От чего отказался Есенин-31

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН
Литературный анализ
(Продолжение)

*        *        *

Пока кипели в Сергее силы буйной молодости, достаточно было провести вечер в молодецкой пирушке или поиграть в любовь недорогую, чтобы творческая усталость сменилась привычным, вдохновенным служением музе. Но с годами это лекарство потеряло действенность, однако, к великому счастью, стал он замечать, что ещё большей лекарственностью обладает смирение, несколько забытое с отходом от церкви, от служб, от исповедей и причащений. Всё чаще и чаще оно стало приходить на помощь. И это по стихам двух последних лет видно.

Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя — поле безбрежное —
Дышит запахом мёда и роз.

Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.

Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.

Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Всё спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобой проехали
Через бурный положенный путь.

Разберёмся во всем, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.

Принимаю, что было и не было,
Только жаль на тридцатом году —
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.

Но ведь дуб молодой, не разжёлудясь,
Так же гнётся, как в поле трава…
Эх ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорвиголова!

Итак, общероссийскую проблему Есенин лично для себя решил, если решением можно назвать то обстоятельство, что оно отгораживало поэта от всех опасностей века только духовно, а физически — всё другое оставалось на острие бандитского ножа: ЧК готовила над ним расправу (провокации учащались, предупреждения «друзей» сыпались всё чаще, аресты следовали одно за другим), травля в газетах и журналах становилась всё более ядовитой, стихи почти не печатались, безденежье брало за горло. И всё-таки духовно он мог на какое-то время отключиться от вечного боя и предаться покою не во сне, а наяву. Хотя бы на какое-то время.

А вот с Россией-матушкой стряслась беда, беда превеликая. Раскаяться и смириться она не могла. Сил не было. Все их поглотила революционная чума, которая только разгоралась. Война не на жизнь, а на смерть — в каждом уголке страны. Атеисты схлестнулись с верующими. Дорвавшиеся до власти дрались за опустевший царский трон друг с другом.  Яростно сражались с закипевшим морем тех, кто большевиков ненавидел — полчищами Антанты, белогвардейцами, местными бунтовщиками. Потом началось массовое уничтожение помещиков и фабрикантов-заводчивок, кулаков, крестьянство как самый консервативный класс, инакомыслящих (в том числе честных поэтов — и такие тогда были). Потом расправлялись с теми, кто выступал уже не против советской власти, а только против недостатков, тёмных пятен капитализма. Есенин не мог знать, что нагрянувшая беда пришла на целый век, однако предполагал — надолго. И не ошибся — вражда ещё и сейчас клыки свои показывает. Вон как огрызались в Екатеринбурге вражины восстановления разрушенного в 30-ые годы храма священномученицы Екатерины! Они ещё не одну подлость сотворят. Но вернёмся к герою нашего исследования.

В один из последних приездов в Константиново Сергей Александрович, по сдавнишней традиции, встретился с духовником своим, батюшкой Иоанном Смирновым, и тот, как бы оправдывая фамилию, мягко и душевно говорил ему о единственном, что спасает нас, грешных, — о смирении, о признании вины своей перед Создателем, а особенно это надобно поэтам, потому что, как знает он, они всегда на ножах с властью, с несправедливостью, и никакого спуску не дают злодеям, а любая критика злит и опустошает души, а значит втройне больше надо критикам каяться и молиться. Молиться и каяться. Просить прощение за грехи.

Мысли эти батюшка  высказывал не раз, но добавил нынче о беспощадной критике властьимущих, как будто знал, что Сергей закончил поэму «Страна негодяев», а в ней высказал всё без утайки, что думает о Руси советской по зрелом размышлении и тщательном анализе. Это идейное переосмысление началось с поездки в Европу и Америку, продолжалось, когда он еще по-блоковски верил в революционное перерождение не только России, но и всего мира и вдохновенно-ошибочно отражал в стихах и поэмах новый российский быт. Но когда драматическая поэма созрела и вылилась в острые и явно неприемлемые для Кремля строчки, Сергей понял, что сбылись его предсказания из «Волчьей гибели» («Мир таинственный, мир мой древний») о том, что отпробует вражеской крови его последний смертельный прыжок. Да, это будет последним прыжком. Это он знал. Знал несокрушимо. С болью несказанной. Всё вело к этому.

И снова жизнь Есенина как-то загадочно сошлась с пушкинской. Когда Россия стала на безбожный, революционный путь и уже никакой не было надежды вернуть её на прежнюю стезю, наш национальный гений всё-таки нашёл возможность подсказать ей, в чём спасенье. Пушкин создал небольшую поэму «Странник», герой которой, вопреки желаниям всех родных и знакомых, задумал побег до тесных врат спасения. Многие до си пор находят это творение загадочным и непонятным, хотя для православного тут всё ясно, как день. Тесные врата — это вера Христова, открывающая каждому из нас негасимый свет, вечную жизнь. Своей таинственной вещью Александр Сергеевич неназойливо доносил до соотечественников одну непреложную истину — по каким революционным болотам не придётся бродить русскому народу, а чтобы спастись от гибели, непременно придётся вернуться к отчей традиции — строить жизнь по заповедям Спасителя, по традиции предков.

Похоже, и России двадцатого века, раздираемой страшной междоусобной борьбой, не добраться до спасительного мира, если не пуститься бежать, как пушкинскому страннику, к тесным вратам. Без тесных врат и узкой дороги к ним целый век не было на Руси покоя-примирения, и ещё долго не будет. Свой опыт подсазывал — лучшие стихи ложились на бумагу, кода приходило смирение, по сути, чисто православное чувство, знакомое с детской поры, с юношеских, спас-клепиковских лет. («И простим, где нас горько обидели По чужой и по нашей вине…») Прав, трижды прав батюшка Иоанн, возводя смирение в ранг единственно спасительного пути.

(Продолжение следует)