Рифы - моя судьба!

О рифах я впервые услышала еще в университете, в долгие, затянувшиеся до трех ночи вечера.  Когда бедный аспирант Володя Космынин, подрабатывая на ночных дежурствах в общаге, «коротко» излагал нам тему своей будущей диссертации: «Рифы Сейшельских островов».  В немом оцепенении мы слушали его подводные сказки 1000 ночей об Индийском океане,  о коралловых рифах, о муренах и акулах, преследовавших подводников непременно в черные пятницы. Наши ночные бдения часто заканчивались просмотром подводных слайдов. Прямо здесь же, в холле, на месте его дежурства, на стене прикнопывали простыню, и мы погружались в теплые воды Индийского океана. Если бы тогда хоть чуть-чуть представить, что мне придется заниматься рифами, я бы непременно записывала все эти лекции.  А, может, они где-то в подкорке и записались. 
Вот так мы и подружились с будущим секретарем Рифового комитета СССР.  И когда Володе при завершении диссертации потребовался сравнительный анализ с более древними постройками, то наша дружная семья, состоящая тогда из будущей мамы, будущего папы и будущего ребенка, переехала жить в палатку в красивейшую бухту мыса Казантип на Азовском море.
Мыс Казантип внешне очень сильно напоминает состарившийся атолл с полувысохшей лагуной в центре полуострова, а по яйцевидно-вытянутому периметру обрамленный скальными рифами биогермных известняков. Однако дотошные геологи выяснили совсем другое его строение. По их мнению, Казантип представлял брахиантиклинальную структуру, поднявшуюся в сарматский и мэотический века. Самые древние мягкие нижнесарматские глины в центре брахиантиклинали размывались, а по ее периметру быстро нарастали биогермные известняки. При этом их омоложение происходило сверху вниз, так как постоянное воздымание структуры приводило к тому, что в зону фотосинтеза попадали все более низкие части крыльев брахиантиклинали. Отдельные биогермы, постепенно срастаясь, образовали по периметру эллипсоидальное кольцо. Таким образом сформировалась структура, по форме похожая на атолл.
Кстати, не верьте своим ушам, если кто-то будет говорить, что Казантип – это мшанковый риф. Никогда в процессе своего эволюционного развития мшанки не вели автотрофный образ жизни, т.е. не кормили сами себя. Между их пластинами я обнаружила столько сине-зеленых известковых водорослей мелкими шариками прилипших даже во внутренние ямки мшанок, что их количества хватило бы, наверное, прокормить Большой барьерный риф в Австралии…
Ну вот, я опять увлеклась геологией. А хотелось бы рассказать, как сказочно эти биогермы выглядят под водой, как от более замедленного на глубине движения волн колышутся водоросли, как неожиданно выскакивают из них перепуганные бычки (рыбы), и какие они вкусные, если их подкоптить над костром на палочке как шашлык. А какие удивительные нарастания мшанок друг на друга можно увидеть под водой. Их взаимные обрастания и прорастания формируют причудливые формы отдельностей, похожие на головы или на фантастические инопланетные существа, которые при поднятии на поверхность формируют целые скульптурные группы (Рис.4).
Теперь, наверно, все любители телевизионных передач Жака Ива Кусто могут представить себе, какие великолепные луга и рифы можно увидеть под водой. Но тогда для меня, городской девочки, отдыхавшей обычно на даче около маленькой лесной речушки, и ласты, и маска, и тем более подводное ружье-гарпун были диковинными вещами. И я наслаждалась подводными зрелищами до посинения губ и конечностей. Правда, будущий папа был строг и не позволял мне нырять глубже четырех с половиной метров. Откуда эта цифра? Не знаю. Возможно, потому, что именно на этой глубине находилась подводная арка, сквозь которую в солнечный день пробивался мощный поток лучей. И тогда невозможно было удержаться, чтобы не пронырнуть сквозь это чудо мокрых лучей, и почувствовать, как они гладят и ласкают твое тело. (А потом еще кто-то удивлялся, почему первая дочь родилась под знаком «Рыбы», рыба она и есть).
А однажды Азов подарил нам сказочную ночь.  Ни до, ни после того лета мне не приходилось видеть полного штиля на море. Была черная безлунная ночь, ни малейшего дуновения ветерка. И море превратилось в ровное гладкое зеркало. Мы сидели на краю биогермного уступа, мысом выдающегося достаточно далеко в море и смотрели в морскую даль. Звезды отражались в морской глади, и насколько хватало глаз – вверх, вниз, вглубь – была темнота и звезды. Казалось, ты сидишь на краю Ойкумены. Никто не шевелился, боясь дыханием нарушить эту красоту. И вдруг справа, почти рядом, послышался плеск. Это молодой дельфин надумал порезвиться у берега. Почему-то сразу было решено, что идти купаться с ним предстоит мне. Наши мужчины объясняли это тем, что, дескать, дельфины боятся особей мужского пола, а, может, они сами струхнули? Быстро спустившись с обрыва вниз и совсем освободившись от одежды, я легко поплыла к дельфину. Он совсем не испугался и начал кругами обходить меня. Круг почему-то начал светиться. Это включились в работу ночесветки – мелкий планктон, флюоресцирующий от ударного действия волн. Теперь мы с детьми часто наблюдаем это ночное свечение моря. Но тогда мне это не было известно и потому выглядело мистически. Я стала прятаться от дельфина, ныряя то вправо, то влево. Включившись в игру, он разрезвился и брызгался, выпрыгивая совсем рядом и даже перепрыгивая через меня. «Игровое поле» все сильнее начинало светиться, и мои зоркие наблюдатели уже видели светящееся марево с мечущимися в нем тенями. С их слов, это было фантастическое зрелище! Не знаю, сколько бы продолжалась эта игра, но вдруг по моему боку прокатилось что-то холодное и шершаво-скользкое. Увлекшись, дельфин случайно задел меня. Со страху я забыла какими кролями и брассами умею плавать и быстро-быстро по-собачьи рванула к берегу. При этом я, наверно, издавала истошные вопли, потому что уже секунд через двадцать увидела, что Саша и Володя плывут мне навстречу…
Вот так я и узнала это слово – «рифы», вот так их и полюбила…

Осень 1996.