Федор и Север

Федор и Север

Запели песни новые кроны синие на холме.
Холм этот Север к себе развернул однажды,
чтоб следить с него за знакомыми персонажами.
Север давно не в своем уме.
Лишь заплещется в мутных стаканах сода,
и закончится вновь зима,
забирается местный художник Федор
на вершину того холма.
И живет там, вдыхает клевер,
пока вновь не придут снега.
Странный Федор и Старый Север!
Вместе! Радостно! На века!

***

Корабли запасались вином и мукой.
Пульс блуждал учащенно и странно.
И на грузчиков сонных покрикивал злой
попугайчик с плеча капитана.
Корабли уходили в мираж и в покой
под флажками прохладного лета.
И за ними следили с пиратской тоской
череп солнца и ребра рассвета.

Соловьиный узор

В домиках-раках с заборами-клешнями, просыпаются ветераны войны последней
с дыркою в чакре, с золотыми солнечными усами, с плечами,
заклеенными пластырем крест накрест.
Почти мертвецы. Но девушки местные их обожают. Восхищения полные
они дарят героям подсолнухи.
Они зависают на радостной ноте,
мечтая прижаться к их высохшей плоти.
И чтобы украсить их лоб и седины,
они вышивают узор соловьиный.
Но время придет: будут ждать их на станции.
Герои оденут фуражки и ранцы
и снова уедут в чужие долины,
неся на затылке узор соловьиный.

Рисунок

Небо опять наверху с маленьким самолетом,
море опять внизу с контурами корабля.
Снова внизу земля с трубами и заводом.
С домиком треугольным снова внизу земля.


Революционная ситуация

1. Массаж
В центре Одессы, а может быть, Таллина
в фитнессе с синей подсветкой неоновой
Никита Хрущев массажировал Сталина,
как некогда Пушкина Арина Родионовна.
2. Расчес бороды
В центре большого далекого города,
в спальне, где плыл балдахин белоснежный,
Ленин Владимир в движении нежном
Марксу расчесывал длинную бороду.
3. Революционная ситуация
Мир был готов, извращенный и старый,
в томных потоках любви захлебнутся
всеми квартетами, тройками, парами...
Так назревала в стране революция.

***

Над полем спал белый легкий Иерусалим,
в поле стояли тяжелые черные лошади,
притягивали обрывки тумана-площади.
Но ветер был тверд и неумолим:
выдувал последний смысл из города облаков,
лишая лошадей очертаний и веса.
Наполнял  утро мириадами странных слов,
призывая забыть этот миг и место,
смешивая белооблачное и живое,
смешивая утреннее и ночное,
начищая измученные небеса до блеска...

***

Наш разговор о прошлом на закате
похож на сон в дождливый день
под небом какого-нибудь Зонненберга.
А за окном пересекает вечер, а с ним футбольное пустое поле
кто-то стремительный и одинокий в костюме клерка.
Он движется к закрытой школе.
Мы у окна с вином прозрачным, с прохладным ветерком, под шерстью пледа.
С весны лежит в углу тяжелой рамы
не пережившая большую зиму муха.
И внук ее - комар - под ухом
поддерживает долгую беседу.

***

Обтянуты прозрачной пленкой времени и грубой кожей
холмы античности и храмы Византии.
Но впитывая юности чужие,
они становятся все легче и моложе.

Страна Росы

Страна Росы: сквозь капли ароматные, размером с облака,
проносятся ночные поезда с пурпурной полосой
и сотней населенных коек.
В стране живых гудят густой струей
веселые подсветки автомоек.
Страна Росы: как в невесомости, огромные фигуры водяные ветер
куда-то катит-катит по косой
и ополаскивает поезд в лунном свете,
полночный поезд с пурпурной полосой.

Анчоусы

Когда же, наконец, откроется мой рыбный магазин
на линии морской?
Я сквозь моря' листвы сухой
в пижаме байковой, усатой розовой креветкой пойду-поеду,
на поводке с вонючим муравьедом -
подарком от Дали, пойду-поеду
с взъерошенной прической,
закинув на плечо' усы,
купить анчоусы.
в моем любимом рыбном магазине.

***

Здесь фотографии цветные
ушедших близких оживают,
когда уж вечером
нельзя прочесть ни строчки.
Но нет сигнала точка-тире-точка,
что ожили свои.

***

Гуляю по старой крепости летом.
Ночь, ее башни - подзорные трубы,
слежу сквозь них за жизнью неба,
где в его декорации и уступы

вторгается голос колокола-набата,
шуршат артериями перепонки-души.
Башни превращаются в жерла пушек
и сбивают неизвестные летательные аппараты.

Небо очищается - можно найти булавку,
оно не сближается с моим казематным сном,
где звезды сочатся весь долгий август
медом белым и молоком.

Иногда я оказываюсь в конце коридора
офиса, слышу ночные сигналы в холлах,
по радио чей-то военный марш,
пахнут духами и нежным потом
траектории боссов и секретарш.

Скрипят конструкции и каркасы,
под весом черной небесной массы,
и я в кирпичные галереи
возвращаюсь каким-то путем неясным.