Эпилог бонус - трек

Они говорят, что чудес не бывает!
Позвольте, а заяц, играющий
струнами скрипки, в лиловом камзоле,
с фиалкой в петлице,
на жарких угольях печет равиоли
и пирожки с начинкой из алтеи ?
 The Beatles (?)

Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик
С обнаженной душой, ты не знаешь стыда!
Александр Вертинский.
Сумасшедший шарманщик

* * *
Нарисуйте мне город,
обласканный солнцем незримо
и растопленный медом бессонниц.
Где художник босой по
ступеням истертым уходит на всходы
щенячьей Луны собирать фиолетовый эль?
Только ноты шафрана  и скрипки синайской,
только нити узоров келейно  прольются вослед,
орошая дорожные знаки зеленой пыльцой.

Нарисуйте мне небо, стряхнувшее смоквы,
и в точило беспамятства ринувшись бликами гроз.
С долгой радугой створок,
но с поднятой от ветра вуалью.
Вмиг нагие озера отблестели своей чешуей.

Это часть для сонетов под
окнами гнезд голубой пустельги .
Выпав камнем с расцветшего неба,
под рукою наставника пьющая
красные капли от желтой услады полей.
Перламутровым вихрем согрета,
словно веер китайский,
распростертый в точеной руке.

* * *
И послушай зов ракушки сонных домов,
исчезая в сверкающей Тантре .
Вылей тусклое море в пустых тенетах ,
подчервленное горным мистралем... 

Рыбака, что подвесил Стожары  гольцами
на кукан возле Пёсьей звезды ,
Танцевали точки фламинго в закате
кельтских рун золотые круги –
темных сумерек нежной Исиды .

Поднимая свой царственный плач,
отшептали каштаны густой киноварью, и,
настигнутый временем вскачь, твой
неспящий брегет просигналил,
возвещая приход долгожданной поры.

Пригуби этот час, пригуби эту радость,
этот херес бесценный для губ молодых,
что стекает подобно росе в
распростертые вечером клювы пернатых.
От лиловых эфиров заката круги на воде,
пригуби... Навсегда, а за тем –

в лунный зной, при огромном скоплении зрителей,
от агонии смысла и походкой бездомных собак
вдруг приходят они на чердак, чтоб курить
в темноте и услышать мороженщиц пение,
что растает вдали, похоронные дрожки влача…

Шелест легких шагов в облака, унесенные ветром,
на понурые шляпки агатовый свет расплескав,
окружая влюбленных подолом стеклянных
ручьев, ускользающих с чаш невесомых.
На гранитных ладонях венки остроухих цикад,
а поникшие плечи дают отреченье безлико.

Сузив губы и шепча безответно слова,
замыкая все детство в ковчежце,
не таясь, при луне фарагонду  плясать
выползают жуки: поднимая на лапке сверчков
и пуская вприсядку коленца.

* * *
Он родился и жил – в этом городе снов,
где наброски сплетались виденьем,
облачая в харизму слова нибелунг ,
от изгибов залетных астений .
Веды первых царей, горький творчества хлеб,
россыпь крошек словесных – утрата…
Все заплачено верно, сполна, что затем –
толстый рай для казенной палаты?

Были мы или не были в призрачном мире –
кто об этом печалит свой лик?
Мы – казенные хлопоты века,
темных идолов каменный крик:
«Гайворон, гайворон неумелый ,
с непонятной отмычкой в руке,
плащ, соткавший из мрака каверны,
обращенный на ветры ответ Небадон» ...

Ты пришел – тихо плакали вихри:
вам пшеница играет на струнах дождя.
Сын Кибелы-Реи, оплаканный Девой из Магды ,
вслед поются печально слова у крестов.
И кровавые слезы рубинов в платок,
свой венчальный терновник – в плетенье.
Через призмы растрепанных кленов идем;
всплески линий, обрезанных смело.

Ничего не познавшие в мире заветов,
от Халдеев  до первых людей,
два мешка под глазницами стекол, под
печальный фонарь, за крапленой луной,
убегая и путая след.

Посмотри на нее из-под ладони,
да не пей сгоряча, просто так. Повторяй
ее кроличий блик утомленный
битых пиксельных точек и фраз.

Твое сердце – холодное виски. Примета –
что толкает по венам нефрит .
Черных кошек сюжетам вторящий о сути;
ускользающим в небо султаны шутих.
Сшить жемчужный хайратник  из солнца,
да багровый над пеплом закат – горизонт.
Поцелованный айсбергом, а смычок музыканта
вдруг тронет оскопленной луной по
корме, оставляющей ночь.

Этот час не последний – мы услышали наш приговор,
вторящий камланию  чаек и песням оставленных гор.
И конвертом дурацким, лежащим у ног.

Так прощай же, мой зритель незримый седьмого угла;
слова твои как горький апейрон .
Беззвучных желтых молний спорынья ,
в ладонях протертая брызгами шторма.
(Конец прекраснее всех перемен –
и помещение для пустоты.)

* * *
У меня есть в душе глаза – но их не видит сон.
В бороде – голубого сена клок. Смешной, как паяц.
Расставлю руки в ожидании Бога, с шеей грязной,
непокрытой злаченой епитрахильей ; щерясь
на минареты и мили зовущих дорог.
Бей же в колокол, дикое племя, славься, пьяный матрос!
Я бреду, обдирая колени – возвращаюсь домой,
конфетти разноцветья лаская озябшей ладонью.

* * *
Ест глазницы мои тусклый утренний свет,
мир в слезах от полученной гари. Он – сомнамбула  змей,
со следами штрихованных спинок.
Каплет желтой раскраской и пьяной росою с рябин,
в бадье тишины, крутящей с разбитой наледью.

Толкаю в двери – все напрасно. Ключ потерян…
(Пей, одиночество – худая незабудка,
с глазами серыми в купине лебеды…)
Пропой мне воскресенье Бога
на вещий слог серебряной трубой, не вспомнить,
зачем я шел и в чем конец пути, аминь, вопрос
на золотой каемке мира.

К пустым домам, к надежде без билета,
несмело, беспричинно, вдруг,
в замочной скважине застыл твой гаер  иноземный,
твоим плащом укрылся Демиург .

Вот зачем на потертые клеточки крыши
мы придем, в облачении крыльев костра,
там, где песни пропели и рассыпали гарь недомолвок,
просто день наступает – и верчение дна.

Конец