долго и упорно

я долго и упорно,
потом и кровью,
с солью на раны,
сквозь медные трубы,
сквозь огонь зажигалки,
на дне висанта и хортицы,
на небе бога и космонавта,
под пеплом Помпеи в пепельнице
находя еще годный крючок сигареты, выпрямляя его,
как погнутый гвоздь,
с памятью о галаксиан и пакман,
о зеро толеранс и червяке джиме,
о героях 3 и халф лайф 1,
и о прекрасном испанском дереве жакаранда, что цветет
два раза за год фиолетовыми цветами, как я герпесом;
не высыпаясь
и однажды не проснувшись
на мультики в воскресенье
по первому каналу,
пробираясь сквозь сквозные
туннели в головах Леннона, Кобейна и Маяковского,
сквозь окровавленные носы лучших из нас,
разрезанные кристаллами
порошков,
но не фоткаясь на фоне их вынесенных мозгов,
уходя и уезжая от тех,
что не выдержали бы со мной еще один
метаморфоз времени года,
оставляя все эти профессии и алтари жертвоприношений клетке, названной работой (что, кстати, является однокоренным со словом раб), я оставлял могилы, хорошенько утрамбованные прошлым, капища домашних животных — зверюга без дома. но только на горизонте загоралась та самая звезда, не самая яркая и даже,
может, не звезда вовсе, а неоновая вывеска, но моя вывеска, я натягивал джинсы и худи и топил в ее сторону. я ищу этот сгусток энергии, догнав который, отдам все свое тело и разум и то, что черти называют душой, — я хз, что это.

и когда этот свет отымеет меня по полной, я превращусь в пустой бумажный пакет из мака, смятый и шелестящий, набитый картонными стаканчиками и коробочками и чеками с номерами заказов, точно знающий, что исполнил свое предназначение, нашел путь, по которому (возможно, в полном одиночестве) протащился до конца.

так я добываю свои круги
под глазами, и
надо бы еще поднажать в этом направлении, чтобы кто-то, глядя на меня, сказал
"бля, он по-настоящему преуспел в этом дерьме".
я иду с магазина, в пакете кое-какие планы на вечер…

пластмасса не хлопнет тебя по плечу, братик, не утрет слезы твои, сестричка.