Неизвестный Наполеон

«Слишком мало найдется людей достаточно твердого закала, чтобы судить обо мне беспристрастно и без предосуждений».
Наполеон Бонапарт

Пролог

Наполеон. Едва ль однажды
Его блистательных побед
И славы неизбывной жажды
Сотрётся нерушимый след...
Покуда живо вдохновенье
В сердцах восторженных сынов,
В груди носящих восхищенье
Великой славою отцов -
Он жив, вознёсшийся над тленом
Неумолимости времён:
Над прошлого забвенным пленом
В ряды бессмертья вознесён.
И славу вечную земля
Хранит, ему благоволя. 

I

И днём, и ночью сна лишённый,
К его величию примкнуть
Желал мечтатель впечатлённый
Когда-нибудь и как-нибудь.
Но знать никто наверняка
Не в силах, чем всё обернётся,
Когда истории коснётся
В волненьи женская рука...

Но что же женщина? Она
Жила безбедно: всё ей скучно,
С тоской своей обручена,
И с нею будто неразлучна.
И дни б и дальше чередом
Своим тянулись, но потом
Какой-то неизвестный франт
Принёс ей древний фолиант.

Она - читать. И упоеньем
Её лицо озарено:
Пред ней причудливым виденьем
Воскресло вмиг Бородино;
Повсюду крики, ругань, стон, 
И средь солдат - Наполеон:
Герой и мученик святой
Он пред восторженной толпой.

...Какое дивное виденье!
Она в объятьях восхищенья
Терзалась мыслью о нём
И в ночи сумраке, и днём.

II

«Кто воздыхатель упоённый,
Что ваш дерзнул нарушить сон?»
Гадает свет насторожённый, 
Она в ответ: «Наполеон!»
О нём твердит везде и всюду,
И вот уже как двадцать дней
От тех речей глаза у ней 
Сияют, точно изумруды.
Ни для кого уж не секрет:
В честь бонапартовых побед
Фиалок дымка голубая
Туманит бархатный корсет...

Но как-то бравый фанфарон,
Загадочно понизив тон
В желаньи, впрочем, отличиться
Перед взыскательной девицей,
Шепнул ей: «Фолианты лгут -
Наполеон тиран и плут».

О, как мучительно крушенье 
Её волнительной мечты!
Как страшно ей воображенья
Вкушать горчащие плоды;
Пред ней война. Жива, как днесь.
И средь неё не перечесть
Солдат, что в гибельном краю
Сложили головы в бою.
Повсюду стон, предсмертный стон,
Разверзся Ад со всех сторон. 
И средь него - Наполеон,
В сюртук кровавый облачён.

О нём ей страшно молвить слово:
Едва ль крушения такого 
Видал когда-то идеал,
Что в сердце пламенном пылал.
Взращённый робкою мечтою,
Её восторженный порыв 
Низвергнут мнительной толпою:
О, как губителен и лжив
Его побед великих пламень,
Что хуже проклятых вериг,
Что будто нерушимый камень
Народы оные постиг!
Как велико её смятенье!
Отсель в её воображеньи
Двух императоров дурман:
Один герой, другой - тиран.

III

Минула полночь.  Душным зноем 
Терзался сад, вдохнувши сон.
Она, склонясь над аналоем, 
Отмерив сдержанный поклон, 
Шагнула в ночь. Была, возможно,
Она пред Господом чиста...
Но, бросив взгляд неосторожный,
На невоскресшего Христа,
В немом застыла изумленьи:
Ей всюду - в образе святом 
И в сумрачном часовни плене
Его мерещился фантом.
Она - бежать. За нею тени
Скользнули прочь от алтаря
В кусты дурманящей сирени...
Когда затеплится заря,
Исчезнут вмиг её терзанья,
И недвижимый силуэт,
И шелест лёгкого дыханья...
Но избавленья нет и нет:
И ночь черна, и сумрак душен,
Густой туман тяжёл и сед - 
На жарком ворохе подушек
Её раскинут силуэт...
Не то во власти сна тревожной,
Не то в горячечном бреду,
Во тьму взглянувши осторожно,
Она почуяла беду:
Он перед ней застыл. И вот
Ладонь холодную как лёд
Он на чело её кладёт.

У Смерти ласковей касанье: 
Исчезло вмиг очарованье
Его величием. Она
В его глаза, лишившись сна,
Глядела с ужасом: что змей 
В ночи склонился он над ней,
И рок холодный, как кинжал 
Во тьме очей его пылал.

Раздался шёпот приглушённый:
Она в молитве затаённой
Склонила голову на грудь, 
Не в силах более вздохнуть.
Он к ней шагнул; и в краткий миг
К руке бесчувственной приник,
Что шёпот ветра шелестя: 
«Как ты запуталась, дитя!»

Не ведал Бог, как страшен ей
Был тихий свет его очей,
Что хладным пламенем горели...
Она посредь своей постели
Пред ним застыла на краю,
Кляня мечтательность свою.
И вдруг черты его мрачнели,
И сквозь её неслышный стон
Во тьме полночной молвил он:

«Почто же клонишься устало,
Кривя в страдании черты,
Когда сама ко мне взывала
В объятьях душной темноты?
Ни в сумраке, ни в свете дня
Зачем не смотришь на меня?
Неужто я, мой ангел, страшен?
В груди моей давно погашен
Тот пламень, что в живых горит;
На что мне Бог? Тебе простит 
Он прегрешение одно... А надо мной уже давно
Не властвует жестокий рок;
Мне Дьявол чужд. Ничто мне Бог:
Я не страшусь Его огня!
Почто же смотришь на меня
Ты, будто я презренный тать?
Неужто ты меня прогнать 
И впрямь еще таишь надежду?
Оставь сомнения. Как прежде
Уж быть не может ничего...»

Она взглянула на него,
И чувство тихого смиренья
В ее застывшие черты
Вселило жизни дуновенье:
«Зачем ко мне явился ты?»

«О, ангел мой!» — с его чела
Глядела смерть тлетворным взглядом,
Когда на кубок, полный ядом,
Ладонь монаршия легла.
Он ласков был; ее влекло
В объятья рока неземного,
И искрой трепета былого
Сознанье сызнова прожгло.
Она смотрела на него
Печали полными глазами...
«Тебе ни златом, ни слезами
Не откупиться от меня!
К иконе клонишься, кляня 
Свое былое восхищенье;
Но знай, холодного презренья
Во мне твой страх не пробуждал...» -
То молвил он; и что кинжал 
Тот глас ночную тишь терзал.

«Паденья скорбь и славы вечной
Миг упоительно хмельной
Ты этой ночью, друг беспечный,
Осмелься разделить со мной.
А после, лживых пустословов
За злоязычие кляня,
Отбрось сомнения оковы:
Сама за все суди меня».

Во мгле полночного томленья 
Сверкнул его холодный взор;
В очах ни тени сожаленья,
Лишь тихим пламенем укор
В их синеве оледенелой 
Застыл. Его бесстрастен взгляд -
То был приказ, и омертвелой
Ее ладонью принят яд. 

Померкло чудное виденье,
С остывших губ сорвался стон,
И сквозь агонии забвенье,
Её объявшее в мгновенье,
Во тьме полночной молвил он:
«...Иди сквозь гром; на мой неслышный глас,
И смерть сегодня
Не коснется
Нас».

IV

Едва зарею рассвело,
Когда в агонии прожгло 
Ее бесчувственную грудь. 
В мученьи силилась вдохнуть
Она прогорклый воздух; Дым 
Что саван стелется над ним –
Над полем брани вековой...
И грянул гром: над головой, 
Свистя, проносится ядро.
Наполеон встречал хитро 
Ее остекленелый взгляд: 
«Не бойся смерти, друг мой, яд 
Тебе помощник: ведь она
Один лишь раз живым вредна».
Он поднял руку, и ядро
Что дым насквозь неё прошло.

Пред ней ни неба, ни земли - 
Лишь ядра пенятся в крови, 
И лес сверкающих штыков
Щетинит тысячи рядов.
Отец войны – Аустерлиц.
Над тысячью бескровных лиц
Штыки, что сотни солнц блестят... 
И жадным пламенем горят 
Его глаза: ему в усладу
Былой победы черный дым. 
Ей горько находиться с ним, 
Его мучительна отрада: 
Покуда властвовал француз, 
Ее к земле тяжелый груз 
Что ядер тысяча клонил:
О, сколько – знает Бог, – могил
Сыскал здесь русский! Здесь народ 
Страданий чашу гордо пьет...

Вдруг стихло все. Истаял бой,
Когда предсмертный этот вой
Сменился замогильной тьмой,
И вспыхнул вновь. И ровно в ряд 
Солдаты павшие лежат 
На взрытой ядрами земле...
Свободно шествуя во мгле, 
Наполеон неспешно брел, 
А с ним и женщина. Он вел
Ее под руку меж рядов 
К земле склонившихся голов,
Меж сотен недвижимых тел... 
Вдруг — тихий стон. На них глядел 
Солдат. В глазах — живая синь
Туманна смертью. «Не преминь
Ему последний долг воздать:
Солдату горько умирать, 
Когда кругом бушует бой!..» 
Он русским был. И над собой 
С трудом усилие верша, 
Она склонилась, чуть дыша:
Тот бледен был. Пеклася кровь
На мертвенных устах, и вновь 
Сквозь муки неизбывной стон 
К ней тихо обратился он:
«Созданье ада или рая
Я волен видеть пред собой?
Иль венценосная святая,
На сына грешного взирая,
Во тьме предстала предо мной? 
Кто ты, скажи! И будет сладок
Мой миг последний на земле!
Я каюсь: был до славы падок
Я прежде... Чудится во мгле
Мне смерть! Она худые руки
Спешит на сердце возложить...»
(Он смолк, смежая веки в муке). 
«О, Боже! Что за счастье — жить...
Как страшен сон, когда он вечен! 
Я жил на свете! Как беспечен
Я был тогда... Как краток путь! 
Но не томительной услады, 
Не похождений бравых муть 
Теснят истерзанную грудь!
Я не узнал иной отрады,
Чем за Россию и царя
Сложить главу, благоволя 
Его величию святому! 
Я не тоскую по былому, 
Но как же горько умирать! 
Но кто ты? Не могла б подать 
Ты мне свою благую руку?» —
Солдат шептал ей через муку. 

«Тебе сестрой я стать готова», —
Она в ответ шепнула. Слово
Дробило грудь.(Наполеон 
Стоял вдали, и скуки стон
В груди усилием душа, 
К ним приближался не спеша).

«Сестрой? О, счастье! Отчий дом 
Ты мне явила! Но грехом 
Горит душа в плену огня...
Молись, о, ангел, за меня!»

Раскинул руки он крестом...
«Но как зовут тебя?» «Петром», —
Он вторил ей, и вечным сном
Сомкнулись синие глаза.
На лик почившего слеза
Её скатилась. И на грудь
НедвИжимую пав,
Она, немогшая вздохнуть
Иль свой продолжить долгий путь,
Легла, его обняв. 

V

Ей исступленное рыданье 
Теснило трепетную грудь: 
Ко лбу холодному в лобзаньи
Прощальном силилась прильнуть 
Она, над телом бездыханным
В слепом терзании склонясь...
Он подошел не торопясь, 
Прервать порыв не смея странный. 
«Mon brave!» – так молвил Бонапарт, 
И боя прежнего азарт
Пылал во тьме его зрачков. 
«То был солдат, его таков 
Пред императором удел. 
Поверь же, счастьем овладел
Герой, за родину свою
Сложивший голову в бою
На окровавленную твердь.
Так знай: его прекрасна смерть».
Он руку подал ей. Она
Посредь холма стоит одна:
Лишь слышен неизбывный стон 
Средь крика скорбного ворон.

Его уму непостижима
Ее томящая тоска: «Как холодна и недвижима
Твоя безвольная рука!
Оставь, мой друг, свои сомненья 
И чашу горькую до дна
Испей со мной без сожаленья!
Покуда року отдана 
Судьба твоя, иной пред нами 
Всевышний уготовил путь;
Но ныне сумрачными снами 
Его туманен взор. Дерзнуть
Решилась ты, ко мне взывая 
Из полуночной тишины;
Посланца ада или рая, 
Иль порожденье Сатаны,
Иль сына Божьего увидеть
Желала ты сквозь сонмы грез?»
Он усмехнулся. «Тяжко видеть 
Мне злую скорбь и этих слез
Следы. За жизни убиенных, 
За русских пролитую кровь
Сегодня жизни дар бесценный 
Тебе ниспослан будет вновь, 
Но славных тысячи солдат 
Уж сотни лет в земле лежат...»

Он подал ей подняться знак
И, взяв под локоть, молвил так: 
«Мой друг, твоей печали слезы 
Судьбу не в силах изменить:
Как не способен пробудить 
Навек почивших запах розы.
Ступай же далее со мной,
Но помни: лишь тебе одной
Явил я дух свой». И в томленьи 
Она взглянула на него: 
Едва заметного смятенья
На недвижимое чело 
Скользнула тень — он непреклонен,
Во тьме очей клубился мрак...
Едва склонясь к нему в поклоне,
Она начать решила так: 
«Мой император, цену боя
Познать смогла я без прикрас;
Мне должно ненавидеть вас, 
Но над презренною душою 
Вы власть сумели возыметь: 
Я вас желала бы презреть, 
Но сердце с вами остается. 
Мой император, коль придется
Мне вместе с вами умереть...»
Он руку поднял: «Не придется. 
Но не угодно ль лицезреть
Вам поле брани вековой?»
Он ей шепнул, и стался вой
Тот нерушимой тишиной. 
«Мой император», — и под руку 
Она с мольбой его брала, 
Зовя его сквозь стон и муку;
У ней кружилась голова, 
И обагрившаяся кровью 
Земля разверзлася у ног... 
«Ужель мой ангел занемог?» —
Как он склонялся к изголовью
Ее постели через сон,
Так и теперь Наполеон 
Над ней застыл. И жаден был 
Его очей горящих пыл. 

VI

Был легок бездыханный стан, 
Но чуть развеялся дурман, 
Как в миг Смоленска славный град
Предстал пред ним; как жар горят
Солдат точеные штыки. 
«Мa douce! Как были далеки 
Мы от победного ключа!» —
Так он воскликнул сгоряча, 
Ее ведя к крутому спуску
С холма. «Взгляни, дерется русский
Что лев! А их всего лишь горсть!» —
Он продолжал; мелькнула злость
В тяжелом взгляде в краткий миг.
«Взирай, мой друг! Почти достиг
Француз Смоленска славных врат!»
«Мой император! Всюду ад 
Посеян вами на земле...» —
Она шепнула. И во мгле 
Сверкнул ее печальный взор;
Не то тоска, не то укор 
Туманят трепетную синь... 
«Mon ami juste! Не преминь 
Сама взглянуть на славный бой, 
Покуда предрешен судьбой
Его исход...» — так молвил он
И снова неизбывный стон
Над ними плыл. И Бонапарта 
Глаза исполнены азарта; 
А каждый шаг своих солдат;
Он пояснять ей был бы рад...

Что варвар в ярости слепящей 
На стены града лез француз, 
Меж черных ядр, в крови кипящих...
О, неизбывный этот груз! 
О, страшный стон земли святой
Пред обезумевшей толпой! 
И долго у Днепра теснился
Враг ненасытною ордой,
Покуда тем не утомился Наполеон, и не решился
На град бесстрашный и святой
Удар обрушить огневой. 

Полнеба копотью объято!
Господь! Неужто виновата
Россия? Всюду гари смрад, 
Повсюду мрак: разверзся Ад
Посредь непреданной земли! 
Солдаты носятся в пыли, 
Народ спасая из огня...
«...Ужель не слушаешь меня?» -
На миг отвлекся Бонапарт:
В его глазах былой азарт
Сменился вновь покойной тьмой.
«Ты вновь тоскуешь, ангел мой?
О чем? Победное свершенье
Тебе известно наперед: 
Твои излишни сожаленья!
А чувств слепое расточенье
Лишь к безразличию ведет».

Она вздохнула: ей глаза 
Скупая тронула слеза,
И с той поры слилась в едино
Огня багряная картина —
Лишь чернь, и боле ничего
Не видно ей. Она его
Звала с досадой затаенной, 
К холма подножию склоненной
Не поднимая головы. 
«Ужель и впрямь таили вы 
Столь легкодумную надежду, 
Чтоб я, безвольная, как прежде
Безмолвно шла за вами вслед?»
«Мой ангел, блеск моих побед
Иль русских злое пораженье 
Твое томит воображенье?
Что горестней тебе? Ответь», —
Он прерывал ее. Вскипеть
Могла б в объятиях огня 
Многострадальная земля... 

«Мой император, жизнь моя 
Теперь низложена пред вами.
Корю ль я вас? Судите сами,
Не ад ли, право, перед нами 
Разверзнут вашею рукой?
Чтоб ужас отразить такой,
Творцам бы века не хватило! 
Взгляните! Катится светило
К солдатам, тонущим в пыли...
Здесь солнце вымокло в крови — 
Его едва алее сыщешь...»

Наполеон стоял, пресыщен 
Пожаром войн иль тех речей...
Бог весть! Но взгляд его очей 
Был тускл. Что тысяча свечей
Пылала русская земля; 
Ее безмолвны сыновья…

Ужель начался Божий суд
Посредь ночи? Они несут
Лик Богоматери святой, 
Что из огня спасен толпой. 
«Вам должно знать», — она шепнула
И с содроганием вдохнула
Горячий воздух; и рука, 
Что снег бела и тем легка 
Ложилась на его предплечье. 
«Какое тяжкое увечье 
Моей даровано стране...
И вами! Оттого вдвойне 
Мне горестно... Но что ж гадать? 
Я вам ответ желаю дать:
Мое пред вами восхищенье 
Вовек не сможет умереть. 
И лишь России пораженье
Мое томит воображенье... 
Но я клянусь, что буду впредь 
Сквозь призму прошлого смотреть 
На все грядущие свершенья».

«Вы смерти видели сполна», —
Он вторил ей. «Но все ж война
Иным сражением велика:
Не здесь она достигла пика,
Не этим градом растлена
Была великая страна —
Москва!» — едва ль не с предыханьем 
Он произнес; не то терзаньем, 
Не то предчувствием преград 
Мутнился горделивый взгляд.
«Что после сталось — все одно!
Но пред Москвой — Бородино...»


VII

...И грудой тел покрылось поле. 
«Мой свет! Не видела дотоле 
Еще земля подобной сечи!»
Так молвил он; и гром картечи 
Ни на мгновенье не стихал. 
Сраженья грозного накал
Достиг к полудню злого пика: 
Все сеет смерть. Но как безлика
Война! Что русский, что француз —
Не различить. Вселенский груз 
Гвоздил к земле толпу солдат: 
То был вертеп. И ядер град 
На поле сыпался дождем.
Все содрогалось. Гибло в нем 
Живое. Тысячи знамен
Среди враждующих племен 
Схлестнулись, в ветре трепеща, 
Что пласт бескрайнего плаща
Покрыв истерзанных солдат.
И ядра в воздухе визжат...

Она в его вцепилась руку:
«Мой император, что за муку 
Явил ты взору моему!» 
«Позволь, мой ангел, я уйму 
Твое напрасное страданье!» —
То был ответ. Ему стенанье 
Несчастных вторило во мгле:
И вновь разверзнут на земле
Войною был бескрайний ад; 
Здесь гибло все. И всюду смрад 
От жаром опаленных тел 
Стелился. Бонапарт глядел 
На абрис бледного чела, 
И на глаза ее легла 
Что тень тяжелая ладонь.
«Мой храбрый друг! Вот-вот огонь 
Картечи упокоит стон,
И вновь умолкнет ядер звон
Над вечным полем, но навек 
Его запомнит человек!»

Едва в себе смиряя муку, 
Она в его вцепилась руку: 
«Мой император, от меня 
Вы под завесою огня 
И торжеством покойной речи
Ужель решили гром картечи
Сокрыть? Но мне не страшен он, 
Куда ужасней этот стон,
Чем звон летящего ядра!
Мой император, та пора 
Ужасна! Страшен рок событий, 
Но я прошу вас, отпустите!»
«Ну что же, mon ami, глядите», —
Он ей с улыбкою шептал. 
«Но я ль вас не предупреждал?»

Пред ней открылся Страшный Суд:
Солдаты раненых несут.
Но это ль раны? Это ль тело? —
Несчастен тот, над кем летело
Свистя, калёное ядро:
В одно мгновенье размело 
Чужим снарядом стройный ряд 
Отчизне преданных солдат
Лишенный рук, лишенный ног —
О нем не скажешь «занемог». 
Их тысячи! Таких вовек 
Не знал страданий человек!

И от груди она не может
Отнять недрогнувшей руки — 
Солдат мученье сердце гложет:
Что бонапартовы полки,
Что русские — все впрямь одно:
Могил села Бородино 
Теперь ни в жизнь не перечесть.
«Мой император, коли есть
У вас к несчастной состраданье...»
Но ныне горькое признанье 
Пред ним своей неправоты
Ее не тронуло черты.
 
«Очей моих очарованье, 
Что с вами?» — молвил он в ответ. 
«Вам цену благостных побед 
Познать хотелось. В чем же дело? 
Почто ж в мгновенье побелело 
Многострадальное чело?» 
Ее теперь к нему влекло, 
Лишь только б ужас тот не видеть:
«Но если б я могла предвидеть...»

Ей вновь невольная слеза 
Теснила грудь. Его глаза
В ответ с усмешкою глядели:
«Мой храбрый друг, не вы ль хотели
Узреть сражение без прикрас?
Ужель бы я со скуки вас
Лишал возможности подобной?
Но полно, друг мой, в этот скорбный, 
В непримиримый этот час 
Одну я не оставлю вас».

Он ей раскрыл навстречу руки.
О, сколько неизбывной муки
В ее порыве видел он!
В его объятия сквозь сон
Она шагнула. Скорбный звон
Звенящих ядр плыл над полем;
Она, покорна темной воле, 
К его безжизненной груди
Прильнула. Брезжил впереди
Слепого солнца алый цвет;
«Мой император, много лет
Вопрос один терзает свет», —
Она безропотно шепнула, 
И с тенью горечи взглянула
На знак Почетного Креста.
«Мой ангел, что за маета,
Что за нелепое волненье
Тебя томит по мановенью
Судьбы невидимой руки?
Молчат застывшие полки,
Немеет горестная тишь,
Но отчего же ты дрожишь,
Застыв в объятиях моих?» —
С усмешкой молвил он, но тих
Был глас его; и холодна
Та речь, что к ней обращена:
«Ужель страшнее, чем война
Тебе мой взор, покуда ты,
Кривя в страдании черты, 
Глядишь на бойню, милый друг?»
Но ласковей он молвил вдруг:
«О чем же, век спустя войны,
Достопочтенные сыны
И прогрессивная их рать, 
О, ангел мой, желают знать? 
Когда последний мёртв солдат, 
И все полки в земле лежат,
Искать ответ средь этой тьмы...
Уместней пир во дни чумы!»
Он усмехнулся: «Что, признайся, 
Тревожит скудные умы? 
Иль вопрошай меня опять:
Что б ты сама желала знать?»

«Мой сир, сомнение одно
Томит меня; Бородино
Кому вуалью пораженья
Легло на плечи в дни сраженья,
И чьим триумфом в страшный век
Его признает человек?
Он мрачен сделался в мгновенье;
Не то досадное сомненье
Его терзало, иль смятенье
Легло в застывшие черты…
Сквозь поволоку мерзлоты
Он оглядел багряный пламень,
Разлитый всюду. Каждый камень
Здесь мрак сражения познал…
«Взгляни, ma douce! Я указал
Тебе на страшное свершенье!
И хоть Кутузов в отступленье
Полки поспешно обратил,
Моя победа – пораженье:
Потерь не счесть, солдат – без сил,
Познав жестокое сраженье…
Поверь, мой друг, ответа нет
На твой вопрос…» «О том и свет
Спустя столетия войны
Желает знать, свои умы
В догадках ревностно терзая…» -
Она промолвила, взирая
На бой из-за его плеча,
И вдруг вскричала сгоряча:
«Довольно, сир! Повсюду смерть!»
Он лишь кивнул, и снова твердь
Пред ней качнулася земная…
Он усмехнулся, дым вдыхая,
Когда раздался страшный вой…


VIII

...И торжествующей толпой
Француз сгрудился под Москвой.

Москва! Томимый упованьем,
Он ждал победного ключа, 
Но град настойчивым молчаньем
Его надежды омрачал:
Нема столица! Златоглавых 
Церквей не счесть, и все пред ним
Сверкали в блеске вечной славы...
«Мой сир, взгляните прямо: дым!»
Он усмехнулся, но сомненья
В груди заронено зерно:
Он вспомнил вмиг Бородино. 
«Мюрат, вы всякое виденье
Вольны на веру принимать?
Ужель могли вы полагать, 
Чтоб русский сжег свою святыню?
Подобной глупости доныне
От вас я, право, не слыхал...»
Однако все же подозвал
С трубой подзорною солдата
И помрачневшему Мюрату
Взглянуть с усмешкой предлагал. 
Его не веруя глазам,
Наполеон вгляделся сам:
Посредь покинутой столицы
Клубился дым то тут, то там.

***
Когда, объяты душным жаром,
Златые рдели купола,
И тлела в пламени пожарном
Непокоренная Москва,
Чей взор с обманчивой отрадой
Впивался в зарево крестов,
Когда француз скоблил с усладой
Померкший жемчуг с образов?
Мой император безучастный,
Скрестивши руки на груди,
Ты замер, хмурый и бесстрастный,
Безмолвной пустоты среди;
Ужель ты знал, что черным прахом;
Москве пылающей вослед
Удача обратится крахом
Твоих блистательных побед?
Не то досадливым смятеньем,
Не то бессильем иссечен,
Стоял, терзаясь провиденьем,
Посредь Кремля Наполеон.
И захмелевшего француза
Носился возглас над Москвой,
И Бонапарт, мучИмый грузом,
Томимый смутною тоской,
Склонил колено в сонме дыма
Пред ликом русского Христа.
И до того неуловима
Была скупая маета,
Что думалось Даву: усталость
Кривила тонкие черты
В сию болезненную вялость.
Среди прогорклой темноты
Чадили неустанно свечи,
Белесый воск кропил паркет,
И утра скорого предтечей
Ему казался тусклый свет.
Но тьма глубокая лежала
Горела, вспыхнувши, Москва
И алый пламень отражала,
Свои склонивши купола.

_____________________________

Француз роптал, но шел за ним;
Глаза слепил белесый дым,
Когда метели злая мгла
На землю русскую легла.
«Мой император, не пора...»
Он обернулся к ней; тот взгляд
Впервые источает яд
И мертвенной горит тоской:
«Мороз крепчает, ангел мой», —
Он молвил. Горек был изгиб
Надменных губ; лишь тихий скрип
Пустых обозов нарушал
Метели воющей накал
Да плыл солдат протяжный стон —
Страдал француз; Наполеон
Склонил задумчиво главу,
Казалось, бредя наяву
Агонией полков своих... 

На миг морозный вихрь стих, 
И тихий полыхнул огонь
В его глазах. Она ладонь
Во длань холодную его,
В снегах не видя ничего,
Вложила, жаждя одного:
«Уйдём, мой гордый провожатый, 
В безмолвьи обретя покой!
Ужель способны этот вой
Вы вынести, когда объяты
Метели саваном солдаты,
В снегах утеряны полки...
Мой император, далеки
Мы от победного заката...»
Она умолкла; был ей люб
АбрИс заиндевелых губ,
И с горькой поволокой взор
Застывших глаз, и тот укор,
Что отразился в них навек...
«Ужель способен человек
Желать спасения врагу?» —
Он тихо молвил сквозь пургу.

В ответ неслышное «могу»
Звучало как издалека.
В руке безвольная рука
Бела, что снег, что первый лёд...
Ей чудилось: нещадно жжёт
Ей душу лютая зима
И скорбь народного ярма.
«Мой император, я сама
Взывала к вам сквозь фимиам;
Мне чудилось, что все отдам
За шанс один лишь только раз
Перед собою видеть вас...
Неужто в сей бесславный час
Предать ничтожному злорадству 
Смогла б я вероломно вас?»

Он не сводил застывших глаз
С ее чела. В последний раз
Взглянув на белую пургу
Он молвил: «Что ж. Тогда могу
Я путь наш дальше продолжать...»
Он смог ладонь ее разжать 
Лишь чтоб, минувши взглядом фронт,
Ей указать за горизонт.
«Взгляни, мой ангел! Там Париж! 
В ночи заполнившую тишь 
Теперь терзает рев штыков
И лязг низвергнутых оков!..
Там, позабыв покойный сон, 
Стремится проклятый Бурбон 
Себя спасти, покинув град, 
С толпой разрозненных солдат...
Там Александр! Был бы рад 
Взглянуть, как он — о, тяжкий гнёт! —
В тоске — пучине тёмных вод —
Огнём мое посланье жжет.
Создать союз? Каков глупец!
Ужель и впрямь тогда юнец,
Забыв стремления отца,
Желал победного венца
В кругу изменников достичь?
Ужель решил, что божий бич 
Для всех тиранов и глупцов —
Россия? Сколько же слепцов
Встречал я на своем пути...
В пустой надежде перейти
В крови кипящий Рубикон,
Ваш император все на кон
Сумел поставить... Но цена!
Не тем закончилась война:
За ней - сто дней. Сто долгих лет 
О том триумфе помнит свет!

Ужель бы мог в тени забвенья,
Я тихо кончить жизнь свою,
Когда союзники святыню —
Мою отчизну и гордыню —
На поруганье отдают?
Взамен наследья неземного
Мне был ниспослан малый трон,
Но ни величия былого,
Ни наслаждения хмельного —
Увы! — не предоставил он.
Я с честью принял низложенье,
Свои победные свершенья
К народам малым обратив,
Великодушен и учтив.
И даже горечь поражения
Терзала менее меня, 
Сходя на нет день ото дня...
Но все ж недолгим утешеньем
На Эльбе было суждено
Меня им тешить. И само
Явилось верное решенье:
Погряз в бесчестии Союз —
В помине нет священных уз —
Одно безвольное растленье
И алчный жар обогащенья
Томили светлые умы...
И вмиг имперские сыны
Свою ничтожную личину
Явили миру и в пучину
Повергли славные чины...
Mon ange! Я вновь среди огня!»

И вдруг разверзлася земля, 
И вновь пред ней — Наполеон,
В сюртук бессменный облачен. 
В глазах — азарт, бессмертный пыл...
«Взгляни, мой друг, как славен был
Солдат воскреснувший запал...» —
Он ей шепнул, другой — воззвал...

«...Склонить штыки! Я перед вами!
Повинен ли? Судите сами,
Но коли есть теперь средь вас
Солдат, кто пожелал хоть раз
Меня убить, предав земле —
Свершите казнь!» — звездой во мгле
Сверкнул его холодный взгляд.
«Mon empereur!» — кричал солдат.
К ногам правителя штыки,
Звеня, ложились. И легки
Знамен трепещущих тела,
Простертые, что два крыла
Над горделивою главой...
И грянул бой! Последний бой!..
___________________________

«...Я никогда б не дал с землей
Сравнять величия былого!» —
Он вновь свое ей молвил слово.
«О, ангел мой, под Ватерлоо
Мне должно было умереть...
Тогда бы не смогли презреть
Они величия святого!
Вредна живому клевета —
Едва ли мертвеца глухого
Она способна поразить:
Его тираном окрестить
Иль сыном рока неземного!» —
Он ей шепнул, когда снаряд
Пред ними рухнул, сея смрад,
И вот уж лонгвудских акаций,
В краю пустынном вставших в ряд
Заместо воинов на плаце,
Ветвей сплетения дрожат.

“Святая Елена, маленький остров…”

«Мой добрый спутник!» — он рукою
Обвел поникшие сады;
Тяжелой полнились тоскою,
Но все ж по-прежнему тверды,
Его глаза пылали гордо
На хладном мраморе чела.
Лишь тень чернеющего фьорда
На бледный лик его легла...

...В объятьях страшного ненастья,
Средь нестерпимой духоты,
Сгорали в блеске прежней власти
Страданья полные черты:
Лишь ветви лонгвудских акаций
Ему шептали в тишине
Когда на одре — не на плаце —
Он в муке бредил о войне. 
Застывших волн печальный пленник,
Как скорбен твой последний час! 
О, слава... Проклятый изменник!
В пучинах разума угас
Последний проблеск провиденья.
Испить обязан в краткий миг
Всю горечь скорого паденья
Тот, кто величия достиг.

И розы цвет, и горечь пряный 
От флёрдоранжевой воды
Уж императору чужды;
Теперь пугающе-багряный
На истомленное чело
Простер агонии крыло...

...Он крепко брал ее под руку.
«Мой друг! Коль знала б, что за муку
Тебе угодно лицезреть!
Как ни желал бы, но презреть
Нельзя печальную кончину...
Но что же ты? Оставь кручину:
Минует вмиг последний час,
И я навек тебя покину».

***
Посредь истерзанного сада,
Где он в минувшие года
Сыскал последнюю отраду, 
И где чадящая лампада
В грозе истлела без следа,
«Мой император, я всегда...» —
Она в тиши ему шептала,
Покуда в сумраке блуждала,
Покуда черная вода
С небес не хлынула стеною.
«Мой милый друг, побудь со мною», —
Сквозь шелест слышалось во мгле.

«Ужель опять явился мне
Ты под бескровною луною?» —
Она с мольбой звала его,
В ответ не слыша ничего.
И, грудью пав на мрамор хладный, 
Потупив взгляд печальных глаз,
Она вдруг вспомнила отрадный,
Во тьме звучавший тихий глас.
«Откликнись же! Ужель оставить
Решил несчастную во тьме?
Я не посмела бы лукавить,
Сказав, как ныне горько мне.
Я б вечно ужасам войны
Внимала, коль предрешены
И продлены на долгий век
Безвинных муки человек!
Пусть бы стоял предсмертный вой!  
Но если б только ты со мной 
Остался в грозовом Аду!..»
И вновь далёкую беду 
Она почуяла во мгле...
Змеею вился по земле 
Во мгле к ногам ее мороз,
И тихий цвет увядших роз
Над одурманенной главой
Струился сквозь стихии вой...
Но вновь слова его в ответ
В ночи звучали. Тихий свет
Среди чернеющих ветвей
Во тьме забрезжил перед ней.

«Мой сир!» - томимая надеждой,
Она в волнении, как прежде,
Без страха шла на встречу с ним;
Туман рассеялся, и дым
Пред ней растаял чрез мгновенье,
И будто бы по мановенью
Судьбы властительной руки
Ей странно стали далеки
И страх, и прочие сомненья,
Когда в скрещении ветвей
Мелькнул несмело перед ней
Последний кров, его приют,
Покой в котором обретут
Его страданья и томленья
И все великие свершенья.
____________________

Неужто этот человек –
Наполеон? Свинцовых век
Едва ли в силах разомкнуть
Хмельную тяжесть, он вдохнуть
Туман в едва живую грудь
Сумел, усилие верша
Над бренным телом. Чуть дыша
Она садилась рядом с ним,
Когда отчаяньем слепым
Ее туманились глаза,
И одинокая слеза
На недвижимое чело
Его упала; обожгло
Ее смятение. И вот
Ладонь холодную, как лед
Десницей бледною берет
Наполеон. Но жаден был
Его очей усталых пыл.
_________________________

Он вторил ей, склонясь к огню:
«Ma cherie, je t'ai reconnu...» —
Застыло на чужих губах.
В ее глазах безвольный страх
Истлел; не слыша ничего,
Она глядела на него.
«Мой император, я понять
Не в силах вас...» Ее обнять
Оледеневшею рукой
Он потянулся, и тоской
Смертельной полнились глаза
Ее в ночи. И вновь слеза
Блестит на мертвенной щеке.  
И только слышно вдалеке
Как грома дальнего раскат
Что залпы тысячи солдат
Вдали рокочет. «В том Аду
Порой мне чудилось в бреду,
Что грянул бой — священный бой! 
Не буря — залп над головой
Грохочет за стеной огня...
Вы понимаете меня?» —
Он ей шептал сквозь ветра бой. 

Она качала головой,
К нему склонив застывший лик. 
И вновь пред нею сотни пик
Штыков, сверкающих в огне,
Щетинились. «Как горько мне
В сей скорбный, в сей последний час
В тоске глубокой видеть вас...»
И сквозь неистовую муку
Он леденеющую руку
На стан безвольный возлагал,
Когда агонии накал
Терзал его в полночной мгле;
Порой ей чудилось: в огне
Ее несчастная душа
Сгорала с ним. И чуть дыша,
Она взирала на него:
На истомленное чело
И на едва живую грудь,
Во мгле немогшую вздохнуть...
«Мой ангел, наш окончен путь», —
Во тьме его раздался глас.
«Мой сир, я понимаю вас?»
«МинУл последний смертный час...» -
Звучал его простой ответ.
«Мне больше не увидеть свет».

***

«Прощай навек, мой провожатый! 
Я веру нежную свою
В твой подвиг, славою объятый,
В груди до смерти сохраню...»
«С тобою горько мне расстаться», —
Так молвил он. — Едва ль остаться
Со мной ты в праве, милый друг...»
В ее глазах живой испуг
Мелькнул сквозь тот духовный сон.
«Очнись, мой свет», — продолжил он.
«Ступай на тихий шелест волн,
Где я, печальной думы полн,
Стоял, сквозь этот душный бриз
Задумчиво взирая вниз,
Где бил о брег свою волну
Жестокий гул и где ко дну
Суда «Надежда» и «Герой»
Навек ушли под грозный вой...
Теперь, мой ангел, за тобой
Я не последую. Во мгле
Украдкой вспомни обо мне».

Ей чудилось: ее зовёт
Он сквозь туман кипучих вод.
И темной бездною глаза
Его светились. И слеза
На мелом тронутой щеке
Её дрожала. Вдалеке
На брег кудлатая волна,
Шипя, бросалась. И со дна
Вздымался мертвенный туман;
Он на ее застывший стан
Покойно руку возлагал
И молвил так: «Я показал
Тебе, мой ангел, жизнь мою;
Свои свершенья отдаю
На суд священный правый твой...»

Он над склоненною главой
Слова неслышные шептал,
И бури яростный накал
Бросал о скалы моря синь...
«Прощай, мой ангел! Не преминь
Ты мне последний долг воздать...»
«Мой сир, как горько умирать...» —
То был ее простой ответ.
«Оставь сомненья, друг мой! Свет
Забрезжит вскоре пред тобой;
И вмиг исчезнет грозный вой...»
Ее касанье хладных уст
На краткий миг лишило чувств.
То смерти был застывший взгляд;
Как прежде источая яд,
Его холодные глаза
Во тьме сверкали. Бирюза —
Что первый снег, хрустальный лёд —
Огнём её сознанье жжёт.
«Прощай навек, мой милый друг», —
Он ей шепнул, немой испуг
Прочтя на миг в её глазах.
«Оставь печали. Нет в слезах 
Ни облегченья, ни нужды.
Мне много лет уже чужды
Пучины всех земных страстей...» —
С улыбкой тихой молвил ей, 
Склоня главу, Наполеон...

В туман и дымку облачён
Его застывший силуэт...
Ей избавленья нет и нет,
И горько ей в последний раз
Звучащий подле слышать глас:
«Единожды шагнувши в ночь,
Ты страх сумеешь превозмочь;
Но помни, ангел мой, лишь Смерть
Тебе вернет земную твердь!»
И горек был соленый бриз,
Когда она шагнула вниз –
Во тьму бурлящих черных вод,
Взглянувши в темный небосвод…
________________

Из хладных рук его ладонь
Скользнула прочь. И вновь огонь
Разжегся в мертвенной груди,
Когда забрезжил впереди
Несмелым росчерком рассвет…
«Мой сир… И после стольких лет
Я буду…» - с губ ее слетел
Неслышный стон; со скал глядел
На злую гладь Наполеон,
В сюртук нетленный облачен,
И был печален темный взгляд,
Тех глаз, что тень веков хранят.

Эпилог

Наполеон... Вершина славы!
Терновый проклятый венец
Ему десницею кровавой
Взамен короны величавой
Судьбой возложен наконец.
Однако ж гордого чела
Не посрамит ни низложенье,
Ни пред врагами пораженье, 
Ни тень печали, что легла
Тяжёлой темною вуалью
На лик суровый; гладкой сталью
Сверкали светлые глаза;
Что лед синела бирюза
Его очей во дни гоненья;
Но тень былого вдохновенья
Его застывшие черты
Не покидала ни мгновенья
В объятьях вечной мерзлоты...
Святой Елены остров малый,
Куда правитель величавый
Низвергнут мнительной толпой —
Не то тиран, не то герой —
Его последняя обитель:
Здесь непокорный повелитель
Окончил свой великий век...
Но долго будет человек
Хранить его триумфа славу, 
Что раболепную отраву,
Которой сладостный дурман
Туманит разум, ну а стан
Расправить может горделиво,
Взирать заставив прихотливо
На ход истории мирской, 
Вселив желание людской
Толпой безвольной верховодить...
Но путь Его в свой гиблый век
Едва ль способен человек
Своею силой повторить 
И славы проблеск возродить
В Отчизне преданном народе.

Но что же до судьбы поэта?
Коль вы тревожитесь об этом,
То я спешу, мой добрый друг,
Развеять праведный испуг:
Наполеона спутник нежный,
Тоской терзаемый безбрежной,
Очнулся в утреннем саду,
И вместе с трепетной надеждой
Печаль и прежнюю беду
Она почуяла, как прежде,
Когда златого франка бок
Ладонь безвольную ожег.
Признаться, о судьбе поэта 
Известно мне: Его заветы 
Она сумела сохранить.
И лишь старинная монета —
Его связующая нить —
Напоминает ей об этом...