Д. Нурксе. Любовь в Конце Времён. Любовный напиток

Продолжение. Начало: http://stihi.ru/2020/08/01/617


МОРЕ


Любовный напиток            

(Тристан)


Ирландия исчезала на западе в дымке.

Маяки Уй Кумэйна встали в линию и мерцали,
их огонь был пугающе слаб против солнца.

Пал мёртвый штиль. Без сомнения, Эхенеис,
рыба-якорь, вцепился в наш киль
цепкими челюстя́ми, таща нас назад.

Под тентом, воздвигнутом на носу,
я приготовился петь серенаду Изольде. Она закатила глаза.

Под свинцом её взгляда гортань моя сжалась.
Связки скрутились в узел. Я не мог найти «ля»,
скрытое в будущем или прошлом. Я запел.

Казалось, вдали аккомпанировал инструмент,
сначала – будто дразня, потом пугающе нежно.
Когда я замолк, он тоже затих. Возможно,
водяная пыль сорвала мне голос;

Я ненавидел её за язвительное внимание к каждой фальшивой ноте,
очевидно, песня любовников Авалона была ей скучна.

Моё техническое фиаско – бессилье нотулий
и судороги модулий – шокировало меня,
как неприличный звук в присутствии королевы.
Она хихикнула: Ты поёшь как девчонка.

Я предложил научить её паре ладов.
Она напела мелизмы.

Я предложил ей партию в шахматы, собираясь поддаться,
но она выиграла и так.

Чтобы её позлить, я двигался, словно налитый свинцом,
замирал с турой в воздухе, трогал то пешки,
то нос моего пса, что-то гудел про себя.

Она же парировала ходы без раздумий,
вперив глаза в горизонт. Сделала длинную рокировку.

Меня поразило, что мы оба словно не доверяли
могуществу королевы, странной слабости короля,
епископам*, сверлившим взглядом несовместимые диагонали.

Один раз корабль накренился, и чёрная пешка
соскользнула вниз по рыцарской вертикали**,
но она поймала её на лету.
Сказала: Ты тоже теперь королева.

Когда мы взглянули за борт,
то увидали себя так ясно, смотрящих из глубины
в изумлении, трепетных и молодых.

Этот сине-зелёный взгляд отражал решимость,
чуждую нашим жизням. Отражённые руки
соединялись легко и надёжно. Но у поручня
она находилась от меня на расстоянии стола.

Она была в праве. Я убил ирландского монстра
и получил её руку в награду для чужого ей короля.
Это что-то значило для меня, не для неё. Шах и мат.

Я убрал фигуры в позолоченную шкатулку.
Не преминул потрогать пальцем
их подставки, подбитые зелёным сукном.

Я превозносил элегантность двора,
покои с собственным дровяным камином,
кровать с пологом для бессонных грёз.

Она подняла меня на смех. Лучше мёрзнуть
в отцовской лачуге в Морне,
чем трахаться с его беззубым величеством.

Я старался разубедить её. В Логре
тоже были облупленные ночные горшки,
плесневелые гобелены в сырых коридорах.

Она отмахнулась от моих ободрений, словно от гнуса.

Я говорил ей о своей ране,
которая вечно болит, как чужая душа,
и напомнил о том, как её получил,
освободив её племя от власти клыков.

Надув губки, она издала лёгкий вздох.

Я разъяснил туманно
искусство драконьей охоты,
доктрины Пирея и Салмагора.

Её донимали вши,
она непроизвольно чесалась – яростно, но деликатно. 

Команда подняла бастион парусов.
Но штиль усугублялся. Нос корабля
сместился на дюйм, словно дурное предчувствие.
Два изумрудные пузырька всплыли и лопнули за кормой.

Мы лежали распростёртые на бездыханном зеркале
между карликовым дубом её отца,
которого ей не видать больше,
и Логром, приукрашенным на эолийский лад.

Прищурившись, она всматривалась в даль.

Я увещевал: в лучшем случае, ты могла выйти замуж
за церковного старосту и состариться в зале с земляным полом,
под арфу со струнами из коровьих кишок.

Она отвечала: Лучше постель из валежника.
Логрский король обожает меня за локон волос,
а я даже не знаю, кто я такая.

Её высокие скулы вызывали лёгкую морскую болезнь.
По совету Овидия, я сосредоточился на её недостатках.
Родинка на щеке. Но она-то меня и пленяла.

Я послал за олениной, и смахнул личинки,
но она скроила гримаску. Её служанка Брангиен подала вино.
Изольда отерла мантильей край чаши,
пригубила и подавилась.

У напитка был вкус мёда и желчи.

Раздался крик: Ветер. Палуба накренилась.
Чаша опрокинулась и разбилась. Мой пёс
вылизал осколки и стон его взвился в воздух меж нами.
________
* епископ в средневековых европейских шахматах соответствует слону, рыцарь соответствует коню.
** вертикаль b или g, соответствующая первоначальной позиции коня (рыцаря в средневековых европейских шахматах).

(с английского)

   
LOVE IN THE LAST DAYS
by D. Nurkse

THE SEA


The Philtre 
               
(Tristan)       

Ireland turned to smoke in the West.

The beacons of Ui Cumain lined up and glinted
with the scary weakness of fire in sunlight.

We were becalmed. No doubt Echeneis,
the delay-fish, had latched onto our keel      
with lantern jaws, dragging us backwards.

Under an awning rigged on the stern deck
I prepared to serenade Iseult. She rolled her eyes.
               
My larynx hardened in her gray stare.
My vocal cords tangled. I couldn’t find LA,
hidden in the past or future. I sang.

It seemed a distant instrument was accompanying me,
mocking at first, then creepy-tender.
When I stopped it fell silent. Perhaps
a scrim of spray had sharped my pitch.

I hated her for paying rapt attention to each false note
while the song of lovers at Avalon bored her.

That breakdown in technique-–lapsed notulii
and spastic modulii-–-baffled me   
like a fart in the presence of a Queen.
She giggled, saying, you sing like a girl.

I offered to teach her a few scales.
She hummed the grace notes.

I challenged her at chess, determined
to let her win, but she won anyway.

To annoy her, I moved like lead,   
waved the rook in midair, touched pawns
and my dog’s nose, hummed to myself.

But she countered without thought,
eyes on the horizon. She castled long.

It struck me we were both a little leery
of the Queen’s power, the King’s strange weakness,
bishops glaring down incompatible diagonals.

Once the ship pitched and a black pawn
slid all the way down the knight’s file
and she caught it in the palm of her hand.
You are a Queen too now, she said.

When we looked over the bulwark
we saw each other clearly, staring back
from deep water, young and trembling.

That blue-green gaze held a determination
foreign to our lives. In reflection, we joined hands
gravely and without pressure. Yet at the rail
she kept a table-width between us.

She had the right. I killed the Irish monster
and won her to marry a king she never saw.               
It made sense to me but not to her. Checkmate.

I put the pieces back in their gilt box.
I could not help running a finger
over their green baize pads.

I praised the court’s elegance, 
the chamber with its own hardwood fire,
the bed veiled for sleepless dreams.

She scoffed. Better the cold quiet
of my father’s cottage in Morne
than fucking a toothless majesty.

I tried to reassure her. At Logres
we also had chipped chamber pots,
arrasses mildewing in dank corridors.

She waved off my comfort like a gnat.

I told her the status of my wound,
how it hurt always, like another soul,
and reminded her how I acquired it,
freeing her people from the rule of fangs.

She breathed lightly through pursed lips.

I expounded obliquely
on the art of dragon hunting,
the doctrines of Piraeus and Salmagor.

She scratched for lice
with an infuriating involuntary delicacy.

The crew hoisted rampart sails.
But the calm deepened. The prow
inched forward like a presentiment.
Two green bubbles trailed in our wake and popped.

We lay stranded on that breathless mirror
between her father’s scrub oak
that she would never see again
and Logres, falsified in the aeolian mode.

She stared ahead with narrow eyes.

I reasoned: at best you could have married a marguillier
and grown old in a tamped-clod hall,
flattered by a harp with catgut strings.

She answered: better a bed of forest twigs.
The Logrian king adores me for a lock of hair
when I don’t know who I am.

Her high cheekbones made me slightly seasick.
I concentrated on her faults, as Ovid advises.
A mole on her cheek. But that was what fascinated me.

I sent for venison and brushed away the maggots
but she made a face. Her servant Brangien brought wine.
Iseult wiped the rim with her wimple
and sipped and gagged.

That liquor tasted of honey and bile.

A voice yelled: wind. The deck bucked.
The chalice slipped and shattered. My dog
licked the shards and moaned at the air between us.