Садовник. Глава третья

***
Укрывшись за широким старым дубом,
Заворожённые вращением багряным,
Старик и девушка следили неотступно
За этим диким лепестковым ураганом.
По мановению заклинателя вздымались
В ночную мглу цветочные лоскутья
И, прорезая наплывавшую туманность,
Тонули в небе, в облачном распутье…
Но на Лорейн дрожало лиственное платье,
Она схватилась что есть сил за ствол древесный.
«Не время, госпожа, здесь погибать нам,
Прошу, держитесь! Не сходите с места!»
«Нет, не могу! Меня уносит ветром!
Я отрываюсь от земли… На помощь, Йоргенс!»
«Хватайтесь крепче, вот за эти ветви!»
Для верности, стащив с туники пояс,
Он привязать было хотел пенькою грубой
Хозяйку к дереву… Но тут лохмотья листьев
Над ними простиравшегося дуба
Сильнее зашумели… Бледный, льдистый,
Бессонный лик луны покрылся кровью.
И вспыхнул фосфорическим свечением
Поляну устилающий терновник.
Охваченная ужасом священным,
Лорейн не сразу осознала, что тиара,
Которую сплела она из тёрна,
Воспламенилась тем же призрачным пожаром,
И вместе с одеянием плетёным
Горит на ней… Ведь слову чародея
Повиновались все растения и травы -
И даже платье, что прелестница одела
Ради пустой и легкомысленной забавы.

Сорвать пытаясь вспыхнувшие ризы,
Лорейн оставила спасительную ветку
И выскользнула в сумрак серебристый
Пугливой бабочкой, горящей ночесветкой.
И тотчас вихрь её вынес на поляну,
Где алый ворох лепестков струился в небо,
Пространство тонким ароматом наполняя
Цветочной плоти и растительного тлена…
Туда, где в центре круга колдовского
Повелевал душистой бурей чернокнижник.
С невыразимой мукой и тоскою
Бедняжка вскрикнула: «Скорей! Остановись же!
Скорее ветру запрети, или сгорю я…»
В тот самый миг, по слову чародея
И мановению руки – утихла буря,
Лоскутья бархатных соцветий поредели.
Лишь только он остановил своё заклятие –
В бурьян из сорных трав и молочая
В изнеможении, без сил, в измятом платье
Лорейн упала… Жадно поглощала
Над нею тьма последнюю пригоршню
Горящих лепестков… И в оправдание:
«Что может быть постыднее и горше?» -
Она произнесла, сдержав рыдания.
«Я лишь случайно оказалась в этом месте!
Мой легкомысленный порыв невольно сделал 
Меня свидетелем твоей цветочной мессы.
И отвести свой взгляд я не посмела.
И лишь из страха не решилась обнаружить
Своё присутствие, запрятавшись средь веток,
Быть может, замысел твой этим и нарушив.
Прошу, не осуди меня за это…

Не знаю, кто ты – что стихие запрещаешь?
Кто наделил тебя такой великой силой,
Что цвет земной в огонь ты обращаешь
Одним лишь словом, жестом, обьясни мне?
Тьмы порождение, иль может, мира вестник
Что существует, говорят, одновременно
С обителью земной и в древних песнях
Двором был назван Неблагословенным?
«Меня зовут Садовник, - незнакомец
Ей отвечал, - и испокон веков я
Шипом терновым призван быть и волчцем,
Что мир терзает и не ведает укора...
Ты помешала мне! И знай, что, несомненно,
В живых бы не остался соглядатай.
Как никогда был близок час твой смертный…
Если б не это лиственное платье.
Стихия вряд ли устрашит того, кто носит
Такой наряд: ведь он уже сжигаем
Холодным листопадом вечной осени,
Огнём неутолённого желания…»
Лорейн не стала возражать и отпираться
И опустила взгляд в тревоге и смятении:
- Ты проницателен, бесспорно, чужестранец.
Печалью одержима я смертельной…
О, как давно хотела бы я вынуть
Из сердца это остриё! Но всё напрасно.
Оно терзает меня долго, неизбывно,
И о себе напоминает ежечасно.
С тех самых пор, как слава Бекинсейлов
Средь сильных мира оказалось позабытой –
Жизнь стала удручающе бесцельной.
Я слишком часто подношу к губам напиток –


Тлетворный, горький яд воспоминаний.
И он сжигает меня так неумолимо…
Ведь рядом с первыми блистало именами
Совсем недавно наше доблестное имя!
Отец мой, Эгмунд Бекинсейл, был вассалом
Высокомерного Нормандского Бастарда.
Неоценимые услуги оказал он
Жестокому монарху… Непрестанно
Сопровождал его в Нортумбрии и Йорке,
В Майене и на Честерских болотах,
Где усмирял волнения непокорных,
Был его правою рукою и оплотом.
Он разделял с Нормандцем тяготы походов
И бремя всех военных предприятий…
Не оттого ль среди баронов гордых
Он ненависть снискал и неприятие?
Противник унижения и рабства,
Он признавал лишь власть, дарованную Богом.
И потому во всех мятежных графствах
Он приобрёл себе врагов, и слишком многих.
А после смерти престарелого монарха
Судьба и вовсе обошлась с ним вероломно:
Все наши земли разорению и краху
Подвергли приближённые Гильома.
И даже старый замок, что в награду
Отец законно получил от государя,
Был уничтожен ими и разграблен…
А их потомки возглавляют нынче Дархем.


- Так я отвечу тебе, гордая девица,
Что всё желанное у ног лежит, и стоит
За ним лишь руку протянуть и наклониться,
И в том – незыблемое правило простое.
И на сей счёт хотел бы я развеять
Твои привычные мирские заблуждения:
Власть только тем даётся, кто посмеет
Её без спроса взять, без лишних сожалений, -
С усмешкой молвил чародей, - и коли скоро
Готова ты к такому испытанию…
Возьми вот это, - пять шипов терновых
Он протянул ей, продолжая назидание:
- Иди же смело на субботний званый ужин,
И не заботься о роскошных одеяниях.
Здесь, в этой горсти – всё, что тебе нужно.
Но будь внимательна, смотри – не растеряй их,
И не растрать их попусту, задаром.
И ты увидишь, как до основания
Вдруг будет потрясён надменный Дархем.
Теперь – прощай… - и с этими словами
Он пепел с рукавов стряхнул цветочный
И, возложив пустой мешок на плечи,
Собрался в путь - туда, где в средоточье
Колючих зарослей, в туманной дымке млечной
Качалась лодка, и на дне песчаном мутном
Волдырь луны кровоточил… Но всё бледнее
Он становился с каждою минутой,
И исчезал словно остывшее видение...