Ты долго пишешь книгу без названья

*  *  *
 


Когда бы даже раскололась книга,
жизнь не скрепиться просто не могла.
Высокий стиль и низкая интрига -
земные, милуй Господи, дела.
Мир очень стар, и всё о нём сказали,
но с юной дрожью тянется рука
к цветному мелу, к пёрышку из стали,
к строению из мокрого песка.

О, время лепки крепости у моря!
Та память о мальчишеской руке
всё брезжит нотой, взятой априори,
и звуком - в глубине и вдалеке...
Ты долго пишешь книгу без названья
и в лучшем сне своём летишь без слов.
И проба речи, и исход в молчанье -
неотвратимость отклика на Зов.





*  *  *



Глаза земли я окликал: "Земницы!" -
и раскрывались сонные зрачки,
дабы ответить:"Снится - время длится,
паруются и мёрзнут насмерть птицы,
и рвутся к смыслам клинышки-значки,
каракули на обожжённой глине -
рисунки к Богу - искренность и лесть..."
В ресницах почвы, в корне-пуповине
стрекочет тяга к стрелке-середине,
но в них и мнимость минус-корня есть!

Земному сну я не сулю покуда
того, что сам себе не обещал,
поскольку вряд ли я в себе избуду
чудачество приверженности к чуду
и чуткость клиньев глиняных начал.
Когда б собрать мне всех метафор бисер,
вю россыпь изых соколов-зрачков,
венчались бы с провайдером провизор,
и пшиком дыма мизер-телевизор
взлетел бы к халифату облаков!





*  *  *
 


От Рюрика до юрты Чингисхана
блуждает память по лицу ребёнка.
И том Завета, яко том Корана,
серебряной застёжкой мечен звонко.
Тонка настройка отрокова слуха,
и столь точны толчки его зеницы,
что всех былых холер и битв проруха
его мужанью вправе пригодиться.

МукА и мУка на Руси едино
начертаны и только долгой песней
порою различимы. Но былина -
правдивей были, отрок, и чудесней!
И я тебе оставлю, птица Божья,
в наследство те запретные пределы,
к которым через верность бездорожья
моя шальная пуля долетела.