Виноград

1.

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

В том, как живёт, как поступает человек – много того, что им услышано в детстве. Человек состоит из воспоминаний. Что-то помнишь «наяву», что-то входит в тебя бессознательно, как семейная традиция, Бог знает кем заложенная с незапамятных времён.

Каждый - как виноградная лоза, ветвь, побег на древе жизни. Древо было всегда, оно есть и будет – и неважно, знаешь ты о его строении, помнишь ли каждую его ветвь или нет. Это древо – твой человеческий род, живущий в тебе, и ты произрастаешь из него, вплетаясь в тонкие рисунки невидимых ветвей, и становишься частью непостижимого узора.

Чтобы понять смысл того, что с тобой происходит, нужно обернуться, взглянуть в прошлое, вслушаться в голоса мёртвых. Но, чтобы идти дальше, необходимо смотреть в будущее, прислушиваясь к голосам живых. В этом сплетении голосов, где ни один из них нельзя отделить от остальных — симфония всей человеческой жизни.

2.

Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

Из чего я состою? Из понятных, родных голосов, которые слышал когда-то. «Надень шапку, простудишься». «Потеряешь ключи – не попадёшь домой». «Садишься за стол – вымой руки». «Никогда больше так не делай». «Не сдавайся». «Плюнь, забудь...». «Попробуй, как я...».

Я всегда любил виноград – его выращивал мой дед, отвоевавший в Великую Отечественную от первого до последнего дня, дошедший до Берлина и вернувшийся домой, кажется, только в 1947 году. Однажды, на каникулах, в селе у деда, я подрался. Сельские городских не любили. Мне досталось, конечно. Бабушка охала и обещала разобраться с «хулиганами», но я не хотел идти с ней «опознавать» обидчиков. Дед сказал ей: «Да отстань ты от него! Пусть лучше поест винограду!» А неделю спустя « злодеи» уже уплетали виноград в нашем дворе, показывали мне секретные места в окрестностях, звали с собой на речку и помогали деду ухаживать за виноградником, в котором он в последние годы видел смысл всей жизни.

С тех пор привычка «заедать» неприятности виноградом не раз становилась для меня спасением. Почему-то восстанавливались силы, уходили обиды, прояснялось в голове, и всегда появлялась перспектива: что делать, как исправить то, что я натворил в результате собственных же ошибок, куда идти…

Когда дед умирал от гангрены, взрослые меня взяли с собой в городскую больницу. Я запомнил тяжелый запах в большой палате и его светлое, запрокинутое лицо на подушке. Он до самого конца сохранял ясный рассудок, отдавая распоряжения родным: как следует беречь в холодную зиму виноградник, как лучше готовить из винограда вино, стоит ли продавать дом после того, как его не станет, и вообще – рассказывал, что кому причитается.

Я сидел напротив, на пустой больничной койке и смотрел, как он открывает и закрывает глаза, даже при тусклом больничном свете не потерявшие васильковый цвет. Повернув голову ко мне, он вдруг сказал: «А ты никогда не пей ерша!» Это было так неожиданно, что взрослые засмеялись. Я пожал плечами: как можно пить ерша? Ёрш – это же рыба!

Прошло много лет. Однажды мы с друзьями собрались на вечеринку, которая затянулась до утра. Мне было тогда лет семнадцать. Помню, что выпили немало, пили всё подряд. В какой-то момент я перестал воспринимать окружающее вообще. Наутро жутко болела голова, а при взгляде на спиртное становилось плохо, и казалось: «Никогда больше!».Осторожно поинтересовавшись у приятеля, не натворил ли я чего, услышал неожиданный ответ: «Да тебя с ерша вырубило моментально!».

Тогда и понял я, что имел в виду дед. С тех пор и отрезало: никаких «ершей». «отвёрток» и даже коктейлей я старался не употреблять. Думаю, голос деда, услышанный мной в детстве, в больнице, не раз уберег меня от неприятностей.

3.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

Прошлое населено призраками. Личное пространство переполнено несуществующими людьми. Прикасаясь к сокровищу, хранящемуся внутри, я перенимаю странный, почти потусторонний, никогда не существовавший во мне самом, опыт.

Был такой случай: забрёл я как-то в храм Покровского монастыря. Не помню, что меня туда привело. Просто гулял по городу, который всегда любил, хоть его и пришлось покинуть. Было безлюдно, утренняя служба закончилась, а до обедни было далеко. Стоял посреди пустого храма и рассматривал пространство вокруг: архитектуру, настенную роспись, иконы, церковные подсвечники. Ко мне подошла монахиня и спросила: «Хотите поставить свечу? Если болеете, или неприятности – поставьте за здравие, а может кто-то из близких нуждается в исцелении?»

Наверное, у меня было в тот момент невесёлое лицо. Хотя, стоять в пустом храме с весёлым лицом – было бы нелепо.
Далёкий от церковных правил и ритуальных тонкостей, я спросил: «А куда лучше поставить свечу для исцеления»?

Я вёл себя, как язычник, собирающийся заключить маленькую сделку с божеством: ты мне, я тебе. Разве не так происходит в жизни многих людей, которые искренне полагают себя истинными христианами? В каждом из нас спят и бодрствуют языческие голоса, связывающие нас с дальним кругом наших предков. Это я понял потом, постепенно.

Монахиня же в ответ всплеснула руками: «Ну как же ты не видишь – смотри, везде есть свечи, а вон там, дальше – ни одной. У иконы Богородицы, Матушки нашей. Куда это годится? Вот ей и поставь!»

Голос монахини, случайно услышанный в тот день, по сей день часто подсказывает мне, в чём я бываю не прав. И дело не в конкретной иконе, где запечатлён самый драгоценный образ христианства, но возле которой в тот день почему-то было темно и пусто. Просто – свечи ставят там, где их нет. Тьму освещают там, где темно. Спасают тех, кто погибнет без спасения. Помогают тем, кто нуждается в помощи, а не тем, кто в будущем может оказать ответную услугу. Делаешь ли ты что-то для близкого или постороннего тебе человека, для семьи, для людей, для страны – нельзя превращать любое маленькое благодеяние в сделку.

Я закрываю глаза и вижу солнечную картину: человек в светлом хитоне с радостной улыбкой возносит корзину с рыбой и хлебами над головой, чтобы накормить всех, кто стоит вокруг. Их тысячи, тысячи ртов, нуждающихся в рыбе и хлебе. Чей голос звучит во мне сейчас? Апостолов, рассказавших мне об этой истории? Или голос Того, кто пришёл на землю ненадолго, чтобы отдать всего себя, стать вином и хлебом, голосом и логосом, ключом к человеческой душе, а потом – мучеником, получившим в ответ на чудо смерть на кресте?

Наверное, в этом и заключается бескорыстие, то, чего нам всем – и верующим, и неверующим – так отчаянно не хватает. В этом и состоит любовь. Отдавать просто так, без расчёта на ответные блага, не ожидая награды. Это трудная наука, но она была мне подарена неизвестной монахиней, по счастливой случайности, и урок остался во мне – навсегда.

Самое интересное: вместе с пониманием этих простых вещей из моей жизни как-то сами по себе исчезли люди, которые пользовались мной настолько же беззастенчиво, насколько расчётливы были мои надежды на их ответные услуги. Нет, деловых отношений это не отменяет, и заключая сделку, всегда знаешь, что придётся платить. Но при чём здесь – чудо, исцеление и вообще, «духовность», о которой так много стрекочут именно те, кто строит мир вокруг себя по принципу «рука руку моет»?

4.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.

Я состою из голосов. Я соткан из них! Они шелестят во мне, как страницы забытых книг, как хлебные колосья, прорастают невнятным шёпотом тех, кого я когда-то предал, обидел, сделал счастливыми, или тех, кому причинил боль.
Мою совесть и воображение будоражат те, кого я потерял, с кем расстался, перед кем виноват, или кого не смог забыть, даже если они стали мимолётным впечатлением в калейдоскопе жизни.

Их не слышные никому, кроме меня, голоса сопровождают меня повсюду, проклиная и благословляя, вселяя уверенность или предостерегая от беды. Они сокровище моё, и мой «чёрный ящик», мой стыд, защита и опора – всё то, что составляет внутренний стержень, без которого человек подобен беспомощному слепому котёнку, или бесформенному, безвкусному киселю.

Бесплотные люди, их призрачные голоса — обитают в памяти. Я слышу их на каждом шагу, заново понимая смысл их слов и поступков, вытряхивая из себя ненужное, запоминая важное. Вслушиваясь в их голоса, которые похожи на плеск рыбы в ночной заводи, на шуршание пшеницы на ветру, я пытаюсь осмыслить своё «вчера», осознать «сегодня», почувствовать, каким будет «завтра».
Именно они заставляют меня жить с открытыми глазами, твёрдо веря в бессмертие. В то, что когда-то и я стану голосом, вплетенным в невидимый хор голосов в тёмном омуте бессознательного, которое иногда называют «генной памятью».

Как связаны между собой мой дед и та монахиня? Почему эти два сюжета сегодня так тесно переплелись в моей голове?
Они лишь отражения в тёмной воде. И рано или поздно, наверное, мы все поймём, что это — наши собственные отражения. Но я уже никогда не потеряю ключи от дома. Передо мной рыба, хлеб и вино, и я задумчиво ем виноград - просто пришло его время. Повсюду поспели налитые спасительным августовским соком виноградные гроздья, и мы, наверное, в который раз благодаря им, переживём очередной библейский потоп...

П. Фрагорийский
#Бестелесное

Примечание:
В рассказе использовано стихотворение А. Блока «Девушка пела в церковном хоре»