Да пребудет с тобою бессилие

С этих слов начинается кладбище, ожидание автоматики.
Сто миллиардов лет меня не было, и
я не помню, чтоб очень страдал.
Скоро снова меня не станет.
Великие граждане начинаются с великих сомнений в гражданстве.
Переход по иридиевой тетиве,
если только она не под током Луны,
навряд ли обеспокоит серебряную лесбиянку.
Какие-то коротышки в Самаре с чумазыми лицами Люцифера
что-то сделали и забыли, асфальт ли? Гудрон ли? Битум ли?
Лунные чары сводят с ума Луначарского, и
он заводит часы, стирая их пальцами в прах.
Золото времени сыплется мотыльками.
Безработные рыбы играют симфонию синевы,
проплывая по млеющим линиям их мелодий.
Луначарский жаловался Луне: когда забирают любимых,
больше некому говорить репортаж личной жизни,
разве что вакууму рассказать, или оглохшему Аввакуму,
грохочущему трамваями, кастрюлями, утварью в доме,
где всегда идет пепел и снег.
Весло оставит пару воронок влюбленной в себя воды,
впрочем, любовь ее тонет в любви, так что нет никакой любви.
То, что так кажется богом, не более, чем красота.
Ядерный самоконтроль не нужен тебе,
шевелится боль кровотока в контролируемой голове.
Все, о чем я прошу тебя, о, пустота: отпусти.
Воды на тяжком небе рождают синий огонь,
влажное пламя свивается в шнур,
боги льют через край грозу в громокипящие кубки,
но скоро притяжение лун высосет мрак, оставив
нам влажные тени стекающих с листьев стихов.
Если долго идти беззаботно, сверкая плащом глянцевитым,
в левом нагрудном кармане вырастет спелый рубин.
Запах сверкающих гимнов скользит по коже прохладой и
как черемуха вяжет во рту.
"Всё, что я могу дать тебе, это здоровье, но оно у тебя уже есть.
Можешь уже ничего не писать.
Жизнь твоя не трагична не потому что трагедия позади.
Просто она не трагична и не будет трагична.
Всё, что для них что-то значит, давно утратило смысл".
Березовые машины, осиновые процессы,
о, осень, осени меня сенью седин!
Я плавал над скальным столом на высоте ступни,
я держался на слое света зелено-синей воды,
я говорил с рыжим цветом скалы на его языке,
и если ты спросишь, что понял — я ничего не отвечу.
По радио передали, мой робот лыжными палками
тыкал и тыкал в глаза ненавистному покемону,
которым выстлали всю дорогу, и хотя глаз было два,
он проткнул их три тысячи раз.
Хуже некуда, если на месте, лучше некуда, если в пути.
Потом наступает период вступительных предложений,
отсылок сознания к собственным же отсылкам,
как мы уже говорили, если не придавать значения,
отвлекаясь от заданной темы, не принимая в расчёт,
мы можем себе позволить некоторую степень безумия,
возможно, докторскую, даже профессорскую,
рассыпая купюры зарплаты, не вмещающиеся в карманы,
мы всё еще маргиналы, мы, твистующие пенсионеры.
Да пребудет с тобою бессилие на этом пути отчаянья.
Да избавится твоя депрессия от деловитости самоубийцы.
Да пребудет с тобою бессильная магия
испокон веку бессильного зла.
Каково это, побывать человеком?
Знаешь, самое странное на вершине,
увидеть, что там лишь вершина,
хотя можно придумывать бога, да мало ли что еще можно.
Каждый день отношу тебе камень и кладу возле вяза,
который ты выручила и приручила.
Даже не знаю, может, и лучше, что ты превратилась в образ,
в конечном счете любовь — это такое воображение.
Неважно. Всё ненадежно.