Меня послали...

  Меня послали… И, что характерно, я не обиделся, а послали меня на… Вы, наверно, уже предвкушали скандал, а то и покруче, и уже приготовились слушать что-нибудь этакое остренькое… Тогда вам сюда. Самое то… Собственно, туда, куда меня  послали… было и не очень далеко. Дальше была только сама Антарктида. Вижу, заинтриговал читателя.
А послали меня на… бак. На нос судна. Вперёдсмотрящим. А, как известно,  «вперёдсмотрящий смотрит лишь вперёд», а остальное, как говорится, ему «по барабану». Работа у него такая, узконаправленная. Так сказать, в определенном секторе видимости. Оделся я как можно теплее. Тулуп, шапка, валенки. Шарфом завязался так, что одни глаза. А что мне ещё надо для работы. Снабдили, правда, ещё и биноклем. Да толку от него…
Смотри себе и смотри вперёд целый час. Потом подменит второй рулевой, что сейчас на мостике отважно рулит, выполняя команды вахтенного штурмана. А мы в тумане. Идём еле-еле. А кругом айсберги. Те самые, что «из тумана вырастают». Ну, помните, ещё про него Алла Пугачёва пела нам. Или не про него, а про меня… Но тогда я ещё замёрзнуть не успел.
Обрадованный тем, что не надо торчать на мостике с остальной вахтой, что побуду на свежем воздухе («а то всё кабинет, кабинет»), пробирался я, почти на ощупь, по палубе, на нос судна. А до него метров сто. Вот я ковыляю себе. Вот уже и надстройки, из которой я вышел полминуты назад, не видно. Бреду в молочном киселе тумана, по рации связь поддерживаю. А туман, надо сказать, стеной. Пришёл на бак. Доложился, как положено, мол, на месте и приступил к выполнению обязанностей по обеспечению навигационной безопасности. Встречный ветерок напоминал, что мы на юге… Антарктики. Лето у них там такое. А дома зима… Дом где-то там, в северном полушарии. А мы в южном. Старые моряки говорили, что шапки должны спадать с голов. Ведь вверх ногами ходим... Я решил спрятаться от него, от ветерочка, прилечь на палубу, но смотреть в центральный панамский клюз за окружающей  обстановкой. Это всё равно что смотреть в открытый иллюминатор. Видели бы меня мои командиры! Точно бы послали, куда подальше, за разгильдяйство. Но ведь туман. Я, пользуясь своей недосягаемостью и безнаказанностью, наслаждался однообразной картиной ледяного безмолвия. А оно имело место быть, т. к. шум двигателя сюда просто не доходил.
   Тишина, ласковое шуршание океана о корпус судна, едва угадываемый силуэт солнца над горизонтом, всё это располагало меня к несбыточным мечтам. И лишь время от времени тихий шум рации изредка нарушал мой покой… Я предался своим мыслям, представляя себя одним-одинёшенькой на всём белом свете, в такие минуты я думал об инопланетянах, которые бы хоть на время похитили меня и перенесли с палубы судна хоть куда, да хоть прямо домой, но не забывал, конечно, что я не на прогулке. Сочетая приятное с полезным я ответственно смотрел за айсбергами и видел, вернее, обнаруживал их раньше на целых сто метров и более, что давало время  на произведение необходимого манёвра. А они, эти исполины, из белого киселя тумана действительно, как будто вырастали. Такое себе пятнышко серенькое, вдруг, как при быстрой съёмке, приобретающее форму голубоватого  параллелепипеда, идущее на тебя… Так казалось, во всяком случае. И ведь не маленькие, а были и такие, что больше самого судна. Стало мне страшно. Вылез я из своей берлоги, осознал ответственность. А тут ещё с мостика спрашивают, мол, куда лучше отвернуть. Меня, простого матроса! Проникся я их доверием до глубины души, честное слово, понял я тогда, что такое быть всем в одной лодке… А было это в море Беллинсгаузена, недалеко от острова Петра I. Тут рукой подать. И я, в этом тумане, хорошо видящий только себя, летящий, нет, парящий над всем этим... в тулупе. Ну что сказать, молодо-зелено...