины, всего за месяц из батьки превращается в тирана. Да, симптомы и раньше отмечались, но жили-то нормально!
А теперь уже все хотят по-другому. Массы инфицированы жаждой перемен.
Новое время формирует новую реальность.
Свидетельство о публикации №120090904815
ИМХО - после фразы: "- Свобода! – говорю. – Общаюсь с Всевышним" текст нужно заканчивать. Непонятные разговоры с соседями обедняют здоровское начало эссе.
Автор, пиши ещё!
Константин Григорьев-Северный 30.11.2020 22:00 Заявить о нарушении