Отечественная душегубка

Август или июль 1985. Точная дата из памяти выветрилась. Ну, в общем, летом. В начале помпезной горбачёвской шумихи. Водителю старого, раздрызганного РАФика, работавшему на небольшом заводике в райцентре, начальник гаража приказал ехать в ответственный рейс. "Езжай к главной площадке, там тебе скажут". Водитель, тридцатилетний парень, расписавшись в пропуске (заводишко оборонный), прогнал свой рыдван через ворота главной площадки и остановился возле склада. Начальник ПДБ, так именовалась должность заведующего всем снабжением завода, подвёл к нему троих мужиков. Один был средних лет. Двое других примерно ровесники водителя. Один был высокий сутулый парень с добрыми и кроткими умными глазами. Позже он узнал, что тот получил в детстве травму шеи, которая искалечила ему всю жизнь. Головные боли, ослабленная координация движений. И издевательства нашего самого святого народа. Инвалидностями тогда, как и теперь, не разбрасывались. С третьей группой приходилось работать. Он и работал слесарем-сборщиком, с мукой преодолевая свой недуг... Начальник, краснощёкий мужичок, кровь с молоком, сказал: "Вот тебе грузчики. Сейчас они погрузят бутыли, и поедете на склад на новой площадке за азотной кислотой." Бутыли вынесли. Шофёр взглянул на них, и липкий холодок пробежал по спине. Четвертные стеклянные бутыли были вставлены в деревянные клетки, изъеденные всевозможными кислотами. Некоторые клетки были расшатаны, перекошены, развалиться им оставалось недолго и в спокойном состоянии, не то что  с тяжёлыми полными бутылями в движущемся не по самой лучшей дороге автомобиле. Машина закрытая. Люди будут сидеть в ней рядом со смертельно опасным грузом. Концентрированная азотная кислота. В химии он со школы разбирался неплохо.
Если хоть одна бутыль расколется, люди погибнут в страшных муках от ожогов, задохнутся от едких  паров, не успев выскочить, да и вряд ли смогут. Его отделяет от грузового отделения перегородка. Без стекла. Смертельного "аромата" хватит и он. Лёгкие, во всяком случае, будут изуродованы на всю жизнь. Жизнерадостно улыбаясь, начальник вытащил четыре заранее заполненных бланка, и, подойдя к ним, заявил: "Ну, хлопцы, расписывайтесь за технику безопасности, грузите тару, и поехали!" И тут робкий с виду сутулый парень вежливо спросил: " А сами вы с нами поедете?" Начальник выпучил голубые глаза: "Грузчики вы. Мне там делать нечего".
Другие двое, с виду горькие алкаши, бессмысленно таращили измученный похмельем взгляд. Сутулый ответил: " Я не буду расписываться". Тихо, но твёрдо. Начальник вскинулся: " А кто ты, чтобы спорить? Делай, что велят! Умник нашёлся!" Парень, задрожав нервной дрожью, сказал: "Если мы распишемся, то вы за нас не в ответе. Смотрите, какая истлевшая тара. Разобьётся бутыль – что с нами будет?" – "Подписывай, я сказал, умник из дурдома!" Глаза сутулого странно блеснули: "Нет! Я поеду, но не распишусь! И вам, ребята, не советую! Пусть, в случае чего, он за нас в тюрьму сядет!" Глазки начальника растерянно забегали. Он почему-то стал озираться по сторонам. Задумчиво молчавший до этого водитель, могучий парень со шрамом на правой щеке, вдруг глубоко вздохнул, распрямил широченные плечи, словно с них слетела гнетущая тяжесть, и заявил: "Я тоже не подпишу. Он прав. Вы совершаете преступление". – "Тогда никуда не поедете!" –"Спасибо вам за избавление от смертельного рейса! И, возможно, от тюрьмы. Куда, если подпишу, попаду, возможно, вместо вас". Они тогда не поехали. Рейс был сорван. Кислоту доставили потом на грузовике ЗИЛ. Грузили те же два алкаша. Ехали обратно в кабине с водителем. Дело замяли, но шофёра РАФика перевели в слесари, не объясняя причины. Машина, мол, списана, а новых нет. Вскоре после нового года на заводе было большое сокращение. Оно почти не коснулось четырёхэтажного, непомерно огромного для этого заводика заводоуправления. Но рабочих в цехах посокращали немало. Мол, штаты раздуты. Под сокращение попали и бывший водитель РАФика-душегубки, и сутулый парень-инвалид. Они оказались тёзками и погодками, родившимися в один месяц. И стали закадычными друзьями. Худа без добра не бывает.
И, однажды, вспоминая этот случай, заговорили о немецких автофургонах для удушения людей выхлопными газами – газвагенах, знаменитых "душегубках". Мужчина со шрамом задумчиво протянул: "Мог ли я подумать, что меня назначат шофёром душегубки советской..." Оба задумались и долго молчали. Но было понятно, что они таили тяжёлые мысли, которые не решались высказать даже друг другу. Да и стоило ли? И так всё ясно. И что изменилось с тех пор? Разве только стало ещё больше несправедливости на этой несчастной, заблудившейся в дебрях истории земле. Ещё больше бесчеловечности, бездушия. Ещё больше лжи, куда более примитивной и убогой, чем прежняя. И где конец этому вековому блужданию  во мраке?