Апельсиновая кожа

Он стоял около окна с высоким подоконником выше пояса и задумчиво смотрел на дождь и бугристые тучи до самого горизонта. Они почему то напоминали ему громадный апельсин, и вообще целлюлит. Дождь был небольшой, он периодически моросил, как будто не был уверен в том, стоит ли начаться по-настоящему и разойтись в полную силу. А может лучше будет вообще не начинаться? Однако дождь представлял одно из основных действующих лиц  в спектакле, разворачивающемся за окном. Основную декорацию, реквизит, фон, назовите, как вам больше нравится.

Довольно сильный ветер нещадно и бесцеремонно трепал уже изрядно потрёпанные деревья и они двигались, как живые люди, наклоняясь из стороны в сторону под этими непредсказуемыми порывами. Местами из их крон уродливо торчали непропорционально большие сухие ветви. Казалось, что они выросли и умерли задолго до остальных ветвей. Похожи они были отдалённо на кривые причудливые руки. Как будто кто то спрятался от ненастья внутри крон. Окна были наклонными и вода просто смачивала их, почти не стекая. Эти полузастывшие струи на стекле добавляли непогоде фантастичности. Казалось, что она прячется за этим полупрозрачным покрывалом.

 Порой ветер и дождь усиливались, и тогда деревья начинали раскачиваться с удвоенной силой, и в их движениях виделось что-то безнадёжное и истерическое. Такие движения, периодические, монотонные и лишённые смысла и какой-либо разумной цели, порой повторяют душевнобольные.

Что интересно, он смотрел на всю эту непогоду и на ненормальные, судорожно дёргающиеся и качающиеся деревья совершенно спокойно. Он ощущал возрождение. Подобное повторялось уже много-много раз, и он сбился со счёта. Он и в этот раз оживёт. Уверенность в этом приводила к тому, что непогода, ветер, дождь и апельсиновая корка на небе его просто успокаивали. От жары и яркого солнца он испытал бы меньше положительных эмоций. Вернее было бы сказать, что весь этот погодный спектакль не успокаивал его, а выражал его покой. И когда наконец стёкла высохли, а произошло это довольно быстро и незаметно, стоило ему немного отвернуться, занавес исчез, и для его обессиленной души и измученного тела всё стало привычно, примитивно и скучно.

 Буквально несколько минут назад качающиеся из стороны в сторону деревья, шум ветра в листве, струи воды на стёклах, рисующие фантастические, расплывчатые картины, полусумрак повсюду, низко нависший сплошной щит бугристых облаков, напоминающий то огромную корку апельсина, то перевёрнутую поверхность мифической пустыни, всё это говорило ему о первозданном библейском хаосе. Когда жизнь не просто прекратилась. Её и не было. Она только ещё зарождалась каким то неимоверным и непостижимым образом. А он как будто стоял за окном и со стороны наблюдал за этим чудом.

Не просто заканчивался один жизненный этап и начинался другой. Вообще всё начиналось заново. Он понимал, что если он действительно родится заново, то и жизнь его будет совершенно и неизбежно другой. Но только всё это было несколько минут назад. Теперь же, когда пелена спала, небо прояснилось, промежутки между буграми апельсиновой кожи полопались и тут и там, и первозданный библейский хаос сменился обычным, до боли знакомым пейзажем провинциального города, а через разрывы полились не раскалённая лава с пеплом, а тонкие лучи августовского солнца, ослабленные остатками облаков и близким закатом, он с грустью поймал себя на мысли о том, что никакой новой жизни не будет. И уж тем более не будет никакого перерождения.

 Так же, как и прежде, долгие годы до этого, монотонной чередой будут тянуться за ним хвостом, путаясь под ногами и мешая жить, его проблемы, с которыми он ничего не мог поделать раньше, и ничего не сможет сделать ни теперь, ни потом. У него хватало сил и ума только на то, чтобы рассуждать о своих проблемах, и на разные лады много и подолгу рассуждать о том, как было бы здорово ему жить без этих проблем, и вообще, как было бы мило и замечательно, если бы кто то добрый и мудрый, а ещё желательно чтобы бескорыстный, помог ему их решить. Но так как никто добрый, мудрый, и тем более бескорыстный никак не хотел появляться на его тернистом пути, проблемы продолжали мешаться под ногами. Он снова падал и снова поднимался. При этом было такое ощущение, что падает он постоянно в одну и ту же яму.

 Снова ему чудился первозданный хаос за окном. Иногда во время бесконечных бессонных ночей он свято верил и в хаос, и в кошмар, которые ему даны за его лень и гордыню. И когда в один прекрасный момент ему окончательно и бесповоротно наскучило «возрождаться», однажды он не проснулся.

Мы не можем быть уверены наверняка, но по всей вероятности именно тогда, когда возрождаться стало неимоверно скучно, и на это безобразие уже не было сил, его жизнь действительно началась заново. Наверное, теперь это был вообще не он.