Эпиграмма на переводчика А. Сойнова

Прозектор  на свою беду  отрецензировал попавшийся  на глаза перевод 59-го сонета Шекспира, выполненный Анатолием Сойновым.

Перевод оказался «хромающим»:  в нем чередовались четырех- и пятистопные строки.
И Прозектор, не вдаваясь в дальнейший анализ, вполне резонно поинтересовался у Сойнова, не обижен ли хромым переводом Шекспир?
Сойнов ответствовал, что именно в хромоте сонета  «услышал его музыку и смысл».
А Шекспир не в обиде, ибо  он, Сойнов,  «подарил его музею свою книгу "Северные грёзы", в которой 70 его сонетов в моём переводе».  (О реакции  осчастливленного столь щедрым даром неведомого музея  Сойнов застенчиво умолчал — ППХ2).
«Кроме того, - написал Сойнов, -  некоторые (не называя, видимо, из скромности, никого поименно - ППХ2) чтецы, литераторы и любители литературы считают большинство моих поэтических переводов сонетов В. Шекспира лучшими в русской литературе». (Пастернак и прочие Маршаки завистливо косятся и отходят в сторонку:  Сойнов идет! - ППХ2).
Затем скромного Сойнова понесло :
«Попутно. В русском языке слово "хитрый" совсем не означает слово "умный" - скорее ум своеобразный, оборотистый, обманный, изворотливый.
Сам же по себе перец может быть как острым, так слабым и гнилым. Вот так-то, хитроумный "Прозектор Перец Хитрый 2" - какой набор слов - чуши?!» 

Получив от автора лучших в российской литературе  переводов шкспировых сонетов   Сойнова бесплатный  урок ботанического чушеведения, Прозектор, пожиная плоды просвещения,  решил  проэкспертировать творческое наследие   беспримерного скромника  Сойнова на предмет  вздорности.

Вот что выяснилось:

В первом же, взятом навскидку, сойновском переводе 1-го шекспировского сонета  «хромает» первый катрен: начальная и последняя  его строки  шести-,  остальные — пятистопные.

В двух начальных строках шекспировского оригинала сказано: «От прекраснейших созданий/творений мы желаем/требуем потомства,  чтобы таким образом  розовый куст/розан  красоты, быть может,  никогда не умирал»,
Нимало не сообразуясь с этим, Сойнов переводит: «От первой поросли мы ждем богатых лоз.  Прекрасным розам цвесть желаем вечно.» Читатель вправе спросить: а чего мы ждем от второй, третьей и т. д. «поросли»? И с какой стати, ожидая «богатых лоз», вдруг желаем «вечной жизни» каким-то «розам»?  Этот бессмысленный, хоть и "лучший в русской литературе",  перевод начисто  выхолостил  зачин оригинала.

Дальше больше.  Следующие строки оригинала «но к тому времени, как более зрелый [куст/розан] будет готов умереть,  его нежный/любящий наследник сможет иметь/нести  память о нём»  в переводе Сойнова приобрели  частушечный колорит: «Но «Ах!» и «Ох!» – их время скоротечно. Лишь память сохранит красу и нежность роз».    Где-то потеряв  оригинального «наследника», переводчик  успешно  обессмыслил авторские строки. 

Абсурден перевод второго катрена, в котором у Шекспира говорится следующее:
«Но ты, обрученный/помолвленный с собственными ясными/светлыми глазами,
питаешь свое яркое пламя топливом своего существа,
создавая голод/недостаток там, где находится/лежит изобилие/избыток,
сам себе враг, слишком жестокий к своей милой/прелестной сущности/личности/персоне/особе».
Автор же "лучших в русской литературе переводов В.Шекспира"  пишет малосмысленную отсебятину: «Картины жизни в блеске наших глаз. / Верни природе всё, что взял, с лихвою,/ Обилие не сделай нищетою, / Врагом бездушным и подлейшим в нас».
Совершенно непонятно, кому переводчик предлагает с лихвою «вернуть природе все  от нее взятое», (фразеологизм «вернуть долг природе» означает отправление естественных надобностей; перевод-то оказывается, «с душком»! - ППХ2). Далее    возвращаемое   с лихвой природе   «обилие»  переводчик вдруг  просит   «не сделать нищетою» и  «врагом бездушным и подлейшим в нас». С тем, что обилие, сделавшись нищетой, может стать врагом, Прозектор склонен согласиться. Но почему  этот враг  "бездушный и подлейший в нас" - знает только сам Сойнов.

Третий катрен оригинала: «Ты, который ныне/теперь является свежим/новым  урашением/гордостью мира / и единственным глашатаем/вестником многоцветной/пестрой/веселой/праздничной весны, / в собственном бутоне хоронишь/заключаешь свое содержание / и, нежный/любящий/молодой скряга, расточаешься/тратишься  в скупости/скаредности».
Сойновский фантазийный перевод: "Струёю свежей воздуха пахни (о чём это вообще? - ППХ2) / Весны цветущей стань живой глашатай. / Используй мудро скаредность с растратой (и наплевать переводчику,что русская речь противится "использованию скаредности с растратой" - ППХ2) / Грядущее в зачатке сохрани" (то есть, «не дай грядущему развиться» - ППХ2).
Смысла в нелепом  переводе и этого катрена не больше, чем в переводах двух предыдущих строф.

Замок сонета в оригинале: «Пожалей мир, или будь/стань настоящим/таким/до такой степени обжорой, / Чтобы сожрать причитающееся миру,  на пару с могилой».
Перевод Сойнова, ничего общего не имеющий с оригиналом, кажется советом торгашу: «Земли родной прекрасный урожай / Цени и за бесценок не отдай».

Заключение Прозектора:
В "лучшем в отечественной литературе"  сойновском  переводе  вздор наличествует, и притом  в изрядном количестве.

На этом этапе Прозектор решил отказаться от первоначального  замысла экспертировать всё поэтическое наследие непревзойденного в русской словесности Анатолия Сойнова: тухлое яйцо не обязательно съедать полностью, чтобы составить мнение о степени его "свежести".

Впрочем, время покажет.

А тем часом у Прозектора  родилась эпиграмма:

С МУЗОЙ СПОЗНАЛСЯ СОЙНОВ АНАТОЛИЙ, ПИИТ,
ТВОРЧЕСКИМ РАДОСТЯМ С НЕЙ ПРЕДАЛСЯ ФАНАТИЧНО,
ПЛОД ЭТИХ ПОТУГ —  ГУГНИВЫЙ СОНЕТ-ИНВАЛИД:
МУЗА СОЙНОВА УБОГА И КОСНОЯЗЫЧНА.