Марк Шехтман о книге Разбор предложения

ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ МАРКА ШЕХТМАНА К КНИГЕ АЛЕКСАНДРА ШВЕДОВА «РАЗБОР ПРЕДЛОЖЕНИЯ»
АЛЕКСАНДР ШВЕДОВ:
ПОЭЗИЯ КАК ФОРМА ПРАВДЫ
1.
Оценивая творчество того или иного автора, критики и рецензенты обычно совершают экскурсы в историю и теорию литературы. Делают они это, дабы обрести вехи и ориентиры там, где возникали и сменяли друг друга методы, направления, школы, объединения, группы — все те «измы», с помощью которых объект критики будет внесён в нужную клеточку на нужной полочке. Знаю эти «измы» и я, но мои попытки с их помощью проанализировать и понять поэзию Александра Шведова оказались безуспешными. Клеточек для Шведова не нашлось. Шведов в них не помещался...
Когда я впервые познакомился с его стихами, я был даже не удивлён, а ошарашен тем хаосом, который в них царил. Строчки и строфы, выдержанные в строгости силлабо-тонической системы, сменялись периодами, лишёнными ямбического, хореического или любого другого порядка. Точная рифма возникала и вдруг исчезала, а неточная уступала место верлибру, коему рифмы вообще не положены. Лексика самым прихотливым образом сочетала литературную норму с устаревшими словами, неологизмы соседствовали с просторечиями, изысканная архаика — с выражениями, какие в «приличном» обществе произносить не принято.
Но самое поразительное начиналось потом, когда постепенно проходила «ошарашенность» формой и утверждалось чувство, что Шведов-то прав!, что всё так и было, как у него написано, что неправильности и царапины формы — это неправильности и царапины большого мира, отраженного в маленьком, но правдивом зеркальце стихотворения!
Хаос в стихах Шведова оказался не беспорядком, а тем, что понимали под ним греки — первичным состоянием вселенной,—и управлялся он автором из некоего глубинного образно-смыслового центра. Хаос позволял стихам быть тождественным таланту автора, не склонного ни к каким условностям или формальным рамкам, а значит, художественно, поэтически он был оправдан.
2.
И всё же один «изм» беспокоил меня дольше прочих!
Есть в литературоведении такое понятие — «антиэстетизм». Оно обозначает намерение поэта не следовать эстетическим нормам и даже отрицать их. Антиэстетизм проявился в поэзии разных стран, но ярче всего его демонстрируют французские «проклятые поэты» — Бодлер, Рембо, русские футуристы — Маяковский, Хлебников, Кручёных, имажи- нисты — Мариенгоф, Шершеневич, иногда даже Есенин.
И поначалу я попытался объяснить специфику стихов Шведова именно антиэстическими настроениями и тенденциями. Но в конце концов и этот многообещающий «изм» не оправдал моих надежд! Пасьянс не складывался: антиэстетизм у всех его сторонников проявлялся как средство эпатажа и отрицания. Шведов же ничего не отрицает и никого не эпатирует. Он просто подробен и точен в описании окружающей его реальности. И что делать, если вполне нормальный мир скрывает в себе такое, о чём нормальному человеку думать страшно, а поэту — необходимо?
3.
Здесь я впервые хочу обратиться уже не к общим рассуждениям, а к конкретному стихотворению. Оно называется «Неофиты» и повествует о производственном обучении двух молодых людей на городской бойне.
—Во даете! Бычков и Коровкин?\\Подходяще к такой стажировке! –\\Старший бойщик смеялся. — Не ссыте,\\ мясо будет всегда в дефиците!
Вот, кстати, и проскочило одно из тех самых словечек не для «приличного общества», но здесь оно абсолютно естественно и находится на своем месте.
Дальше в стихотворении досконально и натуралистично описывается производственный процесс по изготовлению «сырья» для будущих стейков и котлет. И что делать, если рассказать об этих вещах можно только так, как они происходят? Нет, это вовсе не антиэстетизм.
Это следует назвать как-то иначе — может быть, «эстетикой правды», которой следует Шведов, обращаясь к не предназначенным для гласности фактам из жизни общества и отдельных людей.
Вот, например, стихотворение «Маленький». Когда я читаю его, на глаза наворачиваются слёзы. Оно повествует о лилипуте, от которого при рождении отказалась мать и который находит своё место в цирке. Там он выступает с
подобными себе, завидует тем, кто по его понятиям «Гулливеры», то есть, нормальные люди, и в мечтах воображает себя воздушным гимнастом...
Я процитирую финал этого короткого стихотворения, последнюю оборванную строку, от которой у меня сжимается сердце:
...И жила в нем могучая вера,\\нет, не вера, скорее, меч- та:\\там — под куполом, где высота! – \\он с партнершей летает легко!\\Мам, тебя с ней потом познако...
Я не знаю, откуда взялась эта строка и что всё-таки случилось с «маленьким»? Может быть, он понял, что его мечта нелепа и ни с какой партнёршей он бросившую его мать не познакомит? Или на этой фразе оборвался его сон о полётах под куполом цирка? Но есть у меня надежда на невозможное, на чудо — невероятным образом он стал воздушным гимнастом и взлетел!.. Но, как это бывает, полёт трагически оборвался — и оборванная строка становится символом смертельного падения, которое делает «маленького» великим!
Человечность и сочувствие автора своим героям — неизменный атрибут стихов Шведова. Стихотворение с длинным названием «В кафе Безалаберных на улице Фонтен, 16-бис» повествует о гениальном Тулуз-Лотреке, художнике, в чьих жилах текла королевская кровь, но тело и жизнь которого были изуродованы болезнью. Умный, одарённый и темпераментный, он не мог надеяться на создание семейного союза, но даже в легко доступных любовных отношениях умел находить радость и искренность.
Шведов не рисует широкого поэтического полотна. В его фокусе краткий эпизод: мы застаём Тулуз-Лотрека в кафе, где он размышляет о мелочной и часто грустной повседневности. По сути, перед нами внутренний монолог доброго, сильного и глубокого человека, чья душа сопротивляется беде, поправить которую невозможно. В его бытии много такого, что трудно назвать изящным или изысканным. Его мир — это мир Парижа, так сказать, «в натуральную величину» — с его борделями и шлюхами, уличными торговками и фланирующими снобами, с кумирами на час и бедствующими собратьями-художниками. Но граф Тулуз-Лотрек счастлив, пока жив его талант, пока он ...Углём рисует на салфетках\\ребенка в парке Тюильри,\\охоту, лошадей, левретку,\\бега, где ловишь на лету\\усмешечки аристократов,\\портрет Жюстины Дье в саду,\\бордель, бродячих акробатов,\\ как на Монмартре фонари\\в каштановой двоятся гамме,\\себя — усатого Анри,\\причём, с нормальными ногами...
4.
С тех пор, как я узнал о таких стихах Шведова, он навсегда стал для меня поэтом особым, «другим» — и именно поэтому — нужным. Я полюбил его стихи так, как альпинисты любят рискованные восхождения, дайверы —опасные погружения, археологи — сенсационные и необъяснимые с точки зрения старых теорий находки. Наверное, с таким чувством будущие путешественники во времени будут отправляться в различные эпохи, не зная, что ждёт их там.
Хочу ещё на одном примере показать шокирующую и восхищающую меня способность Шведова показывать мир «не с той стороны».
Стихотворение «Подруги» посвящено известному эпизоду, когда в декабре 1914 года Марина Цветаева и София Парнок тайно «сбежали» в Ростов Великий, остановившись в гостинице при местном монастыре... Мы становимся свидетелями подробностей их любовного союза, милые страсти которого разворачиваются на горестном фоне военного госпиталя, до которого, впрочем, двум возлюб- ленным нет никакого дела. И то, что одна из двух великая поэтесса, что картинка выписана на фоне 1-й мировой войны — это, вроде бы, и не играет никакой роли в сюжете, но придаёт стихам некий привкус, для определения кото- рого я не нахожу слов. И, как всегда, парадоксален в этом стихотворении финал — внешне ничего не добавляющий к уже сказанному, но при этом оставляющий читателя в растерянности от его многозначности:
...С утра им ласково и плюшево.\\Раззанавешен новый день.\\Марина — в яркой блузке с рюшами,\\ а Соне одеваться лень.
5.
Но не пора ли поговорить о любви?!
Любовная лирика Шведова представлена разнообразно и щедро, она чувственна и эротична, порой на грани фола. Как «раздевающееся» платье из стихотворения «Прощальный урок эротики», как «тестостерон, взбивающий эстроген»
из «Как мы зачали дочку». Вот фрагмент из стихотворения «На диком пляже»:
Забыв про буйство экзотических цветов,\\Гоген бы рисовал до исступленья\\твои торчащие янтарные соски.\\Я завожусь от легкого касанья\\пропахшей лугом бархатистой кожи.\\И я не одинок. Веселый муравей\\ уже вскарабкался по маленькой ступне.\\Мы с ним го- товим тайный план захвата.\\Жара сегодня нас не остановит...
Любовная обнажённость этих строк меня восхищает. А вдумчивому читателю я предлагаю обратить внимание ещё и на чудесные подробности эпитетов и деталей, где соски янтарны, а муравей весело взбирается по женской ступне —и не просто по ступне, а именно по маленькой! — и эти слова превращают стихи в поэзию, которая не менее богата и глубока, чем сама реальность.
А как трогательны негромко произнесённые признания в любви в стихотворениях «А ты стареешь как-то не спеша», «На Прачечном мосту». «Он давно проживает с толстуш- кой...»!...
Стихотворение, названное последним, представляется мне особенно показательным. Казалось бы, Шведов становится ироничным, рисуя портрет семейной пары, где муж уже не- молод и немного жалок в своих недугах и неумениях, а жена, увы, потешна попытками молодиться — но нет: финальная строка резко и волшебно меняет всё:
Он всё равно называет её своею единственной.

6.
Тема Родины... Как ни банально и стереотипно это прозвучит, поэта — и шире — поэзии без неё не существует.
В творчестве Шведова эта тема особенна, многолика и многоцветна. Она умеет быть высоко патриотичной, приземлённой и даже ироничной — хотя и без той саркастической усмешки, какая стала почти привычной в современной литературе. Более того: порой в этой теме Шведов поднимается до открытого пафоса, как например, в стихотворении «Портрет отца», где речь идёт о традиционных уже парадах «Бессмертного полка»:
Потом, уже на даче, у крыльца,\\дождался я вопроса от юнца:\\что толку мне в портрете мертвеца?\\Мой милый мальчик,\\пойми простую вещь ты, наконец,\\пока его несу — он не мертвец.\\Он Родины солдат. Он мой отец.\\И не иначе...
Но как уже говорилось, Родина у Шведова изображена по-разному. Порой это крохотная, в одну-две строфы пейзажная зарисовка, порой грустно-ироничные раздумья у памятника пережившего свою славу кумира, в чьей вытянутой руке зажата кепка, порой наблюдения и впечатления в святая святых России — в винно-водочном магазине. Но и такую Родину Шведов тоже любит —любит даже тогда, когда для сильных чувств, кажется, и повода нет:
Наш городок, нет, не убогий,\\такой совсем обыкновен- ный.\\Вот кособокий пароходик\\его пронзает внутривенно\\через плотвяную речушку...
А на берегу той самой речушки, отдав здоровье политуре, бузит пьянчужка. Такая вот безнадежная картинка, дополненная «буханьем» литгероя с Петькой-звонарём. Но оказывается, что они «всех счастливее на свете»:
Вдруг в форточку домушник-ветер\\дыхнет дождем и для довеску, как будто невод, занавеску\\закинет в мокрый небосвод.
За хвост хватай-тащи! — и вот\\созвездье Рыбы — мой улов\\на фоне крыш и куполов!
Часто сквозь мелочь деталей городского или сельского быта в стихах Шведова вдруг начинают проступать громадные и роковые исторические события. Так, например, в стихотворении «25 декабря 1979 года»—эти цифры обозначают дату начала советского вторжения в Афганистан —название, вроде бы, никак не сопрягается с банальной сценой разборок между посетителями винного магазина. Но в образном наполнении финального четверостишия роковая связь между заглавием и сюжетом должна, обязана возникнуть! — и она возникает:
Две рыбины завернуты в газету,\\где ни строки, ни слова про Афган,\\и молоко сочится, как из ран,\\из склеек треугольного пакета....
И антитезой, бесчеловечным анти-двойником Родины возникает фашизм. И если тема Родина сложна и многообразна, то тема фашизма на удивление монохромна и едина в неприятии автором всего содеянного им. Мне кажется, что в стихотворениях «Сосед», «Тюрингия, Бухенвальд», «Не картавь!» я чувствую почти физически кипящую ненависть автора —и одновременно —его желание понять, как смог обычный человек пасть так низко. «Пошла в охранники —там хорошо платили \\ и плюс бесплатный полагался стол» — эти слова так просты и даже так понятны! —но на самом деле в них обнажена абсолютная и преступная бесчеловечность.
Шведов и здесь не считает нужным щадить читателя. Он с безжалостной прямотой и простотой рассказывает то о мальчике-еврее, не выдающем полицаям своего младшего братишку, то об отце, чьи дети уже умерли в концлагере от голода, и тоже ждущем смерти, то о женщине, вынужденной для пропитания детей принимать дома оккупантов, жаждущих «любви».
Это страшные стихи. Но правда в поэзии Шведова умеет быть только правдой. Красоты она не ищет.
7.
Выпускник знаменитого МГИМО, Шведов великолепно знает мировую историю. Его исторические зарисовки удивительно точны. Складывается ощущение, что он являлся непосредственным очевидцем и приведшего к гибели Помпеи извержения Везувия («Cuculus nocturnus»), и жестокого правления в Женеве Жана Кальвина, считавшего, что осуждение невинного гораздо меньшее зло, чем безнаказанность виновного («Женевский Папа»), и быта барской усадьбы в России самого начала 20-го века («Натали в барской усадьбе на фоне пейзан»). Он, оказывается, знает, на кого охотился в своей загородной резиденции австрийский эрцгерцог Фердинанд и насколько хорошо играл в городки граф Толстой. И ярко напоминает нам о деталях нашего недавнего прошлого, участником которого был уже сам:
И я кормил тут шустрых воробьёв,\\употреблял коньяк у тех скамеек,\\что был трехзвёзден, четырехрублёв\\и меден от двенадцати копеек... («Встретимся у Шарлеманя»).
Сами по себе эти детали, наверное, не слишком важны, но, внедрённые в архитектонику стихов, именно они делают психологически убедительной ту правду, ради которой эти стихи написаны.
Правда придаёт устойчивость творчеству Шведова так же, как груз в трюме придаёт устойчивость кораблям. Она является главным содержанием и каждого стихотворения, и этой книги, и всей его поэзии.
Правдой в сопряжении бытовых деталей с тем важнейшим, что таит в себе время, правдой противоречий в человеческой душе, правдой сочетания, казалось бы, несочетаемого — любви, иронии, горечи, сочувствия и ненависти — всём этим дороги мне стихи Александра Шведова.
Я убеждён: они уже заняли свое особенное место в истории русской поэзии, ни с кем более его не разделяя.
Доброго пути его книге и хорошего чтения всем, к кому она попадёт!
Марк Шехтман,
поэт, член СП Израиля. Иерусалим.