Знойное лето

ЗНОЙНОЕ ЛЕТО

НАС НИ ЧУТОЧКУ ГОДЫ НЕ СТАРЯТ...

Нас ни чуточку годы не старят,
Мы такие же, как всегда,
Нас зовут незнакомые страны,
Незнакомые города.

Мы ночами о подвигах спорим,
Урывая минуты у сна,
И порою нам кажется морем
Голубая страна – целина.

Мы получше подыщем сравненья,
Мы на деле проверим себя.
В 5.15 дают отправленье,
Паровоз тронет с места, гремя.

И у каждого мысль одна лишь,
Как ты там, голубая страна?
Ты о нас ничего не знаешь,
Ты узнаешь о нас целина.


НЕЧТО О НЕЗНАЧИМОМ

Из биографии в стихах



...139.

И всё же ожил вдруг проект наш скользкий.
И вот в совхоз мы едем “Комсомольский”.
Гремит по рельсам песенный вагон.
И день и ночь гитар нестройный звон.
Ожил, ожил, ожил проект наш скользкий!

140.

Потом летели мы в грузовике.
Всё степь да степь вблизи и вдалеке.
Всё порыжевшие от солнца травы.
Озёра голубые без оправы
Деревьев. Мы летим в грузовике.

141.

И где же, черт возьми, многоэтажки
Совхоза нашего? Трещат рубашки
На злом и терпком солнечном ветру.
И ночью мчимся в кузове. К утру
Должны бы нам предстать многоэтажки.

142.

Но рано наступающий рассвет
Степь озарил, а их всё нет и нет.
Вот наконец какие-то домишки
Увидел первым Вася Кокорышкин.
Домишки. Степь бескрайняя. Рассвет.

143.

У домика дирекции совхоза
Оркестрик туш сыграл разноголосо,
И сам директор, кругленький казах,
Приветствовал нас с огоньком в глазах
У домика дирекции совхоза.

144.

Потом по глади обжитОй земли
К студгородку нас дружно провели –
К огромным равнобедренным палаткам,
Как всё вокруг зеленовато-гладким
На островочке обжитОй земли.

145.

Директор словно солнышко сиял,
Он на столы под крышей указал:
«Сегодня я вас лично угощаю.
У вас сухой закон, я это знаю,
Но будет плов с кумысом», – он сиял.

146.

Столы из досок от еды ломились.
Мы ели от души. «Скажи на милость, –
Изрёк Рожнёв Роберто, – так пойдёт,
Посёлок не построим и за год».
Столы из досок от еды ломились.

147.

А Кокорышкин (плова полон рот)
Рожнёву возразил: «На-а-ба-рот!
С таким не-чело-вече-ским питаньем
Копец придёт за ме-сяц на-шим зда-ньям.
Я га-ва-рю вам» – (плова полон рот).

148.

Я всё смотрел: а где ж многоэтажки
Мы будем строить? На огромной чашке,
Положенной природой кверху дном,
Они бы тут кричали об одном –
О важности своей, многоэтажки.

149.

Но всё легко директор разъяснил.
Он от столовой нас сопроводил
Через кусты чилижника на стройку
Пустынную. Задав головомойку
Кому-то из своих, он разъяснил,

150.

Что здесь, на пустыре, согласно плана,
Ряды одноэтажек из самана
Должны мы этим летом возвести
И новоявленный совхоз спасти
По сдаче в строй жилья, согласно плана.

151.

Рожнёв, наш бригадир, задал вопрос:
По договору должен был совхоз
Домов саманых сделать планировку...
Директор тут прервал его неловко:
«Поехали. Сейчас решим вопрос»…

154.

Такого делового бригадира,
Пожалуй, не было с начала мира,
Работой нашей он не жил – горел,
А иногда как будто бы зверел,
Не Роберт – лев в обличье бригадира!

155.

Лишь утро свой казало нам язык,
Как в наши сны врывался грозный рык:
«Подъём, братишки! Я вам рад безмерно».
А мы ругались: «Чёрт твой брат, наверно» –
Лишь утро свой казало нам язык.

156.

Едва мы проникали в рай столовки,
Уже привычный рык железной ковки
Гремел, как грозовой небесный свод:
«Быстрей, братишки! Нас фундамент ждёт» –
Едва мы проникали в рай столовки.

157.

И вновь замесы глинистой земли
Цепочкой бесконечной шли и шли.
И вёдра с нескончаемым замесом.
И каждое, наверно, с тонну весом.
И вновь замесы глинистой земли.

158.

А солнце жгло огнём своим безбожно.
И молча я вопил: «Да как же можно
Работать в пекле!» Ну, а солнце жгло.
Но вот оно-то мне и помогло,
Хотя и жгло огнём своим безбожно!

159.

Дней через пять я, в общем-то, сгорел.
До этого, однако, наторел –
Месить замесы, вёдрами таскать их,
В фундаменты хибарок выливать их,
В каменоломне грохать,  – но сгорел.

160.

Наш врач отрядный, Васильков Валера,
Сказал мне: «Забери тебя холера!
Да ты сгорел! А ну-ка в лазарет!»
И по дороге: «Ты у нас поэт.
Пиши отрядный марш», – сказал Валера.

161.

(Чуть поясню: в Свердловске у него,
Мы собирались; более того –
Частенько там бывал поэт Дагуров;
Он богом был у нас, у балагуров;
Мой звонкий слог чуть-чуть и от него).

162.

Спина и плечи, будь здоров, болели,
Но чуть не до утра мы с ним сидели,
Глушили чай китайкийй  и стихи
Читали, позабыв про все грехи.
(Спина и плечи, будь здоров, болели).

163.

«Мне на работу, а тебе в кровать, –
Сказал Валера. – До упора спать.
Потом спроси у медсестры бумаги.
Для вдохновенья ¬– чай, воды полфляги.
Пиши – в кровать, пиши – опять в кровать.

164.

Ну ладно, забери тебя холера!
Пойду побреюсь». – И ушёл Валера.
А я нашёл бумаги, сел за стол,
И начатый хорей меня увёл
К Морфею. Забери меня холера...

ПАЛАТКА

(Отрядная песня)

Где-то за долами за полями,
Светится знакомое окно,
А у нас в прокуренной палатке
Сыро и темно.

Милая в своём вечернем платье
С кем-нибудь сейчас идёт в кино,
А у нас в прокуренной палатке
Сыро и темно.

Кто-то уплетает шоколадки,
Кто-то пьёт коктейли и вино,
А у нас в прокуренной палатке
Сыро и темно.

После скоростной саманной кладки
Наступает вечер голубой,
И тогда к прокуренной палатке
Мы идём гурьбой.

И на нарах растянувшись сладко,
Вымокшие за день под дождём,
Мы лежим в прокуренной палатке,
Курим и поём.

Где-то за долами, за полями
Светится знакомое окно,
А у нас в прокуренной палатке
Сыро и темно...


НАС ОТ УСТАЛОСТИ ШАТАЛО...

Нас от усталости шатало.
Плыл небосвод, ненастно-хмур.
В зерно мы падали устало
И объявляли перекур.

Но бригадир наш, горец Гога,
Был в уговорах первый спец:
«Ещё, ребята, – полвагона.
Еще немного – и конец».

И снова мускулы гудели,
Как корабельная сосна.
И мы уверенней глядели
На горы зыбкого зерна...

Когда становится мне туго,
Когда в несчастье попаду,
Когда под снежный посвист вьюги,
Изнемогая, упаду, –

Я вспоминаю голос Гоги,
Отяжелевший, как свинец:
«Ещё, ребята, – полвагона,
Ещё немного – и конец».

И я встаю. И солнце с неба.
И ветер нежен, как зурна.
И тают, тают горы снега,
Как горы зыбкого зерна...


БЕТОН

Солнце грузно над степью нависло,
Горизонта расплавив грань.
Зачарованный мглистой высью,
Запрокинул голову кран.

Ткнулся в насыпь песка бульдозер,
Словно грузчик в подушку лицом.
И казалось застывшим озером
Полусонной запруды кольцо.

Самосвалов темнели глыбы
В затихающем ковыле.
Парни чистили свежую рыбу,
Трепыхавшую на столе.

*   *   *

Луч прожектора врезался в полночь,
Как врезается в дёготь нож.
Шатким шумом машин переполнясь,
Покачнулась степная ночь.

К перемычке спешили машины,
Сохранив силуэты глыб.
На лице у прораба морщины,
Голос мастера явно охрип.

Шоркал поршнем насос монотонно.
Котлавана зияло окно.
Самосвалы тонны бетона
Опрокидывали на дно.

*   *   *

Шла работа.
Шло время.
Шло дело.
Как характер, бетон твердел.
И планета бессонно вертелась
В суматохе космических дел.


И ВОТ, КОГДА ГРОЗОЙ ДОХНУЛИ ТУЧИ…

И вот, когда грозой дохнули тучи
И зашумел, и сник ковыль; и вот,
Когда дождём и молнией летучей
Обрушился на землю небосвод;

Когда из-под накидки влажнокрылой
Смотрели мы, как наплывает мгла,
Она брезент рукою отстранила
И степью полыхающей пошла.

В кипенье струй, в разливе молний алых
Так от людей уходит божество...
И платье так фигуру облегало,
Как будто вовсе не было его.


ТРЕЩАЛ КОСТЁР. БЕСИЛСЯ ВЕТЕР ГРУБЫЙ...

Трещал костёр. Бесился ветер грубый,
По небу развевая звёздный шарф.
И поднимались маленькие груди,
Прохладным мятным воздухом дыша.

И я пьянел, не подавая вида,
И проклинал себя и немоту.
Ты знаешь, Ида,
Ты не знаешь, Ида,
Что без тебя я больше не могу.

И только иногда, совсем нечаянно
Она ловила мой влюблённый взгляд
И, словно ничего не замечая,
Смотрела на вечерний звездопад.

В её глазах, синея и сверкая,
Как в море отражался небосвод.
Она была такая неземная
В холодном блеске августовских звёзд.

Весёлая, загадочная, строгая,
Девчонка из космической дали!
Нам встречу приготовили дороги,
И эти же дороги развели.

Я до сих пор на молчаливость сетую,
И, вспоминая ночи у костров,
Ищу твою далёкую планету,
Затерянную в сонмище миров.


КОГДА ПАЛАТКА ПОД НАПОРОМ ВЕТРА…

Когда палатка под напором ветра,
Как барабан, рассерженно гудит,
Я думаю о том, что город где-то
Глазами окон в темноту глядит.

Звенят по сонным улицам трамваи,
И в зареве неоновых огней
Пугливых звёзд рассыпанные стаи
Становятся туманней и бледней.

Здесь всё не так. Неудержимый ветер,
И темноты тягучий чёрный воск,
Но, словно город в полночь, тих и светел
Усеянный огнями небосвод.

Ребята спят. На целине не часто
Приходят в гости розовые сны.
Им редко снятся милые девчата,
В которых больше жизни влюблены.

А утром снова, поборов усталость,
Они идут в разбуженную степь,
Где высится над хилыми кустами
Растущих стен причудливая цепь.

И день идёт в поэзии и прозе,
Синеет горизонта полоса.
И царство стен растёт чудно и просто,
Как в сказке – не по дням, а по часам…

Ложится на палатки отсвет лунный.
Луна плывёт огромна и красна.
Парнишка руку опустил на струны –
И городок собрался у костра.

Грохочущим потоком белопенным
В молчащую степную пустоту
Врываются студенческие песни,
Ночную будоража темноту.

И вот палатка под напором ветра,
Как барабан, рассерженно гудит.
И город далеко отсюда где-то
Глазами окон в темноту глядит.

Ребята спят. Нескоро подниматься
Степному солнцу, поднимая нас.
И, может быть, сегодня нам приснятся
Живые звёзды милых сердцу глаз.


ТВОИ ГЛАЗА ДОВЕРЧИВЫ ПО-ДЕТСКИ...

Сквер из чилижника окутан тенью,
И небосвод от звездопада бел.
Ты просишь написать стихотворенье
О падающих звёздах, о тебе.

Твои глаза доверчивы по-детски,
И губы удивительно теплы.
Теперь мне никуда от них не деться,
Не поездом умчаться, не уплыть.

И где-нибудь под грозовые гулы,
Когда ворвётся в тишину гроза,
Я буду вспоминать тугие губы
И ласковые светлые глаза.

Небесный купол звездопадом вспенен,
Похожим на весеннюю капель...
Я много напишу стихов и песен
О падающих звёздах, о тебе.


ЗНОЙНОЕ ЛЕТО

(Главы из поэмы)

*     *     *

Восемь дней мы на солнце жаримся,
Восемь дней мокнем в солнце мы.
Мы на это, конечно, не жалуемся,
Но не очень-то веселы мы.
Обожжённая степь дышит маревом.
Каждый день,
             каждый день,
                каждый день
Мы мечтаем о самом малом —
О дожде.

И порою уже нам кажется,
Что не будет его никогда.
Вдруг на юго-востоке показывается
Чёрных туч грозовая гряда.

Мы кричим.
Мы смеёмся, как дети.
А когда синий ливень полил,
Что мы в эти минуты ни делали.
Кто-то даже в футбол предложил.

Мы бежим под шумящие струи,
Волейбол превращая в футбол.
И звенят эти струи, как струны,
И стоят эти струи, как бор.

Вот наш доктор рубашку снимает
И становится вратарём.
Обо всём он сейчас забывает
И кричит:
                «Ну, ещё даванём!»

И куда опасения делись?
Милый, милый, забывчивый врач,
Видишь все футболисты разделись,
И такой прохладительный мачт?

Но не видит наш доктор-верзила,
Охраняя ворота свои.
Он бушует: «Мазила! На мыло!
Левым флангом, разиня, дави!»

А гроза громыхает на степью.
Ливень льёт
синеволной рекой –
На кусты,
          на саманные стены,
На смеющихся
             игроков…


*     *     *

Мы не ходим в кино и театры
И за прессой давно не следим.
Всё, что есть – это танцы бесплатные
И костра горьковатый дым.

Но зато наш костёр особенный.
Он вместил в себя всё, что мог.
В нём одном – и Шаляпин и Собинов,
Евтушенко, Есенин и Блок.

В нём одном – театральные новости
И новинки театра, кино,
Эпопеи, романы и повести –
Всё в костре совместилось одном…

Я люблю у костра говориливого
Вспоминать о больших городах,
О далёких сибирских ливнях,
О далёких сибирских груздях.

Я давно уж на родине не был.
В сердце грусти колючий ком.
А костёр лижет звёздное небо
Розоватым своим языком…

*     *     *

Вот и кончилось знойное лето.
Поезд солнцу навстречу спешил.
В дымном тамбуре я сигарету
О железную дверь затушил.

И подумал под мерные стуки,
Ниже кепку надвинув на бровь,
Что дороги приносят разлуки,
А разлуки уносят любовь.

Полнедели гощу в Минусинске.
Тихий отдых – занятье моё.
Вдруг приносят конвертик синий.
Неожиданно. От неё.

Тонким ножиком перочинным
Разрезаю, волнуясь, конверт.

«Здравствуй, Борька!
Письмо получила
И немедля пишу ответ.

Я ни чуточку не сожалею,
Что поехала на целину.
Стены класть я теперь умею,
Штукатурить тоже могу.

Целина – это жизни начало
Для девчат, ну и вас, ребят.
Здесь я, Борька, тебя повстречала.
Поскорей бы увидеть тебя…»

Я целую последние строчки
И на мысли себя ловлю
Дать в Свердловск телеграмму срочную
С многозначащим словом: «Люблю!»

Золотые, волшебные звуки!
Я готов повторять вновь и вновь,
Что дороги приносят разлуки,
А разлуки приносят любовь.


МНЕ ОЧЕНЬ ЧАСТО ВСПОМИНАЕТСЯ...

Мне очень часто вспоминается
В туманной дымке горизонт,
Где степь белёсая кончается
И небо знойное встаёт.

Мы клали домики саманные
И в шутку пели меж собой:
«Не хочу я каши манной,
Мама, я хочу домой!»

Почти не чувствуя усталости,
Совсем забыв, что спать пора,
В пылу какой-то детской шалости
Мы собирались у костра.

В минуты эти мы не думали,
Что поднимаем к жизни степь.
Мы пели. И горели углями
Созвездий гроздья в высоте...

Уйду от вывесок неоновых
И на заснеженном лугу
Из веток сломленных еловых
Костёр огромный разожгу.

И снова звёзды закачаются,
И я увижу горизонт,
Где степь белёсая кончается,
Где небо знойное встаёт.

Август 1964 года,
Карабутакская степь