Пророчество Иоанна Грозного

Садилось солнце; мрак стелился,
В реке вскипала киноварь,
Туман над волнами клубился,
Когда неясная печаль
Покой монаршего чертога
Пронзила. Смутная тревога
В груди томилась, точно червь.
Что хищник царственный на жертв
Взирал властитель перед собою;
Над горделивою главою
Сиял венец, и вражий стяг
У ног Его – победный знак.

Пред ним на троне – грозный царь;
И хладных глаз Его янтарь
Склонился долу; стынет скука
В монарха пасмурных очах,
Когда Его благую руку
Гонец лобзает, и в речах
Пред ним рассыпавшись елейных,
Ивану вострый нож трофейный
Спешит у трона возлагать:
Татар жестоких пала рать,
И все казанские святыни
Владыкой царственным отныне
Хранимы ревностно от всех.

Ему пленительный успех
Сулят военные походы;
Печали тягостной невзгоды
Царя покинули, и мир
Вдруг воцарился долгожданный:
Пусть дюже краткий, но желанный –
Иван велел готовить пир.

Гонцу кафтан, узором тканый,
Был послан с царского плеча,
Когда на праздник гость незваный
Явился, истово шепча
Слова молитвы затаенной;
Иван опешил, пораженный
Подобной дерзостью, но вот
К нему юродивый идет,
Да только взгляд его суровый
Пред троном не склонится долу;

Заслышав грозный звон вериг,
Монарх нахмурился. И вмиг
Стал лик его мрачнее ночи;
Иван молчал. Лишь только очи
Горели яростным огнем;
Тревога прежняя червем
Терзала сердце, вновь проснувшись.
Иоанн поднялся, обернувшись
На старца кроткого опять.
Когда ж святую благодать
В очах безгрешных прочитал,
Он вмиг блаженного признал.

«Почто же, старче, оказал
Ты честь своим мне появленьем?»
Так молвил царь. Но со смятеньем
Взирал вошедший на него.
«Почто же прячешь в сожаленьи
Многострадальное чело?
Чего желаешь?» Но терпеньем
Отнюдь не славился Иван;

Пророк молчал. И только стан
Склонял пред самодержцем грозным;
Когда ж он вторил, то морозным
Разили холодом слова:
«Позволь же, батюшка, сперва
Ты мне воды испить с дороги».
«Изволь, старик». И вновь тревоги
Забрезжил отблеск в глубине
Очей суровых. Как во сне
Взирал владыка на святого.
И все ж предчувствием дурного
Был пышный праздник омрачен,
Когда, тяжел и золочен,
Пред старцем кубок появился;
И лишь святой перекрестился,
Как, будто б заговорено,
Кармином осветилось дно.

«Испей же, Царю, – молвил тихо, –
Со мною горького вина:
Мне ведомо, какое лихо
Свершить ты жаждешь! Растлена
Твоею волею Россия!
Взгляни, Иван, какого змия
Пригрел на царственной груди!
Грядет мученье впереди
Тебе за помыслы худые!»

Безмолвен царь. Уста бескровны,
Во тьме очей сгустился мрак...
Взглянув на старца хладнокровно,
Он отвечал святому так:
«Ступай же, аганец безгрешный.
Не скрою: вдоволь ты потешил
Мужей пред трапезой моей», –
Так молвил он. И до дверей
Его ивановы бояре
Влачили. С отзвуком печали
Взирал блаженный пред собой;
Лишь чарка с алою рудой
О том внезапном появленьи
Напоминала. В изумленьи
Над ней задумчивый монарх
Склонил свой стан. И тихий страх
В очах янтарных поселился.
Безмолвный, он оборотился
И с пира собственного прочь
Шагнул в безрадостную ночь.

Был тих и мрачен сад дворцовый;
Клубился сумрак; и сурово
В тумане, светел и остер,
Часовни высился шатер.
В нем – ни души; Спаситель строго
На царский лик взирал: златого
Животворящего креста 
Ивану душу чистота
Своим сияньем бередила;
Лампадка чахлая светила
Ему в ночи, но всякий раз
Монарху блеск печальных глаз
Являлся всюду. Тихий стон
Срывался с уст. Под сень икон
Иоанн бросался поминутно,
Ища забвения, но смутно
Звучал в тиши печальный глас,
Руси пророчащий кончину.
И долго горькая кручина
Терзала грозного царя.
Едва затеплилась заря,
Он прочь пошел, устал и сед,
В предчувствии грядущих бед...