a year without Oliver Sacks New Yorker 2016

A YEAR WITHOUT OLIVER SACKS by Orrin Devinsky August, 18 2016 NEW YORKER page-turner

Величайшим даром Оливера Сакса была чувствительность – к виденью, ощущению, и описание того, что остальные даже никогда не замечали. Photograph of Andrea Artz / Redux

Год назад я потерял лучшего друга, Оливера Сакса. В течение многих лет, каждую неделю, на рассвете мы катались на велосипедах к северу Вест Сайда. В одиночестве, в нескольких дюймах друг от друга. Мы говорили обо всем и ни о чем, но в основном о интересных пациентах, естествознании и еде. У него был тихий голос, и я силился расслышать его. Но громкость и модуляция ритма возрастали, когда справа от нас появлялись громадные здания  TRUMP PLACE.  Он ненавидел гигантские выступы, которые, к несчастью, портили вид с наших седел, и часто проклинал их.

Он с нетерпением ждал проезда у Boat Basin на 79 улице, вспоминая свои дни на Cити Айленде. Там у него была домоправительница. Раз в неделю она готовила рагу из говядины и делила его на семь частей. Однажды, когда порции стали уменьшаться, Оливер спросил, “Что, цена на говядину поднялась? Если так, я добавлю денег.“  Его хаускипер застенчиво призналась в краже мяса. Она сама  не могла позволить себе говядину. “В таком случае, я буду давать деньги на восемь фунтов вместо четырех, берите половину.“ 

Мы взобрались на небольшой холм в саду на 91 улице в Риверсайд Парке, чтобы попить воды. Оливер был поглощен крокусом, водосбором, гиацинтом, или тюльпаном. Бродячий данделион (русский одуванчик) запустил дискурс о несправедливости его определения в качестве сорняка. Потенциальном эффекте его листьев, как мочегонного, явных вкусовых качествах сорняка (он засунул стебель и все остальное в рот), названии растения (шероховатые зубчатые листья напоминали французам зубы льва, почему их и назвали dent de lion), наконец о парадоксальной плодовитости этого асексуала. Почти все живущие эукариоты, многоклеточные организмы, от растений и грибов до растений и животных – размножаются сексуальным путем, как минимум, некоторое время. Только определенные виды данделиона воспроизводят себе подобных без секса. Оливер предсказал их “неминуемое “ вымирание, по крайней мере, в геологическое время, поскольку “лишь bdelloid rotifers уцелел десятки миллионов лет, живя без секса.”
Это был тот редкий случай, когда у меня было что добавить. Я сказал, что Джон Мейнард Смит предположил успешную асексуальность этого животного  “эволюционным скандалом.”   
“Очень хорошо,“ – согласился Оливер, широко и непослушно улыбнувшись.
Дальше на север мы наткнулись на великолепную пустошь кверху на 140 улице, где появилась местная деревня, а мы вообразили остров до прихода человека. “Когда-то по Манхеттену бродили мастодонты,” вспомнил он, как будто наблюдал их мальчиком. И тогда показался мост Джорджа Вашингтона.

Оливер любил движение. Он говорил, что лучшие беседы с Робином Уильямсом были на озере Тахое, когда он плыл на спине, а Робин рядом на кайяке. Они не встречались глазами, но слова текли.

Понимающее молчание, обычное для общения друзей, редко длилось на наших велосипедных прогулках, потому что Оливер сыпал из сокровищ своих фактов и анекдотов. Поедание светлячков, говорил он, может привести к летальному исходу, в смысле отравления. И хотя подтвержденные случаи наблюдались только у ящериц, он взял с меня обещание не съедать их больше чем по два.
Ленард, сын Чарльза Дарвина, когда был юным мальчиком, честно спросил друга: “Что твой отец делает со своими ракушками?, Мальчик думал, что все отцы тратят дни, всматриваясь в ракушек под микроскопом.“ 

Оливер получал бесконечное удовольствие от анекдота, частью из-за его комизма, а в основном потому, что он понимал, почему Дарвин мог провести восемь лет с Сirripedia. Оливер был столь же одержим инвертебратами (беспозвоночными.)
Когда он узнал, насколько умен осьминог, он перестал его есть, и призвал других, как я, сделать то же самое.

У него был малый аппетит к арене политики. Никогда не принимал участия в американских выборах.  Он голосовал своим пером, и в палате.

Высочайшим даром Оливера была чувствительность – к виденью, ощущению, и описание того, что остальные даже никогда не замечали.
Я дал Оливеру много пациентов. Первый визит к нему длился два часа, три, и больше. Не все знали “кто он,” но после консультации все знали, каким он был особенным , все хотели еще его видеть. Его записи переполнены деталями их жизней.  Он схватывал их голоса, делал проницательные, блестящие выводы, избегавшие меня в течение десятка лет наблюдения.

Он был сокрушен возвышением Дональда Трампа и электоральным успехом Брекзита.  Нетерпимость и нагнетание страха, он знал, есть те препятствия, которые ведут общества в опасном направлении.  Оливер знал жизнь с другой стороны: мужчина-гей в обществе гетеросексуалов;  доктор, лечивший людей, а не пациентов; находивший силу у немощных.
Его моральный компас указывал на терпимость и доброту. Около десяти лет назад, когда он улетал из аэропорта в Гаване после оздоровительной поездки, его попросили пожертвовать одежду для тех, кто в нужде. Он сказал мне, что показал на свой единственный костюм, оставшись с портфелем книг, журналом, лупой и мелочью.  Потому что кто-то, скорей всего, нуждался в остальных его вещах больше, чем он.

И так же, как он поступил в Гаване, Оливер оставил нам все, что он должен был отдать, свою  сокровищницу уроков. Проявляй заботу и эмпатию к тем, кто другой, или кому меньше повезло. Получай удовольствие от жизни, и люби часто. Удивляйся, и находи красоту. Знай ценности.

Orrin Devinsky is the director of NYU Langone’s Comprehensive Epilepsy Center