Песня о Буром Вестнике

Подражание М. Горькому


К 120-летию создания шедевра


Над живою картой мира спутник в космосе летает – с высоты богов не видно ни границ, ни заграждений, ни военных укреплений. Два огромных синих блюда и скатерть чёрная Вселенной - словно в модном ресторане – полушария земные… Остальное не от Бога…

Два больших бедра куриных на одном из блюд томятся - в соусе из вод прибрежных, в окаймлении льдов полярных. На втором - гарнира зелень да желток омлета спелый с красной коркой загоревшей, в окружении субпродуктов, щедро насыпью лежащих на фарфоре ярко-синем… Всё, что в мире появилось от изначального яичка…

Перелётных птиц цепочки растянулись караваном высоко под небом звёздным – им неведомы границы… Да тропы медвежьей нитка, словно вензель величавый, росчерком широким вольным охватила континенты иероглифом секретным.

Суть секрета знают птицы, тайну знает бурый вестник – кто не возводил границы, не сооружал ограды, кто межи не делал в поле, не скрывался за забором, за плетнём не хоронился – тот наследник всему миру.
Тот его объемлет полно в его виде первозданном - неделимым и единым, не раздробленным на части, не расчерченным под карты – как Творец его задумал… Тот везде, как в отчем доме, где бы ни прошла дорога…

И пускай за океаном ветер тучи собирает непроглядной темнотою над морями и землею – суть творения знает Вестник и вещает её миру - так дано ему от Бога, так Отче наш его задумал…

* * *

Между рисом и бобами, между суши и беконом - сонно бродит Бурый Вестник, мишке бурому подобен в этом модном ресторане.
Разбудили вертопрахи – не дают ему покоя, в стужу злую поднимают из родной берлоги тёплой.
Он, усталый, сколько раз уж выходил меню поправить – да всем, как видно, не потрафить...
Разве хреном всё заправить, чтоб убавить аппетиты неуёмные в обжорстве – уж нагрянет Бурый Вестник с вестью меры и предела!

* * *

Окрестили его Бурым ненасытные соседи, а когда-то был он Светлым – от рождения светлоглазым Вестник был, светловолосым.

Да соседи постарались – много раз к нему врывались, чтоб над Лесом поглумиться, над его родной тайгою.
Окропили его густо красной кровью ран смертельных – ему часто доставалось, но и он мог отмахнуться лапой сильною когтистой.
Кровь тогда лилась водицей, кровь его и супостатов – с той поры он бродит хмурым, а величают его Бурым  те, кто лап его отведал.

Бурым, то есть забуревшим – в своей силе огрубевшим - в цвет обсохшей крови вражьей.
Никому не спустит Бурый! Не забудет, не оставит, за своим всегда вернётся – кто кусок откусит лишний, так тому всегда икнётся – так вещает Бурый Вестник…

Грустно бродит Бурый Вестник, а раньше был голубоглазым, раньше был русоголовым. Бродит в поиске тоскливом своей юности ушедшей – бродит символом стремления к чистоте незамутнённой, к первозданности прозрачной…

* * *

Эх, сейчас бы мёда чару и сплясать бы под гитару, чтоб цыгане веселились и всяко малые народы!

Да до плясок ли сегодня… И в берлогу не заляжешь – в спину колют злые ветры, не дают спать злые вести. Обозлеет, обуреет и пойдёт в миру шататься мишкой хищным Бурый Вестник.

А так хотелось мёду чару, и чтоб песни под гитару вокруг тёплого кострища – не нужна мясная пища, ни к чему кусок кровавый.

Любит ягоды и гречу, мёд и дикие коренья… Да селиться возле речки, чтоб воды послушать речи о Земли глубинах древних – речи мудрые покоя, единения с Природой… Речи древности глубокой – глубже родников подземных… Весть всеобщего единства - бывших, будущих, живущих – слитно жизнь свою ведущих на корнях родного Леса…

* * *

И что б соседям не заняться делом собственным привычным?!...

Посреди пустыни мёртвой, на дне мёртвого ущелья, там, где мёртвым стало море, - дело суетское править, собирая дань с прохожих…

Или гнать индейцев диких до границы с океаном, забирая скот и земли, отнимая лес и недра… Да закончились индейцы…

Всех, кто был, уж обобрали… И пришлось за океаном отыскать индейцев новых - на далёких континентах, вплоть до стран аборигенов…

Так, что даже кораблями завозили их обратно… Но всё было как и прежде – глашатаи зазывали, обещая мёд свободы, называли им и гранты - да хрен ко рту им подносили… Кораблями завозили, чтоб упрочить белый хаос…

* * *

Как бездомные бродяги – так прожили век свой долгий неуёмные соседи, так прошли сквозь Мир великий… И один лишь Лес заветный всё им в руки не давался, иглы больно их кололи…

Шли ограбить Лес толпою, дикой золотой ордою, и войною мировою, и коричневой чумою… Океанским красным солнцем, и взлетающим драконцем, и нордическим тевтонцем… Византийской птицей злою, красной тлеющей звездою…

Шли с мечом и арбалетом, и с петлёй волосяною, с автоматом, с пистолетом – под крестом и под луною…

Летом шли и шли зимою: кто звездой – ау, стёр лица, кто  мечтал - продрог на ости, не успев повеселиться на морозе нашем славном…

Шли с коттоном и с нейлоном, и с жевательной резинкой – с разным барахлом дешёвым за убогою скотинкой… Да всё мешал им Бурый Вестник своим мощным появлением – всякий правь своим владением, так вещал из чащи Леса…

* * *

Заклинания читали из дрянной прогнившей книжки – чёрной магии проклятия – всё химеру создавали…

Выродился в пятнах мишка от рождения косолапый – сладкогласый и безмудрый, без ума и без понятий, и без совести к тому же – очень сильно Лес порушил…

Он зачем-то влез высоко, но затем свернулся в узел – и всегда смотрел за море, туда, где горных скал вершины…
Всё смотрел, в испуге воя и атлантов опасаясь: - Я не рарок и не рюрик!... Я не сокол – только мишка – мишка бурый, одичавший в жёстких рамках злых догматов, в диалектике ненужной…
- Что с того мне, что наш космос, наше небо – как там ползать, если нет тепла и сыра, если нет баварской виллы…

Рождённый поздно и тать, быть может, решил, что счастье - оно в падении, и всё обрушил…

* * *

Летай иль ползай – все в землю лягут… Да не всех примет Святая Мати - Сыра Землица… За морем сгинул - в стране далёкой, где белый хаос.

Глухой с рождения - не слышал вести, которой Лес тот живёт от веку, которой стражем на свет явился сам Бурый Вестник…

А Лес тот снова поднялся к Небу – так будет вечно, пока питает Святая Мати - Сыра Землица сей корень древний… Пока лист древа и иглы хвои Мать – Сыру Землю собой скрывают от стужи злобной и супостатов…

* * *

Живи привольно…

Да всё неймётся – невмоготу им – кто славы ищет, кто возалкает богатств всех мира – и все скорее к нему в берлогу.
Нрав его добрый давно прознали – так не обидит, по долгу терпит и всё прощает, а, отмахнувшись, не станет жадно драть вражью падаль – не бьёт лежачих, не добивает врага худого.
Прочь отвернётся, пойдёт по воле – гулять и снова набрать здоровья к очередному набегу злому соседей хищных…

* * *

Как забрёл медведем бурым в эти средние широты? И зачем он здесь остался, чтобы жить в глуши таёжной?...

Да и жил бы… Да соседи – просвещённые романе – лезут в щели, будто блохи в швы рубахи и прорехи, и под шерстью больно жалят.

Тычут трость из-за забора: – Эй, зачем ещё не помер?! Занял люкс – имперский номер, а потом взял и не помер!... Так романам неприятно…

* * *

И казалось - а зачем бы? Всякий строй своё жилище, украшай его по вкусу – много места для работы, если ею заниматься... Некогда бродить по свету - на чужое покушаться. Доведи своё до дела – справь с умом и с красотою – не захочется чужого, сил и времени не хватит…

Но большие аппетиты не дают иным покоя – страсть и похоть к сверхдостатку, да к огульному разбою, чтоб без меры и без кары в теле павшем копошиться. Как в убоине бесхозной – трупным скопом расползаться, трупным ядом насыщаясь.

Так уж многих обожрали – до кости и до скелета. И скелета не осталось – всё до нитки обобрали. Съели красную индейку, съели чёрную индейку и до жёлтой добирались. И слона б переварили, а медведя и подавно. Очень любят мясо птицы - каждый год его готовят на престольный праздник гордый.

* * *

И зачем разбоем править, если есть своё жилище?...

Только трупный червь не знает про очаг и дом родимый – он всегда пришелец жадный на чужой кровавой тризне, в час погибели рождённый – он питается от смерти…

Да, бывает, так достанут – не утерпит Бурый Вестник, явится большой и сильный, весь покрытый белой пеной – зарычит: - Вы очумели в алчности своей безумной?!...
- Вот, сейчас вынесу ели и пройдусь иглой по щели, той, что ниже поясницы за панамским перешейком!...

Охватил бы эти стаи, как всегда, объятьем крепким - и с размаху на утёсы, разбивая в пыль и брызги.

Будут долго безобразить, пока к ним нагрянет Бурый!
И что б соседям не заняться делом собственным привычным?!...

* * *

Опротивят до того, что в одиночестве гулял бы. Наслаждался бы покоем, где берлоги буровые - гнёзда Родины суровой.

Иль ушёл к пустыне снежной - там, где правит центром мира брат родной - отшельник белый, кого греки звали Арктос – значит Арктики хозяин…
Управляет льдистым шельфом – субмарины выпасает да морские караваны… Пас ещё стада тюленей, глупых пингвинов оравы - да сейчас их стало меньше, чем железной злобной твари, в белой Арктике полярной…

Иль податься на высоты, где гуляет горный мишка, что прозвали люди гризли – много нашего народа разбрелось по всему свету…

Трудно быть простым медведем, коль медведем уродился, а не прихвостнем цыганским, обезьяной цирковою…

* * *

Да как родимый Лес покинуть, на кого его оставить, если бродит по округе тело жирное в утёсах гамбургером необъятным, располневшее от колы, неуёмное в запросах?...

Остаётся только Небо, где бредёт медведь огромный – звёздный предок, и с ним рядом - мишка малый…
А самый малый смотрит снизу из своей тайги заветной на их странствия по небу… О большом пути мечтая, на свою звезду надеясь… Да ещё на ту, что в небе золотой искрой мелькает с пятьдесят седьмого года…

В письмена орбит вникает, чтоб прочесть букварь Вселенной… Чтобы прочитать по звёздам имени святую тайну – имени, ему от Бога данного при сотворении…