Д. Нурксе. Любовь в Конце Времён. Покои короля

Продолжение
Начало: http://stihi.ru/2020/08/01/617
http://stihi.ru/2020/08/01/3816
http://stihi.ru/2020/08/02/7680
http://stihi.ru/2020/08/03/5304
http://stihi.ru/2020/08/04/4222
http://stihi.ru/2020/08/05/5431
http://stihi.ru/2020/08/06/3689


Королевские покои               

(Тристан)


Борзой пёс, дремавший с открытыми глазами,
уставился на меня в глубоком, осознанном неведении.
Он раздувал ноздри, вдыхая мою родословную
и продажный грех, не прерывая сна.

Я пробрался в спальню и лёг меж собак:
аланов кастильских с обрезанными ушами,
спящих во всеоружии; туповатых мастиффов, таких переимчивых,
что могут перехватить коня на скаку, терьеров,
до дрожи желающих выкурить воображаемых супостатов.

Каждый храпел согласно породе.
Лайки сопели поверх оттерхундов. Гончие
гнались одержимо, концентрическими кругами.
Борзые неслись сомнамбулическими прыжками. У собак
тоже есть внутренний голос, говорящий – не надо играть во сне.

Дворянский мой пёс свернулся калачиком в отдалении, стыдясь, что знаком со мной.

Кеннеты и харьеры дёргались и терзались,
я распознал в их тихом, но яростном басовитом рычании
рану кролика, течку суки, обожанье хозяина –
как говорит Аполлоний, мы строим догадки о мире
на основе наших неистовых чувств. Иногда
спящий слюнявил мне щеку, или лапой придавливал запястье,
или мягко прикусывал локоть, словно
боль моих собственных сновидений.

Однажды я задремал и проснулся от шершавого языка,
заползающего в рот. Гончая глянула на меня
печальными затуманенными глазами, я вздрогнул,
и она откатилась к стене с отрешённым стоном.

И так шумно спали они в завихреньях дыханий
на соломенных тюфяках, средь костей, разгрызенных на осколки,
пока снег крутился, как игральные кости в переплётах высоких стрельчатых окон,
а два стражника спали стоя, опираясь на копья.

Сквозь ворчания, хрипы и приглушённые крики
я расслышал дыханье Изольды, путеводную нить,
которую я размотал обратно до детства, до моей первой ночи,
когда мать умерла при моих родах в берёзовой роще.

И тогда я заполз в ту высокую золотую кровать
и устроился меж монархами. Он утробно пробормотал –
дорогая, а я отозвался тоненьким голоском – дорогой.
Я повернулся к моей королеве, и в сумраке том
Нам казалось – мы входим в зенницу бога,
до того, как он создал нас, в миг, когда он удивился,
что свет, созданный им от одиночества, был хорош.

Мы любили друг друга, как заповедано, чинно
и полноценно, под дланью спящего короля,
пока петух не пропел неверный рассвет,
и к заутрене тусклый колокол не прозвонил.

Я прошептал – прощай и споткнулся на груде мопсов,
которые мягко вздрогнули, скорее внутренне,
приступая к переговорам об окончании сновидений,
начиная уже узнавать и мягко кусать друг друга.
Их глаза светились, но пока не разумным светом.

Я прошёл, словно мысль, меж остриями копий
и затерялся в извилистых, освещённых факелами, коридорах.
Я добрался в свою каморку и запер дверь,
поздравил себя и споткнулся,

поскольку был весь в крови. Эти тайные радости
разбередили рану, и теперь мой след вёл обратно
от моей холодной кровати в объятия короля.

Подъём, подъём, – заиграл фортиссимо горн,
чуть не трескаясь на морозе.

(с английского)


LOVE IN THE LAST DAYS
by D. Nurkse

The King’s Chamber               

(Tristan)


A gazehound, dozing with eyes open,
stared at me with a profound knowing ignorance.
His nostrils flared, inhaling my lineage   
and venal sin, without interrupting his dream.

I crept into the bedroom and lay among the dogs:
Castillian alaunts with ears trimmed to points,
who sleep in armor, dimwitted mastiffs, so imitative
they might nip a spurred horse, terriers
trembling to flush out imaginary enemies.

Each snored according to his breed.
Elkhounds snoozed on top of otterhounds.
Beagles hunted in obsessive unreal circles.
Greyhounds rippled with trance sprints. So dogs too
have a voice that tells them not to act in dreams.

My own mutt curled up at a distance, ashamed to know me.

The kennets and harriers twitched and writhed,
from their thick faint furious cries I deduced
a wounded rabbit, a feist in heat, an adored master,
as Apollonius says we surmise a world from the evidence
of our uncontrollable senses. Sometimes a sleeper drooled
on my cheek, or pinned my wrist with a paw,
or enclosed my ankle with a soft in-bite
exactly like the pang of my own dreams.

Once I drowsed and woke with a scabrous tongue
curling in my mouth. A bloodhound glanced at me
with lugubrious cloudy eyes, and when I started,
rolled to the wall with an absent moan.

So loudly they slept in a vortex of breath
on the straw bed, among bones gnawed to shards,
while snow tumbled like dice in a high slit window
and two guards slept upright, leaning on spears.

Out of that roar of panting and muffled cries
I heard Iseult’s breath, a thread I followed
all the way back to childhood, to the first night
when my mother died birthing me in the birch forest.

Then I crawled onto that high golden bed
and snuggled between the monarchs. He murmured thickly,
darling, I answered in a thin voice, darling.
I turned to my Queen and in that darkness
we thought to enter the pupil of God’s eye
before he created us, when he was surprised
the light he made to end his loneliness was good.

We loved each other as we are commanded to, politely,
efficiently, with the King’s dreaming arm covering us,
until the cock crowed at false dawn
and a faint bell tolled matins.

I whispered good-bye and slithered over bunched pugs
who shivered with a milder, more inward twitch,
beginning to negotiate endings to their dreams,
commencing to know each other and trade soft nips.
Their eyes lit, but not yet with the light of the mind.

I passed like a thought between the spearheads
and vanished down the winding torch-lit corridors.
I reached my chamber, bolted the door,
congratulated myself and stumbled

because I was walking in blood. That secret joy
had reopened my wound and a trail led back
from my cold bed to the King’s embrace.

The trumpet sounded fortissimo wake, wake,
about to crack in the cold.