Тридцать вторая всякая глупость

  Иннокентий снова поругался с женой, порвал свой билет на самолёт, который унёс бы его на острова в тёплые страны, предоставив своей жене отдохнуть от него и без него.
      Ссора на этот раз получилась крупной и серьёзной. Теперь Иннокентий вновь ехал к матери, представляя, как та всё разрулит и помирит его с женой. Мать всегда находила нужные слова, умела утешить, убедить, указать мягко на неправильность поведения, подсказать как быть дальше. Она частенько называла Иннокентия Кыш, так он маленьким выговаривал своё имя, и от этого «Кыш» Иннокентию становилось тепло на сердце. Он так и стал почти для всех Кыш, даже на работе его частенько так называли.
      Автобус спустя полтора часа наконец-то привёз Иннокентия к домику матери, а жена в это же время наверняка уже ехала в аэропорт.
       Иннокентий выволок из автобуса тяжелый чемодан с почти всеми своими вещами и направился по улочке к домику.
       Открыв дверь веранды, Иннокентий оставил там чемодан и вошёл в комнату, которая встретила его полумраком и тишиной.
   «Мам!»-с тревогой позвал Иннокентий и тут же услышал как входная дверь отворилась и на пороге комнаты появилась мать. Она была на огороде, но услышала, что кто-то вошёл в дом, с порога сразу обняла Иннокентия, повторяя, что радость-то какая, ведь Кыш её приехал, отдёрнула шторки на окнах, побежала на кухню ставить чайник, про который за разговорами почти всегда забывала, и тот кипел, наполняя кухню паром.
     Кыш после чаепития помог матери высадить рассаду в теплицу, отвечая на распросы о ссоре с женой.
      Вечером всё было как прежде: уютная гостиная, тихо включённый телевизор, мать, сидящая в кресле и вяжущая на спицах очередной джемпер для Кыша.
  В полудрёме Кыш вспоминал своё детство и мать молодую и красивую, как она учила его читать, сколько терпенья было у неё, затем вспомнилось как мать учила Кыша плавать, читать стихи, но так, чтоб понимать о чём они...
     Кыш должен был бы наверно переживать о ссоре с женой, жалеть, что не попал на острова, но здесь в этом домике волшебным образом все печали если не исчезали, то не казались такими трагедийными. Кыш размышлял о том зачем он женился, жена не могла иметь детей, об усыновлении она слышать ничего не хотела, не любила животных, настояла на том, чтобы Кыш оставался прописанным в пригороде у матери, где ни разу не побывала за все пятнадцать лет их брака, с трудом терпела приезжавшую в гости мать Кыша...
      
    Утро наполнилось запахом печёных пирогов, которые мать была мастерица печь. Едва открыв глаза, Кыш услышал как мать хлопочет на кухне, с его приездом она словно молодела, ложилась поздно, поднималась рано. Вот и сейчас она успела вывесить в ванной любимое полотенце для Кыша.
      На кухне что-то грохнуло, и Кыш поспешил туда из ванной, на ходу утираясь полотенцем.
      Мать упала, опрокинув противень с пирогами...

       Дождик плакал тихо и безутешно, так же как плакало всё внутри Кыша, стоящего над свежей могилой матери. Бесконечная боль мешала дышать от утраты той, которая так искренне и бескорыстно любила Кыша. И совершенно невыносимо было представить домик мамы без мамы