Фернанду Кабрита. Вторая поэма дома

Порой я сажусь на этот стул и смотрю на деревья.
Отсюда не видно моря,
но возможно его предчувствовать по запаху и туману, и по влажным скалам.
Приморские ветра несут его в себе октябрьскими вечерами,
какой-то смутный отпечаток моря.
Печальный ветер, возникающий время от времени,
в котором переплелись сетования швартующихся судов
или следы судов, потерпевших кораблекрушение,
впечатанные ими в песок перед последним плаванием,
или вольный полёт якорей, погребённых в бездне.
Какая-то птичка чертит голубую линию своего пути.
Оставляет на небе лёгкое облачко своего полёта,
молчаливые взмахи крыльев.
Открываю книгу и пробегаю глазами строчки, почти не понимая их.
Смотрю и не вижу, вернее, вижу что-то между строк.
Ветер смешивает слова с кронами деревьев,
сотрясая и те, и другие.
Идёт мягкий дождь.

Порой, в эти дни, я сажусь на стул и смотрю на деревья и на книги
так, будто ничего нет в моих руках, кроме жизни,
и более ничего не достигнет мой взгляд, кроме этого ощущения
чего-то происходящего.
Из каждого шевелящегося листка, в книге или на ветвях,  сочится меланхолия.
Смотрю и вижу, не видя.
Так, будто я ощущаю всё другим зрением – душевным;
и при каждом взгляде какие-то древние лица выглядывают из тяжёлого мрака тучи,
это черты ещё живущих и уже ушедших,
каждого друга, каждой любви,
каждой Песни, прочтённой и перечтённой  lo venni in luogo d’ogni luce muto*,

Порой я сажусь на этот стул здесь, где вдалеке - море,
и вновь встречаюсь с призраками,
приятными и быстро исчезающими, как воспоминания о нас самих,
из того времени, когда мы были другими, не теми, что сейчас,
когда у нас ещё были Пасаргады**, куда уходит каждое разочарование.
Там были друзья короля,
там была наша возлюбленная, мы любили её
на постели, которую мы никогда не смогли выбрать,
пустая постель мечты, одинокая постель,
под осторожным дождём.
Призраки изящные, корректные, воспитанные, вышедшие из старых книг,
призраки такие воспитанные, что они засыпают на нашем плече
смутным сном, в кеотором нет пугающих персонажей,
призраки живых и мёртвых, остатки слов и жизней,
хрупкие воспоминания звуков и книг, и домов, и поцелуев, и приятных вещей,
таких, как кофе или побережья, где поселилась тишина,
или солнечные дни, которые октябрь заставляет воскреснуть в памяти.

Порой я сажусь на этот стул, глядя как мои собаки свёртываются клубком
и спят под бризом, полным света,
в клубке собственного тепла, мечтая во сне, размякшие под тёплым ветром.
Я закрываю глаза и продолжаю их видеть,не видя их. Это тоже призраки,
только недавние,
это действительности, прерванные опущенными веками.
Ветер углубляется в наши пути и выходит наружу,
огнистый орихалк*** дней.

Вялый дождь упорствует. Что ты сделал, Улисс, со своим кораблём?
Какие острова потерялись уже навсегда для тебя,
тебе к ним никогда не вернуться?
Ждёт ли тебя ещё Пенелопа? Ожидает ли тебя ещё Аргус?
В мечтах Пенелопы и в её ночах, проходивших среди вышиваний,
ты будешь чем-то большим, чем тоже призраком, растворившимся в убегающих днях?

Жизнь проходит.
Вот, птичка исчезает из виду.
Октябрь – хрупкий вместе с нашими часами.

Порой я сажусь на этот стул, без определённой цели.
Октябрь обнажает смоковницы.
Ветер  снова приносит мне запахи судов и кораблекрушений.

Olhao, 20.10.06

*  Строка из "Ада" Данте Алигьери. Песнь V, стих 28. В пер. Лозинского: «Я там, где свет немотствует всегда». Дословный перевод: "Я пришел в место, где всякий свет становится немым".
** Пасаргады (перс. «Сады Фарса») — древний персидский город, первая столица империи Ахеменидов.
***Орихалк или аврихальк — таинственный металл или сплав, о котором упоминают древнейшие греческие авторы.В VII столетии Гесиод сообщает, что из орихалка был сделан щит Геракла. Самое подробное описание орихалка даётся Платоном в диалоге «Критий». Со слов Крития, вещество это было в ходу в Атлантиде. Этот металл испускал огнистое сияние. Флавий упоминает об орихалке в «Иудейских древностях», сообщая, что священные сосуды в храме Соломона были изготовлены из этого металла.