Толстовский оргазм

Анна Каренина


       (Роман в 8-ми частях с прологом и эпилогом)

      
       "Все счастливые семьи – только делают вид, что они
       счастливы
       Все несчастливые – болезненно смакуют свои несчастья.
      
       Отрубленный, топором Раскольникова,
       похотливый мизинец руки отца Сергия, зажил
       самостоятельной, разнузданной половой жизнью и все тотчас же
       смешались в промискуитете"
       (Цви Бен-Меир Гримеровский)
 



       Пролог
 
       Пожилая акушерка, принимавшая роды у жены графа Аркадия Облонского, пребывала в состоянии сильнейшего изумления.
       И этому обстоятельству была причина.
       Она держала, только что появившуюся на свет, девочку со сморщенным тельцем, тёмными, слипшимися на темени, волосиками, судорожно подрагивающими ручками и ножками , похожими на, небрежно оструганые, клинья сырого красного мяса; рефлекторно раскрывающимся, как у рыбы, щелевидным, кричащим ртом...
       Словом, – ничего, на первый взгляд, необычного.
Но вот одна "деталь" буквально ошарашила акушерку, повидавшую на своём веку не одну сотню новорожденных младенцев.
       Из верхней части багрово-припухлых половых губ девочки, размером примерно в сантиметр, "капюшоном", угрюмо свисал округлый кожистый отросток, похожий на головку недоразвитого мужского полового органа.
       Женщина несколько раз истово перекрестилась и, наскоро обмыв ребёнка, принялась спешно его пеленать.


       Первая глава

      
       Жизнь Анны в девичестве, так же как и у большинства сверстниц её круга, протекала в строго регламентированном русле общепринятых правил.
       Этот стандартный реестр включал в себя , наряду с занятиями французским, итальянским и английским языками, уроки бальных танцев, чинные оздоровительные прогулки с бонной и парадные выезды с домочадцами в "свет".
      
       В десять лет Анна впервые познала прелесть мастурбации.
Забравшись в постель, она подолгу теребила своими пухлыми, холёными пальчиками нежный, чувствительный отросток , испытывая при этом неизъяснимое блаженство.
      
       К пятнадцати годам, Анна превратилась из "сдобной", розовощёкой пышечки в голенастого, нескладного, угловатого подростка, с острыми плечами, тонкой "цыплячей" шеей, порывистыми движениями, чёрными кудрявыми волосами и, такими же , чёрными блестящими глазами-маслинами.
       В шестнадцать лет Анна пристрастилась к верховой езде.
Ей нравилось, неожиданно пришпорив лошадь, с каким-то залихватским гиканьем и улюлюканьем, внезапно переходящими в раскатистый и безудержный смех, припуститься во весь опор – куда глаза глядят!
      
       Когда Анне исполнилось восемнадцать лет, её спешно выдали замуж за богатого и родовитого сановника – Каренина.
 

       Ах, как полно и сладко еблось Анне Аркадьевне в первые годы замужества!

Но – увы и я-хы-ы-й-я-ах! – всё проходит!


       Вторая глава

      
       У члена Государственного Законодательного Совета, Председателя нескольких сенатских комиссий, высокого, статного, импозантного мужчины, Алексея Александровича Каренина, от природы обладавшего изрядной величины фаллосом, смолоду отличавшегося мощным сексуальным темпераментом и завидной продолжительностью полового акта, через пять лет интенсивной семейно-половой жизни с графиней Анной Аркадьевной Облонской, совершенно перестал стоять член.
      
       Каренин (на свою беду) "разбудил" в Анне чудовищную половую страсть, которая, разгоревшись, дотла испепелила его потенцию, в короткий срок превратив, некогда полного сил, мужчину – в законченного импотента.


       Третья глава

 
       Блестящий молодой офицер, щёголь, граф Алексей Кириллович Вронский, которого судьба случайно свела с Анной в вагонном купе; обладатель "железного" восьмивершкового ***, не только не сумел "погасить" инфернальный жар, бушующий в её чреслах, но, напротив, довёл молодую женщину до полного полового исступления, перешедшего затем, в бешенство матки.
       Ни замужество, ни внебрачная половая связь, ни рождение детей – ничего, в сущности, не изменили ни в поведении, ни в укладе жизни графини.
       Анна, ещё пыталась, как могла, сохранять внешние, формальные приличия: она много читала, регулярно посещала вернисажи, театральные премьеры и даже пристрастилась вышивать биссером по бархату, но всё это уже не могло отвлечь Анну Аркадьевну от порочных мыслей и буйных страстей, бушевавших в ней с неумолимо-бешенной силой.
       Постепенно, красивая, холёная светская дама с утончёнными аристократическими манерами, трансформировалась в сексуально озабоченную, развратную самку, ненасытно-распущенную Мессалину.


       Четвёртая глава

      
       Изменилась Анна и внешне: в глазах появился хищный блеск, на губах постоянно "играла" блуждающая, похотливая улыбка, некогда плавная, красивая походка, стала развинченной, а пышные бёдра вызывающе вихляли при ходьбе, как у дешёвых публичных женщин.
       Испытывая постоянную сексуальную неудовлетворённость, терзаемая муками полового "голода", Анна, после некоторого раздумья, решилась на весьма неординарный и вызывающе-дерзкий шаг. Она стала предаваться плотским утехам с любовником в присутствии мужа. В то самое время, когда Алексей Вронский, со всей страстью молодого мускулистого самца, рьяно "петрушил" Анну Аркадьевну на диване – она, протяжно стеная, со слезами умиления на глазах, просила, стоящего напротив поникшего и жалкого Алексея Каренина, ошарашенно-безумно взиравшего на происходящее, понять и простить её и, в знак признательности, выпрастывала своими белыми, изящной отделки, пальцами из мужниного трико, увядший член, покрывая его нежными, благодарными поцелуями. И это доставляло ей особое, "острое", несравнимое ни с чем ранее, наслаждение.


       Пятая глава

      
       В течение короткого времени, Анна Аркадьевна наладила тесные половые контакты в трёх различных общественных кругах: один из которых – был служебный, официальный, состоявший из сослуживцев и подчинённых её мужа; другой – был кругом утончённых, учёных мужчин, составлявших, так называемые, "сливки" петербургского общества; и, наконец, третий – включал в себя родственников и всякого рода случайных знакомых.
       И со всеми этими "кругами" Анна вела регулярную половую жизнь.
Но вскоре ей стало не хватать и этого.
       И тогда, окончательно поправ общепринятую этику и моральные устои, Анна начала открыто сношаться с кем ни попадя.


       Шестая глава


       В перечень её половых партнёров входили: и "суровый барин" Константин Дмитриевич Левин, и его брат Сергей Иванович и приятели-однополчане Вронского, гусары: Серпуховской, Петрищев и Яшвин. Анна до умопомрачения еблась с кучером-татарином Мустафой и приказчиками Василием и Мишкой, с лакеями и простыми мужиками;
       Активно участвовала в лесбийских оргиях с княгиней Бетси и баронессой Шильман, со своячницей Долли и её молоденькой сестрой Кити.
       Но и это было ещё не всё.
       Превратившись в жалкого и покорного раба ПОХОТИ, Анна , совершенно потеряв голову и толкаемая дьяволом в страшную и бездонную пропасть чувственных перверсий, пристрастилась к случкам с породистыми псами и, даже, умудрилась приспособить к реализации своих разнузданных плотских желаний – жеребца Фру Фру.




       Седьмая глава


       Помимо упомянутых уже "содома и гоморры", было у Анны Аркадьевны ещё одно дополнительное, "маленькое", интимное увлечение.

       Уединившись от посторонних глаз, она поспешно сбрасывала с себя платье, бельё и трусики; а затем, усевшись на диван и, поджав под себя, как в детстве по-турецки, ноги, Анна своими маленькими, прелестными ручками начинала интенсивно мастурбировать промежность.
 Часами она истязала свой непомерно-разросшийся, суперчувствительный клитор, содрогаясь в конвульсиях затяжных оргазмов.
       Наслаждение было столь велико, что иногда, на короткое время, Анна даже
проваливалась в забытьё.
       В перерывах, между оргазмами, Анна, в полнейшем изнеможении, откинувшись на спину, с блаженно-сумашедшей улыбкой взирала на своего "друга" и ласково нашёптывала ему нежные слова благодарности.
       Она даже собственноручно сшила из красного бархата, отделанного биссером, миниатюрный, премиленький гульфик, который, при выездах из дому, надевала на своё "сокровище".


       Восьмая глава

      
       Но всё было тщетно – никто уже не мог удовлетворить несчастную женщину: постоянно терзаемая необузданной половой страстью, физически измотанная до предела оргиями, мастурбацией и наркотиками, опустошённая душевно, Анна стала задумываться о смерти.
       После очередного, тяжёлого скандала с Вронским, под влиянием чрезмерной дозы морфия, совершенно отчаявшись, она решилась на безумный шаг.
       В состоянии полнейшей невменяемости, Анна, раздевшись донага и широко раскинув полные, чуточку кривоватые ноги, легла на холодный и бездушный железнодорожный рельс.
 Она видела стремительно надвигающуюся на неё, поблескивающую маслом, коротко и зло фыркающую паром, чёрную, металлическую громаду.
       Внезапно, разум на миг вернулся к ней и она в ужасе подумала: "Господи, что же я делаю!?"

       Машинист, заметив лежащую на пути человеческую фигуру, начал спешно тормозить, но было уже поздно и, когда тяжёлое колесо, безжалостно и грубо, наехало на её, чудовищно разбухший, пульсирующий, истекающий соком клитор, Анна ещё успела ощутить напоследок феерический оргазм и, коротко и страшно, вскрикнув, навсегда ушла в небытие.


       Эпилог

      
       Прошло несколько лет.
Постепенно улеглись страсти, вызванные ужасной и нелепой смертью Анны.
       Алексей Кириллович Вронский, после неудачной попытки самоубийства, сильно сдал, осунулся, полысел и, неожиданно для всех, сделав обрезание, покинул Россию, чтобы сражаться в далёкой Сербии за свободу и независимость косовских албанцев.
       Алексей Александрович Каренин продолжает занимать высокие, как и прежде, государственные посты и пользоваться подлинным уважением начальства и непререкаемым авторитетом у коллег по службе. После смерти жены он стал относиться к окружающим его людям как-то мягче, искренней и человечней. Много времени Каренин стал уделять воспитанию сына Серёжи и дочери Анны от Вронского.
       Степан Аркадьевич Облонский хоть и потучнел и обрюзг ( неумеренное увлечение коньяком и жирной, некошерной пищей стало тому причиной), но остался по-прежнему, как ребёнок, игрив, беспечен и весел; и по старой "донжуановской" привычке моментально "делает стойку" при виде любой, мало-мальски смазливой женской мордашки.
       Милая, добрая Долли постарела, подурнела, стала ещё более истерична и плаксива и всё также крайне болезненно реагирует на многочисленные адюльтеры Стивы.
       Кити вошла в ту "золотую" пору женского расцвета, когда какофония девичьх грёз и нервически-пылкх чувственных порывов сменяется гармонией физической зрелости, умиротворения и полного душевного покоя.
       Она уверенно чувствует себя в ролях любящей и преданной жены, заботливой матери большого, дружного семейства и рачительной хозяйки зажиточного барского дома.
       Обладая, от природы, гибким и острым умом, Кити даёт мужу весьма ценные советы практического свойства.
      
       Константин же Дмитриевич стал рьяным сторонником новомодных веяний, касающихся машинной обработки земли и общественного равноправия. Он построил на свои средства в имении школу для крестьянских детей, лично написав для них учебник по французской грамматике, а кроме того, вместо канонических христианских истин, типа: "мне отмщение и аз воздам!", стал публично проповедовать весьма странные философские теории, вроде тех, что ежели, к примеру, какой-нибудь злодей хлопнет тебя по мордасам слева, то ты не кочевряжься, а для полного счастья – точас подставь обидчику правую скулу.
       А коли, паче чаянья, снимет с тебя разбойник кафтан, то не ропщи, а вместо этого – со слезами благодарности, отдай ему и пропотевшую нательную рубаху.
       – И следуя этим простым и мудрым правилам, – вещал этот новоблагословенный "Мессия" – человечество скорейшим образом достигнет абсолютной мировой гармонии.
       Его философские доктрины стали настолько популярны, что в короткое время Константин Дмитриевич заимел массу горячих почитателей не только в тульской губернии, но и во всех уголках России.
 
       Сам же Левин, отрастив длинную, мужицкую бороду, изменился до неузнаваемости.
       Пристрастившись к пешеходным и велосипедным прогулкам на свежем воздухе, гимнастическим упражнениям и косьбе – он необычайно окреп физически, поздоровел (этакая "глыба, матёрый человечище"), в любую погоду ходит босиком, подпоясавшись простым сыромятным ремнём, совершенно отказался от мяса, предпочитая ему рассыпчатую гречневую кашу.
       Левин ведёт размеренный, упорядоченный образ жизни, регулярно выполняя супружеские обязанности – словом, стал натуральным праведником.

       Но иногда, неизвестно отчего, вдруг накатывают на Константина Дмитриевича приступы захлёстывающей, сверлящей злобы и тогда ненавистными до отвращения становятся ему: и богатый дом, и образцово налаженное хозяйство, и сытые, ухоженые дети и раздобревшая Кити, резким визгливым голосом, отдающая, как командир на плацу, короткие, "уставные" распоряжения челяди, и опостылевшая гречневая каша и "гнилые" теорийки всеобщего благоденствия...

       В такие моменты, приходят к Левину сладкие грёзы, навеянные прошлым.
Он вспоминает сказочные минуты блаженства в объятиях Анны, её маленькие, холёные ручки, больно и страстно впивающиеся ему в спину, содрогающееся, в конвульсиях оргазмов, восхитительно-податливое тело, закатившиеся в упоительной любовной истоме, глаза, сводящие с ума, возбуждающе-протяжные стоны... и вызывающе-дерзко торчащий из полураскрытого алого бутона половых губ, потрясающе-необыкновенный клитор Анны Аркадьевны Карениной.




       Послесловие автора

       "Мы ленивы и нелюбопытны"
       А.С.Пушкин

       Я не люблю Толстого.

       Это всего лишь частное мнение читателя, не претендующее на оригинальность, вроде публичного признания Львом Николаевичем своего неприятия Шекспира.
       Мне давно хотелось "смыть макияж" со старца.
"Закормленные" ещё с младых ногтей в усмерть штампами, многие так и несут на себе тяжёлый черепаший панцирь устоявшихся, академических превратных представлений о классике. Я не хочу выступать в роли патологоанатома и всуе, "хирургически-равнодушно" кромсать художественную толстовскую плоть ( "нельзя объять необъятного"), но попытаюсь лишь всколыхнуть лёгким, как обмах кружевного дамского веера, сотрясением роман Льва Николаевича Толстого "Анна Каренина", в котором, как мне кажется, удивительным образом гармонично сплелись в клубок его человеческие и писательские противоречия и слабости.

       У меня есть приятель, который искренне считает "Анну Каренину" – величайшим романом человечества, я же придерживаюсь другого мнения, а именно того, что нет, выше и литературно совершеннее, произведения в этом жанре, чем флоберовская "Мадам Бовари".
      
       Я долго размышлял над тем, что явилось своеобразным катализатором, той самой последней каплей, переполнившей чашу толстовского художнического "терпения" и наконец понял – это её Величество ПОХОТЬ, местами искусно, местами неумело маскируемая псевдо-серьёзностью, как разновидностью ханжества.
       Ханжество – это, вообще, квинтэссенция творчества Толстого (разумеется, имеются и исключения: "Хаджи Мурат", "Казаки", "Холстомер").
       Огромную природную одарённость "Лёвушки", его капитальность, трудолюбие и несомненный художественный вкус, с самого начала поразила коррозия похотливого ханжества, которая, ещё будучи почти незаметной в «Войне и мире», уже во всю властвует в "Анне Карениной" и безраздельно "свирепствует" в "Воскресении".
       Я долго не мог понять: почему, молодая, красивая, богатая, горячо любимая Вронским, женщина выбирает такой финал?
       Её поступки носят исключительно иррациональный, трансцендентальный характер; складывается впечатление, что сам Толстой , никого не любивший в своей в жизни , не знает по каким "законам" долна любить его героиня.
       Толстой в творчестве мне напоминает пахаря, тяжело и упрямо идущего за плугом вымысла.
       Ему всегда не хватало: "ажурности", ассоциативности и "перламутровых переливов" Набокова, ясности и прямоты Куприна, "лёгкого дыхания" Бунина и беспощадности, жестокости и цинизма Чехова.
       Всю свою жизнь Лев Николаевич художественно мастурбировал и "пахал".
       То ли дело – сладострастник, эпилептик и тяжёлый пьяница Достоевский, который каждым новым своим романом, проворачивал барабан свидригайловского револьвера, упражняясь в перипетиях русской рулетки.
       И если Фёдор Михайлович, плаксиво осушая полуштоф Мармеладова, чахоточно-надрывно кашляя в унисон с Катериной Ивановной, грубым плотницким топором сумел (всё таки) "красиво и монументально" замахнуться на христианские устои, то Лев Николаевич , мучимый дьявольской похотью, сподобился лишь на "усечение" крайней художественной плоти мизинца своего героя.
      
       Я искренне сострадаю бедной Лизе, "изменившимся лицом" бегущей "пруду", мне хочется успеть дать противоядие мадам Бовари и "снять шляпу" перед леди Макбет Мценского уезда, но Анна Каренина вызывает у меня лишь чувства досады , брезгливости и раздражения.
 
  И если "соткать" в воображении этакую условную, синтетическую женскую героиню романов всех времён и народов, где каждая из них будет представлена условно каким-либо эрогенным органом, то за Анной Аркадьевной Карениной (заметьте – всё таки Карениной, а не Вронской!) я, безусловно и приоритетно оставляю – львониколаичетолстовский КЛИТОР!