В обносках двадцатого века

НАТАЛЬЯ СМИРНОВА
В ОБНОСКАХ  ДВАДЦАТОГО ВЕКА
СТИХИ И ПОЭМЫ РАЗНЫХ ЛЕТ

***
Возможно,
древний математик,
впервые написавший знак неравенства,
смотрел на журавлиный клин.
А журавли
таким особым строем по осени летят,
желая показать,
что прошлое грядущего дороже.
***
Темно. И улочки кривы.
Перехожу с судьбой на Вы.
Ведь, если шапка не по Сеньке,
Не сносит Сенька головы.
Судьба, Вы так ко мне добры,
Что трудно выйти из игры.
Щедроты Ваши не по сердцу,
И не по печени – пиры.
И снег не по ногам глубок.
Я просмолю большие лыжи.
И снова лес поможет выжить,
А ветер – злые думы выжечь,
А добрые – смотать в клубок.

Я спицы новые куплю.
В кружок вязания зачислюсь.
Что я свяжу из добрых мыслей
Для вас, которых я люблю?

Ты очнись, очнись, очнись!
Сбрось вериги невезенья.
Там, за тучей бумазейной,
Есть нетронутая жизнь –
Яснозвездная копилка
Вечных слов,
Непочатая бутылка
Вещих снов.
Но очнись, очнись, очнись!
Через боль и униженья
На волне воображенья
В синий воздух окунись.
Станет тело невесомым, как душа,
Когда долго за душою ни гроша.

Никого не спросив,
Никуда не спеша,
Вольной волей дыша,
Зазвенела душа.
Эти звезды
И сверху,
И – снизу…
Как лунатик, хожу по карнизу:
Между жизнью и смертью – окно.
Никому помешать не дано.

Новогоднее

Звезда утонула во тьме полыньи,
И в легкие воздух набрали куранты.
Их первый удар будет роздыхом кратким
Меж годом Собаки и годом Свиньи.

И внемлет удару растерянный люд –
Наследник великой могучей державы.
«Что серп нам и молот? Что птах нам двуглавый,
Когда в нас впечатан двугорбый верблюд?

Мы горечь утрат понесем в тех горбах,
Из века в века по отчизне скитаясь.
Нам места живого на ней не осталось,
И вряд ли осталось - в родных небесах».

И снова – размах над бесснежным жнивьем.
И ждем мы удара без ярости-злости.
Безумье – пикник затевать на погосте,
Ведь кто не убит – похоронен живьем.

Мы, словно кобылы, волы, ишаки,
Как вечные нежити – овцы господни.
Но кто нас запряг в жернова преисподней?
По кругу вперед, челноки-бурлаки!

Молотим и мелем чужой урожай…
Последний размах над страною-берлогой.
Авось да небось, да немного – на Бога…
Надежда – надеждой, да сам не плошай!

Расколем мы горе на две полбеды,
Когда над Россией ударит двенадцать.
И чтобы надежней мужать и мужаться,
Мы выпьем студеной священной воды.
***
Что гонит нас?
Отчаянье? Отчаянность?
А подгоняет?
Ветер? Ветреность?
Что гонит нас по замкнутому кругу,
Который по спесивости наследственной
Прямым путем считаем?
Что гонит нас?
А на пути расставлены ловушки.
Что гонит нас, захватывая души?
Кому они в подметки хороши?
А мы летим послушно друг за другом
Порочным разбегающимся кругом…
Ни зги.
Ни упованья.
Ни души.

***
Жив еще прадед. Прабабка жива.
Стонет в копешках клевер-трава.
Бабушка капор лебяжий плетет:
Маму на свет этой осенью ждет.
В зале кукушка неспешно кричит.
Дедушко мой на крылечке сидит.

Дедушкин дом холодун и молчун.
В зыбке голодной стою и кричу.
Мама с братишкой в соседнем селе
Роют картошку в промерзшей земле.
Над Енисеем стон-ледоход.
В Луцке отец мой в атаку идет.

Как хорошо из нейлоновых лат
Снова нырнуть в бумазейный халат.
А за порогом други-враги.
Стонут в духовке мои пироги
В десять сверчков холодильник сверчит.
Дочка моя на окошке сидит.

Ветхий домишко. Старушка кровать.
Время капусту к зиме шинковать.
Глянула с зеркало: дайте огня!
Мама оттуда глядит на меня!
Сечка стучит. Свечка коптит.
Внучка моя на крылечке сидит.

***
Река в Карпатах. Водопад.
Жара и детство на пределе.
И радость в загорелом теле,
Блестящем, словно шоколад.

Река в Карпатах. Водопад
Меня на прочность проверяет:
Мне плечи хлещет, обжигает.
И камни из-под ног летят.

Река в Карпатах. Водопад.
И сил избыток бесконечный.
Планету бы в мешок заплечный,
И в путь-дорогу наугад.

На озере
Родиться хорошо в конце апреля.
В промытые дождями акварели
Врывается веселый птичий грай.
Денек-другой – и грянет первомай.

Как славно в день рождения в апреле
Сорваться без пальто и без портфеля
Открыть купально-сладостный сезон,
И утвердить, как собственный закон.

Покрепче ухвативши каменную глыбу,
По дну перебежать, распугивая рыбу,
И вынырнуть на правом берегу,
И сплюнуть тину с посиневших губ.

Сквозь огненный озноб гусиной кожи
На левый берег мчатья за одёжей,
И завершить свой ритуальный круг…
А  кудри-мудри – дыбом на ветру.

***
А земля – гончарный круг
Чистой и нечистой силы.
Столько ног тебя месило,
Шлифовало столько рук,
Глыба разноцветной глины,
Раб с инстинктом властелина,
Вечный гость не ко двору.

Торопись, гончарный круг,
Не щади родного сына.
До поры покорна глина –
Камнем выпадет из рук.
И какой праще в угоду
Обожжет лицо свободы
Зло с пристрастием к добру?

Солнце, плазменная печь,
Повторяй свой обжиг дивный!
Разбивайтесь, плавьтесь, льдины,
Чтоб дождями в землю лечь
И взойти звездой нетленной…

Раздувай меха вселенной,
Человеческая речь!

***
Беззаветна любовь. Без заветов.
Оттого-то печально легка.
Полукружье из лунного света.
В пыльных шторах шуршат облака.
Спит суфлер. Я играю без грима.
И не важно – успех, неуспех.
Я сама себе - трагик и зритель,
Я сама себе - комик и смех.
То ли ветер по стеклам оконным,
То ль твое забываю лицо.
Колокольный ли зов? Телефонный?
Или звон-перезвон бубенцов?

***
На исходе равнины огни перешептываются.
В синей заводи неба
отражается Марсом
красноватая точка моей сигареты,
а дым – серебристой туманностью.
Молча сверху стекает звезда
Голубая,  громадная,
словно око ослепшее лошади,
а, может, последняя вспышка прозревшего сердца.
А у речки озябла спина
И покрылась мурашками.

***
Слышать небо. Тайно графоманить.
На паркет просыпать поутру,
Вывернув холщовые карманы,
Крошки табака и лунный грунт.

Только лунный грунт – не лунный камень.
Растечется, как сухой огонь.
И не ведать – пропасть под ногами,
Бога ли послушная ладонь.

Сумерек дождаться. Молча кануть.
Спрятаться за тополиный век.
От стыда оцепенеть, но глянуть
На беседу – лунный свет и снег.

Шелохнуться. Ощутить молчанье,
Как немой вопрос: «Когда уйдешь»?
Кров принять, как меру наказанья
За стихов заведомую ложь.

Поэту

Веселый собрат по несчастью,
Сподвижник по тайной игре,
В шестнадцатом веке не шастай –
Сожгут на священном костре.
И ты не воспрянешь из пепла,
С толпою встревоженных строк.
Привратники рая и пекла
Не пустят тебя на порог.
Невольник земного предела,
Ты будешь носить сквозь века
Гранитное нежное тело,
В песке умирать, как река,
И, словно убогий калека,
Свой гений-костыль поднимать.
В обносках двадцатого века
Так трудно тебя распознать.

***
Вертятся – вертятся крылья у мельницы.
Даже в безветрие жернов шуршит.
Черная мельница, черная мельница,
Черная мельница белой души.

В крыльях замшелых надежда чуть теплится.
Ходит на мельницу белый грач.
И охраняет черную мельницу
Черное дерево карагач.

А на подворье обозам не терпится –
Спелыми зернами вздуты мешки.
Черная мельница, черная мельница,
Черная мельница белой муки.

Муза

Она свой лик мне не являла,
Не возникала вечерком
Ни с дудочкой, ни с покрывалом,
Ни с пояском, ни с крендельком.
Но год за годом неизменно
(Особенно среди зимы)
Царило ощущенье плена,
Как поздней ночью – чувство тьмы.
И, если вдруг во мне кричало,
Собой святыни заслоня,
Несправедливое начало,
Она сбегала от меня.

***
На полюсе страданья и озноба
Сугробы высоки  и твердолобы.
Крещенские морозы через сердце.
Коснись рукой – в аду не отогреешься.

Вот также молча  в реках промерзают
Крещенских вод серебряные днища.
Но это только  слабой веры завязь
На этом скорбном снежном пепелище.

Крещенские морозы через сердце.
А душу мне омыть в какой купели,
Чтоб в ноги твоего преосвященства
Метнуть святые русские метели.

Ты брови соколиные потупишь.
Мое посланье молча переступишь.
И хлопьев прикасания живые
Повытопчешь в наметы ледовые.

Крещенские вселенские морозы.
Чернеет кожа чуть живой березы.
На полюсе озноба и страдания
Господь, назначь мне первое свидание.

***
Эти письма – строка на строку.
Не вмещаются мысли в страницу.
Эти слезы – слеза на слезу.
Не вмещается в душу печаль - выше сил.
Не вмещается в сердце любовь,
И она по-над сердцем струится,
Так сияют короны огромных небесных светил.
Набегает  слеза на слезу.
Прорастает страница в страницу.
И летим мы, окутаны в солнечный ветер сердец.
Даже Богу дано, все создав,  не во все воплотиться.
И, вернувшись на Землю, примерять наш вечный терновый венец.

***
Твои ритмы – алгоритмы
Превращенья смыслов  в числа,
Превращенья чисел в рифы
В океане снов и мыслей.
Твои ритмы – алгоритмы
Пляски молодого смерча
В белоснежьи  маргариток,
Приперченных Солнцем певчим.
Скрип подветренной калитки
Твои ритмы. Божьи скрипки –
Жилочки – паучьи нитки
От туманности к улитке.
Свитки  Шнитке – твои ритмы,
Птиц заоблачные клики,
Ангельской палитры лики,
Ускользанья и попытки
Утолить отвагу битвы,
Ненасытность вечной  жатвы,
Твои ритмы – жажда клятвы
От мычанья до молитвы
Прирасти изнанкой кожи,
Прирасти очей сетчаткой,
Стать лианой звездной дрожи
И сгореть шнуром взрывчатки.

Сонет

Бывает, что и пламя  лжет.
Так смолкни, лучезарный гений!
А зыбкий сверхтекучий гелий
Верней напалма обожжет.
А на моих вершинах лед
И в нем  спрессованы столетья
Таких времен, где даже Лета
Веселой девочкой поет.
Еще ни блага, ни греха,
Ни униженья, ни величья.
Еще не мнит белок яичный
О превращенье в петуха.

И мир не ведает огня.
И слово в поисках меня.

***
Угаснет время на своем посту,
Все трое набираем высоту
В одном порыве – снег, поэт и ветер.
Все три – в одном. Любовь – вершина света.

Меж нами – только молнии искрят,
И неохотно громы им вторят,
Каким трудом, каким стыдом отпетым
Мы поверяли эту меру света.

А вот и Солнце одолел мороз.
Мы на горючем из горючих слез
Летим. Метельный Божий час.
Какая сила вьет и плющит нас
На дыбе, что над пропастью воздета?
Эй! Не забудь! Любовь – вершина света.

Угасло время. Свет покинул свет.
Мы – ангелы. Мы – шестикрылый снег.

***

Когда  поешь и плачешь налегке
У Бога на коротком  поводке,
Незримость нимба предпочтя короне,
Когда с любой душой накоротке
Паришь и реешь в затяжном прыжке,
И даже в самом дальнем далеке
Ни в почте нет нужды, ни в телефоне.
И тело от души на волоске,
И весел стриж, как ножницы в руке
Шально-подслеповатого портного,
Что сыт и пьян и ноздри в табаке,
Кроит-кроит на звездном сквозняке
Небесных риз прохладную обнову.


2. Беседы с деревьями
 *** 
Сгорбился  серый бревенчатый дом.
Куст необычный растет под окном,
Под ноги бросив влажную тень,
Ветвесплетение – хмель и сирень.
Благо ли? Иго?
                Трудно понять.
Ветер врывался – ветвей не разнять,
Ливень хлестал – и водой не разлить.
Весело хмелю с подругой делить
Песню пичуги и соки земли…
Только вот в разное время цвели.

***
Цветет черемуха весною,
Когда морозно и светло.
Как будто все тепло земное
На то цветение ушло.
Ветвей порывистые жесты,
Как разговор глухонемых.
Закон природы неизвестный?
А, может, этот белый стих
Явился странником безмолвным,
Сигналом от планет иных?
Снега раскачивают волны
Нам непонятных позывных.

***
Соловей на запястье весны.
Белоснежна манжетка сирени.
Как донес ты свое оперенье
В запустенье моей стороны?
А сирень, где ты силы взяла
Расцвести к соловьиной мазурке
По колено в потоках мазута,
Арматуры и боя стекла?
Позабывшая птичий букварь
И цветов бескорыстных каноны,
Что же я принесу на алтарь,
На священный алтарь Аполлона?
Лишь молиться могу: «Не прерви
Аромата и колоратуры,
Долгожданной весны партитуры,
Драгоценный хронометр любви.
Да хранит вас, сей ветхий забор,
Стены пьяно-дремучей конторы
И контора за этим забором
И ее заколдобленный двор».

***
Сквозь снежные постылые торосы
Ко мне ты из тумана выходи.
Продрогший клен, обнимемся в морозы,
Я распахну овчину на груди.

Обнимемся! Как голова кружится.
И вороны снялись за нею вслед.
О чем кричат встревоженные птицы,
Роняя оперенье прежних лет?

Листы бумаги, листья… Облаченья.
Не в них наш тайный сговор-уговор.
Один нам выбор – самоотреченье.
Одно нам Солнце – плаха и топор.

Обнимемся до жаркого рассвета,
Где только пни не застилают света.

***
Когда зацветаешь, рябина,
Над грешной моею верстой,
И в воздухе привкус кручины –
Любви и печали крутой,
Я долго смотрю из окошка
В соцветий твоих купола,
Рябина моя, тонконожка,
Дождемся ли нынче тепла?

Когда над верстой безалтынной
Студеное небо качнет,
То хлопья похлопают в спину,
То нехотя солнце блеснет,
Повеет младенческим эхом
И в жилах очнется моих
Твое горьковатое млеко –
Огонь твоих гроздьев тугих.

Ходить бы мне, спину сгибая,
С душой, обгоревшей дотла.
Но ты, словно нянька рябая,
Хранила меня как могла.

***
Не знаю, кем? Зачем? Но было решено
Очистить часть земли от сада.
В субботу, как средь поля битвы,
Дремал бульдозер розовый.
А яблони, воскинув корни вверх,
Стонали, но цвели.
Вот, если так же с человечьим сердцем поступить,
Оно, возможно, зацветет, апрелю повинуясь.
Но только, как с убитой яблони,
С него по осени не спросишь яблока.

Тополь

Среди космического года,
Высок и легок, и лучист,
Он так отчаянно свободен,
Что каждый лист его горчит
Апрельским воздухом безгрешным,
Рассветом, распростертым ниц,
Душою скрипнувшей скворечни,
Дождавшейся усталых птиц.
С ним думу коротает ветер
И зимний хлад, и вешний сок.
А семена его по свету
Космическая пыль несет…
Ни лжи, ни глупости, ни лени –
Безбрежно жизнь его течет.
И сам себя венцом вселенной
Он никогда не наречет.

***
У сада – садовник,
Он страж и любовник.
Он белит стволы и лелеет плоды.
У сада – садовник,
Он лекарь-законник,
И нет с ним у сада заботы-беды.
И яблоням белые крылья ломая,
Он свой черенок прибинтует-привьет.
Он твердо уверен, что выгоду знает,
И песню при этом воркует-поет,
Мол, вольная - гольная - сольная воля
Опасней стремнины раскованных льдов,
Вон дикое дерево мечется в поле,
Нет горше его сокровенных плодов.

У сада садовник -
Судья и виновник,
Цветущего стана могучий сановник.
Но злоба ли, зависти тайный расчет -
Садовника к дереву в поле влечет.
Владыка к стволу припадает, как брат,
И шепчет-кричит: « Виноват! Виноват»!

Молчит одичавшая груша,
Но лечит пропащую душу.

***
Он в лес вошел и слеп, и наг
Кремневый нож в крови.
До жизни сделать только шаг
И вечность – до любви.
Сказало дерево: « Вода
Свежа за той горой.
За речкой – нежные стада.
Убей и грех прикрой».
Еще добавило: «Беда
Грядет, и ты держись.
Река наденет шкуру льда.
Уйдет под землю жизнь»…
Он внял по-своему завет:
Он ветки жег в крови.
Стонало дерево сквозь бред:
«Живи. Живи. Живи»!
И снова вышел он, незряч.
И снова нож в крови.
Шепнуло дерево: «Не плачь!
Полшага до любви».

3.Здравствуй, белый журавль
***
Здравствуй, белый журавль, на дороге моей
У забытых могил и разорванных  дней.
Чувство горькой тоски отлегло, отлегло.
Побелело мое вороное крыло.

Здравствуй, белый журавль, на дороге моей.
Улетай, отобьешься от стаи своей.
Ведь не будет ни неба со мной, ни гнезда.
Улетай. Замерзает на реках вода.

Непонятная белая птица моя.
Мои руки пусты: ни силков, ни ружья.
Подхожу – не летишь. Отхожу – не летишь.
Беспощадно-доверчиво в душу глядишь.

Здравствуй, белый журавль по осенней поре.
Мне не вклинится в розовый клин на заре.
Там меня заклюют. Здесь – тебя засмеют.
Попрощаемся. Есть еще десять минут.

***
Ко мне примчалась радость в новых  башмаках.
А у меня сидели ландыши и пиво.
Гармошка пересчитывала пуговки свои,
Пусть неумело, но забавно.
Потом – традиционный аэровокзал и … точка
(Атлас  мира на странице тридцать восемь).
И так напоминали сердца стук
Удары писем о почтовый ящик.

***
Твое лицо так близко,
Как будто я гляжу на византийскую икону.
И дошутилась же судьба до нашей встречи.
Планетка наша мускулиста,
А слово синее ЛЮБОВЬ
Вдруг превратилось в речку.
Умеешь плавать?

*** 
Твои глаза,
Как проруби в реке,
Твои слова,
Как замки на песке,
И губ жестоких жгучая печать,
И суховей дыханья одичалый,
Нежности великолепье
На шее камнем?
Амулетом ли?

***
Узы – не цепи. Вольному – воля.
Снег – это узы неба и поля.
Свет – это узы солнца и лета.
Дождь – это узы тучи и леса.

Узы – не цепь для дворовой собаки.
Летное поле. Красные маки.
Я улетаю. Ты остаешься.
Маки мне рвешь, словно пьешь – не напьешься.

Летное поле. Красные маки.
Хлещется ветер о летные знаки.
Я улетаю. Ты остаешься.
Маки мне рвешь и ни в чем не клянешься.

*** 
Жары ослабла западня.
Осколки звезд упали с неба.
Дохнула осень на меня
Предчувствием стихов и снега.
Туман осыпался с полей
Моих черновиков незлобных,
Где наше лето все в изломах
Непониманья и дождей.
Ты ждешь прихода новой эры
Любви,  добра и чистоты…
Рвут женщины в пустынном сквере
Полузамерзшие цветы.

*** 
Что с тобой?
Да просто налегке
Приходил последний снег сегодня ночью.
Окна залепил стеклом молочным
Да ветра гонял на чердаке.
Что с тобой?
Уже земля тепла.
Светит снег пасхальною глазурью.
Может, отвернешься, брови хмуря,
Ощутив свободы два крыла.
Что ты брови хмуришь поутру –
Дом уже не шелк, а власяница?
Ни любить не хочешь, ни молиться,
Ни, как прежде, веровать добру.
Отпущу тебя я по весне.
Полетай-ка голубем бумажным.
Стукнешься в мое окно однажды.
За последним будет первый снег.

***   
А помнишь, ветер наших душ
Торил невидимые струны,
Что, задыхаясь, гасли луны
И падали в речную глушь?
Их зыбкие отображенья
Всплывут в низовиях Оби,
Моля неслышно: «Не убий
Святое это напряженье».
Озноб, подобно наводненью,
Врывался в майскую жару,
И вспыхивали наши тени 
На этом солнечном ветру.
А нынче, яростно-красна,
Луна царит на небосклоне.
Не убывает. Не заходит.
И реки высохли до дна.
А мы глядим в речную сушь,
По руслу, задыхаясь, бродим.
И только валуны находим.
А помнишь ветер наших душ?

***
Взглянула в глаза беспощадность.
Отпрянули нежность и страсть.
А музыка вечного счастья
На тысячи звезд взорвалась.
Наивной душе в назиданье
Я горстку тех звезд прихвачу.
Из черного древа познанья
Тяжелую лодку свинчу.
Ревнивые космы химеры,
Проклятья испуганный жест.
Приваривай цепи к галере,
Хромой газосварщик Гефест!
Как шпагу проглотим пространство,
Упьемся кромешною тьмой.
Прощай, ненасытное братство.
Колотится стих за кормой.
Земная свистит атмосфера
В звездами прожженный карман.
Восходит суровая эра,
И с весел стекает туман.

*** 
Ударит холодом разлук,
Слепою снежной стаей
Нагряну.
                Прилеплюсь к стеклу.
Умру или растаю,
Когда почувствую окно
В обитель нашей доли,
Где все я ставила вверх дном
От нестерпимой боли.
А ты морозный мой узор
Цветами штор дополнишь.
Погасишь свет.
Погасишь взор.
И ничего не вспомнишь.

*** 
Не приближайся! И не приближай.
На твои письма нынче урожай.
А твой в слезах не растворимый почерк
Мешает мне услышать дочку.
А дочь моя на дудочке парит,
А дочь моя на дудочке играет,
С травинки на цветок перелетает
И вещими словами говорит.

Серебряная осень под ногами.
Не приближайся, Господи, прости!
Пошли дымы полынными кругами.
А дочь моя на дудочке свистит,
И песенка ее еще мажорна…
Кипит смола в котлах многоведерных –
То горожане – шустрые стрижи
Рулонной толью кроют гаражи.

Твои неукоснимые шаги
Так шелестны, что не слыхать ни зги.
Где моя дочь на дудочке играет?
Где моя дочь на дудочке парит?
Уже под стрехой гнезда проверяет.
На красно солнце пристально глядит.
Мне дудку в ноги бросить норовит.

Конвертов оглушительный дурман.
Скажи, зачем бинты смертельной ране?
Прости меня, почтовый графоман,
Кусок письма гремит в моем кармане.
Его бросаю в топку. Черный чан,
Огню послушный, медленно кренится,
Как наших снов бездонная криница,
И обдает – ни искры, ни золы.
Медлительны ожоги от смолы.

А дочь из-под небес:
«Курлы…Курлы».

3.ДО ВСТРЕЧИ НАВСЕГДА

*** 
Еще один виток полета бумеранга.
Года у наших ног, как тени от берез.
Нам выпало родство мучительного ранга:
Ты хочешь новых слов, ты хочешь новых слез.
Ты слушаешь меня. Я умереть готова.
Опять в твоих глазах знакомая тоска:
«Проста твоя слеза и смертно твое слово».
И вновь твоя рука созрела для броска.
Твой верный бумеранг опять готов к полету.
И скорость на щеках немеет коркой льда.
На этом ли, на том прелестном божьем свете
До встречи навсегда.
                До встречи навсегда!

***
Осела земля над забытой могилой,
И адовы ветры сквозят.
И небо ладонями уши закрыло –
До них докричаться нельзя.

И кто-то другой мимо кладбища ходит,
Седыми глазами глядит,
И в полубреду его строки доводит,
И болью ушедшей болит.

И, может быть, я, так поспешно лаская
Твой облик, чуть зримый в тиши,
Несбывшейся, вечной любви потакаю
И воле бессмертной души.

Мне многое дрёмы мои нашептали -
Давно ничему не дивлюсь…
А как же тебе в этой вечной печали
Немых неосознанных чувств?

***   
В часы бессонного ночлега
Все повторяю путь дневной –
Пересекаю шар земной
Равниной сумрака и снега.
Ты задыхаешься от бега,
И сердцу горько в пятерне,
По исчезающей лыжне
Летишь, летишь навстречу мне,
В глазах – отчаянье и нега.
За эти очи в две мольбы
Под легкий снеговей судьбы
Какие горы я отрину?
Какие реки опрокину?
Каким богам земли и неба
Я брошу мысли и мечты?..
В моих руках – равнины снега.
Но снег небесной чистоты.

*** 

К чему это роза в канун декабря
Поспешно бутоны свои набирает?
Сгибаю и в хвою ее пеленаю,
Шипами ладони свои обагря.
К чему это сердце уже поутру
Ликует в преддверии года Собаки,
Когда гороскопы и прочие знаки
Раздор предвещают, хулу и хандру?
Но жизнь мне подружка, но смерть мне сестра,
И юность еще временами щедра,
И снег перепутан зеленой травой…
И трудно быть мудрой змеей вековой.

***   
Еще в ресницах дремлет взор,
С которым рядом солнце меркнет –
И я - борзой равнинный ветер
В объятьях непреступных гор.
Лишь очи озарят лицо
И скулы скорбные якутьи –
И я, как ветер на распутье,
Теряюсь и теряю все.
И снег уходит из-под ног,
Переставая быть опорой,
И след мой вовремя и впору
Воде, что хлынет вдоль дорог.
Новорожденная вода.
Новорожденные криницы.
По журавлиным вереницам,
За журавлиные года,
За журавлиною журбой
По этим вечным снежным дюнам,
Где в облике святом и юном
Опять увижусь я с тобой.

***
Все сожгла. До последней лучины.
Не согрела, любя и скорбя.
Как от церкви святой отлучили,
Отключили от сердца тебя.
Разлучили, на лаврах почили.
Дай им Бог и любовь, и покой.
Скоротаю и эту кручину.
Оставаться в живых не впервой.
Но смиренье свое презирая,
Полоумна, слепа и стара,
Все я ветки с земли собираю
И вершину ищу для костра.

***   
Опять, как в тот медовый год,
Зима щедра  и не сурова.
Волна покрова снегового
Почти до ставен достает.
И только вьет и вьет, и вьет 
Метель святого очищенья
Да так, что даже на Крещенье
Господь мороза не пошлет.

Опять, как в тот метельный год,
Секунды скручены в бутоны.
Я их не срежу и не трону,
Пока еще семь лет пройдет.
А в год седьмой, как в день седьмой,
Труду страданья нуден отдых.
И да качнется вольный воздух
Над чашей радости земной.

Метель метет – метет – метет,
И бес в ребре ей подвывает,
И под ребром не остывает
Запретный плод. Заветный плод.

***
Тенистый сад и дом старинный,
И вход торжественный с лица
Другой, забытой половины
И потаённого крыльца
Не помнят. Дверь давно обсела
В быльем поросшую траву,
Цветы минувшего веселья
О прошлом грезят наяву…

Стоит крыльцо, луны касаньем
Озарено. Погружено
В свои раздумья, вспоминанья…
И вроде, незачем оно.
***
Снегами и стихами Блока
Слова любви твоей ушли.
И стало пусто, одиноко
В немых окрестностях земли.
Порой лишь чувствую тепло:
Твоя душа неслышно ходит,
И от меня беду и зло
С улыбкой горестной отводит.

***
Бывает, что на сонный городок
Обрушится осеннее смятенье:
Листва, еще живая – наводненье –
Пятнистый и лоснящийся поток.

Ветра, ветра, который день подряд.
Листву не выметешь и не сгребешь лопатой.
Плакаты: «Осторожно, листопад!»-
Такие непривычные плакаты.

Спрессованный из листьев гололед:
Буксует грузовик, такси заносит
На вираже. И сипло дышит осень.
И что ей дальше делать, не поймет.

4.ЛУННЫЕ ДРЕМЫ

***

Час молчания Луны.
Скоро месяц народится.
Снова сон чудной приснится,
Будто Солнце, словно птица
Бьет крылом и все стремится
Залететь за край Луны,
Обогреть свою сестрицу
С охлажденной стороны.

А пока мочит Луна,
Полнолунная погода
Не дает тебе прохода.
И душа твоя мрачна.

Только небо отболит,
И рожок прорежет мякоть.
Станет месяц юный плакать,
(Ах, как сладко слезы лить!)
О безбрежье звезд небесных,
О тщете забот телесных,
О разлуках безвозмездных,
И безгрешности молитв.

***
Лунные дремы, лунные кратеры,
То ли дарёны, то ли украдены.
Вспыхнут колечки незримых оков -
Сонные нимбы вкруг наших голов.

Лунные слепни, лунные вздроги.
Спим в наших клетках, как полубоги.
Солнце в наш сон не зайдет напрямик -
Держит заслонку Лунный старик.

Лунные ады, лунные сходни.
Что тебе надо, Дед доиконный?
Облик твой зыбок – то мал, то велик.
Страж наших зыбок – гнилой боровик.

Лунные плутни, лунные сводни.
Знает могучий старик-греховодник,
Помнит лукавый упырь-сердцелов
Рифму смертельную - кровь да любовь.

Лунные блудни, лунные тиши.
Водит сомнамбул послушных по крышам
Хвори падучей седой поводырь,
Нити паучьей Лунный Мизгирь.

Лунные дрёмы, лунные знаки.
Воют и цепь обрывают собаки.
Солнце цыганское, магии страж.
Бремя гигантское. Лунный мираж.

***
Рябит потолок каруселью,
И стены сдвигает хандра.
Мой дом – этажерку панелей
Январские хлещут ветра.
Озноб – в миллиарды иголок,
И каждая – яд сатаны.
А небо, как врач ларинголог,
Включило прожектор луны.
Земные, небесные силы
Не ровня друг другу в сей час.
Твое отраженье, Ярило,
Клубится и корчится в нас.

***
Мой брат, мой недруг, мой сосед,
(лицо белей луны),
Зачем ты слушаешь мой бред –
Наветы сатаны?
Очаг веселия погас –
Тебе пора домой.
Иль поджидаешь смертный час,
Соперник нежный мой?
Напрасно. Плоть моя сильна:
Исчезнет, но не вдруг.
А речи – тяжелей вина.
Постерегись, мой друг.
Мой разум ревностью разъят,
Душа ушла давно.            
Лишь полноликий лунный взгляд
Ворожит нам в окно.
Какая черная река
В глазах твоих, родной?
Плеча коснулась вдруг рука –
И рухнул, ледяной.

***
Сколько лет истекает Вселенная светом.
Подражая луне, на земле эдельвейсы цветут.
Поднимают к луне свои мудрые головы волки.
Подвывая луне, излагают поэты сонеты.
Сколько лет истекает Вселенная светом…
И молчит, как береза с весенним разрезом.

ВЕНОК СОНЕТОВ
                «Мы не приобретатели.
                Мы изобретатели. Мы –
                Новый род люд-лучей.
                Пришли озарить вселенную.
                Мы непобедимы».
                Велимир Хлебников               
               
1.
Окно – бессменный календарь,
Клочок ночного неба малый.
Внизу качается устало
Слепой, растерянный фонарь.

Фонарщик, укрути фитиль,
Пусть осень улицу проветрит.
Ее посланья без конвертов,
Не глядя, растоптали в пыль.

Небесный свет в оконной раме,
Как поменяться нам ролями?
2.
Как поменяться нам ролями,
Живая плоть и белый свет?
Безмолвны спектры столько лет
И немы энцефалограмы.

Природа, я не  властелин,
Твое дитя и  продолженье.
Боюсь нелепого вторженья
В туманности твоих вершин.

Ты создала меня во тьме
В порыве самоосознанья.
Я угадал твое желанье:
Ты видишь зеркало во мне.

А небо – шлифовальный камень
И звездный шорох над полями.
3.
И звездный шорох над полями
И над моим окном витал.
Я в эту ночь стихи читал
И слушал запись с соловьями.

Задачу в первый раз решился
Решать в лирическом ключе.
Как будто на моем плече
Сидела синяя жар-птица.

Я вспомнил плоский путь познанья:
Колонны цифр и формул строй.
И – как развенчанный герой,
Упал к подножью мирозданья.

Жесток и ложен мой словарь.
И я – земли немая тварь.
4.
И я – земли немая тварь.
И снова я читаю Блока.
Старинные вдыхаю строки:
АПТЕКА, УЛИЦА, ФОНАРЬ.

Аптекарь, яда не пролей,
В твоих весах гуляет ветер,
Отмерь-ка долечку бессмертья
Любви единственной моей…

Был снег, как белая зола.
Стоял все тот же звездный шорох.
Моих расчетов гулкий ворох
Ты сдвинула на край стола

С улыбкой горькой похвалы…
О, как мне вырваться из мглы?
5.
О, как мне вырваться из мглы?
Закон ты первая открыла,
Но беспощадно пощадила,
Дав доразвязывать узлы.

Ты говорила: «Посмотри,
У чувства нет границ и формы.
Так не услышишь звук валторны
Без атмосферы и игры

Стихийных сил внутри планеты»…
Речей твоих бежал мой слух –
Другим путем блуждал мой дух:
Как время заточить в кассеты,

Как сбить сознанья блокировки,
И как продлить свой век короткий?
6.
Но как продлить свой век короткий?
Нет, не бессмертия хочу:
Доверить мысль свою лучу,
Отбросив тело, как обмотки…

А за пределами Вселенной
Ты жжешь сигнальные костры.
Земных пределов тленный пленный,
Вдыхаю звездные миры.

Побудь еще совсем немного
В гостях у Времени-реки.
Пущусь с лучом вперегонки -
Ведь донести к тебе не смогут

Меня космические лодки -
Летающие сковородки.
7.
Летающие сковородки,
Свои орбиты вам тереть.
Но ты перехитрила смерть
И гравитации веревки.

Метнулась, обгоняя свет…
Я это осознал не скоро.
Вот так, смятению покорный,
Не видит ничего поэт.

И в том греха большого нет.
Всегда ли зряч, который светит?
Ведь слепы гипсовые слепки
Богов античных столько лет.

Открытья – вечности послы,
Медлительны и тяжелы.
8.
Медлительны и тяжелы
Шаги к предельному значенью -
Стать сутью зрячего свеченья
Огня – ни искры, ни золы.

Я знаю, сбудется мечта,
И дух мой вырвется на волю.
Как незасеянное поле,
В объятья ляжет темнота.

Природа, бесконечный вихрь
Мелодий, ритмов, превращений,
Энергетических ступеней,
Что вижу я в глазах твоих?

Закон космического дня:
Дать свет, сгорая без огня.
9.
Дать свет, сгорая без огня,
Зовет летящее пространство.
Не освоения, а братства
Мой космос хочет от меня.

Вооруженной до зубов
И власти жаждущей планете
Казался темой для сонетов,
Игрой замысловатых слов

Мой труд. Военные чины
Посты науки возглавляли,
Сыны жестокой магистрали
Ее величества – Войны.

Наивным им казался возглас:
Согреть вселенскую промозглость!
10.
Согреть вселенскую промозглость.
Так давний предок мой мечтал
Расплавить лед, что заковал
И Северный, и Южный полюс…

Не взять ни книг, ни звездных карт,
Ни музыки Земли тревожной…
Как это было не похоже
На прежний межпланетный старт.

Что перегрузки расставанья,
Разрыва уз твоих, Земля?
Но кровь и плоть испепеля,
Расплавить цепи мирозданья.

Сказать: «Прости, Луна и звезды»!
И – за твои пределы, Космос.
11.
И за твои пределы, Космос,
Моя любимая ушла…
Слова: «Вселенная мала»,
По ним ты свой сверяла компас.

Открыв для биовещества
Динамику гиперсмещенья,
Не зная тайны возвращенья,
Ты все-таки была права.

Я слышал твой беззвучный зов,
И Андромедова туманность
Твоим дыханием казалась.
Сквозь волны звездных сквозняков

Сквозь бездну мрака и огня,
Мой Космос, отпусти меня.
12.
С любовью отпусти меня.
Возьми мой дар запоминанья
И жажду вечную познанья
Под смех крылатого коня. 

Я – света свет. Я воспаряю.
Светло, Вселенная, светло!
Впитай в ладонь мое тепло,
Осенний Космос, замирая!

Скажи, не сдерживая слез:
«Мой сын шагнул из колыбели»!
…И августейшие, летели
На землю капли светлых звезд.

В душе немой и заскорузлой
Рождался мир шестого чувства.
13.
Рождался мир шестого чувства
В немой космической душе.
В объемном черном чертеже
Реки времен сверкнуло русло.

И время хлынуло в него,
Вобрав мою тоску и верность.
И зримо обрело трехмерность
Невидимое естество.

И за пределом мирозданья,
Где милая меня ждала,
Река запреты сорвала,
И рухнул лед непониманья.

И ярко высветились сгустки
Любви, предвиденья, искусства.
14.
Любви, предвиденья, искусства
Материальные тела…
В саду, где музыка цвела,
Сверкали всполохи предчувствий…

Ну кто бы мог предугадать
Миров неведомых слиянье?
Но неожиданно земляне
Друг друга стали понимать…

На стоэтажной высоте
Все та же сумрачная келья.
Кипят уже другие зелья
На термоядерной плите.

И разрисовано в январь
Окно – бессменный календарь.
15.
Окно – бессменный календарь.
Как поменяться нам ролями:
Ты – звездный шорох над полями
И я – земли немая тварь?

И как мне вырваться из мглы
И как продлить свой век короткий?
«Летающие сковородки»
Медлительны и тяжелы.

Дать свет, сгорая без огня,
Согреть вселенскую промозглость,
Чтоб за свои пределы Космос
С любовью отпустил меня

В заветный мир шестого чувства
Любви, предвиденья, искусства.
             1977г.

ПОЭМЫ

ЧЕРДАК               
                «Ты, братец, любишь Русь, 

                Как заработок верный.

                Я ж не люблю ее

                Из-за любви чрезмерной».

                Иван Франко
1.
Прибежище, памяти верный собрат,
Хранитель, казалось бы, сорного хлама,
Чердак, над пластами житейских утрат
Пронизан ветрами.

Надежно ветрами чердак защищен:
Ничто не задержится, не заживется.
А пульс временной до того учащен,
Что сердце не бьется.

А выше – лишь крыша и звездный хорал.
Летучие мыши выходят в астрал
И сеют, праадовы внуки,
Свои ультразвуки.

Со свистом, что больно дышать и смотреть,
По кругу врезаются в синюю твердь,
Минуя трехмерное зренье,
В свое измеренье.

Мое измеренье – запретный чердак.
Здесь думы и дремы качался гамак.
Нет счета его сокровенным узлам…
Здесь век разломила, как хлеб, пополам.
2.
 Мой Лемберг*, мой лепет, мой храм на юру,
Пасхальность каштановых свеч.
Мы здесь в оккупантах, но мне по нутру,
Мне по сердцу местная речь:

Украины сок - земляничной поры
По жилам младенческим нежно струится,
И Польщи – песчаную осыпь с горы
Пикируют птицы.

Мой Лемберг – брусчатка, гранит-мрамора,
Тяжелые брамы,** балкончики-ганки.
А дети в бетонном колодце двора
Бледны, как поганки.

Мы круг начертили, на нем – рубежи:
Моделька нехитрая белого света.
Во вражеский сектор кидаем ножи,
Лихи и отпеты.

На всякую эру – свои землемеры,
На  всякую веру – свои акушеры.
Мой Лемберг – химеры за каждым углом,
К примеру, консервы с толченым стеклом –
Продукция скрытого войска Бандеры…
Мой Лемберг – туманна твоя атмосфера,
И так ядовито твое обаянье…
А вот музыкантишки за подаянье
Воскинули затхлые скрипочки в небо,
Пиликать, что Польща еще не сгинева.
Еще не погибла старинная Польша,
Пока серебрушки летят из окошек.

Расстроенных скрипочек голос нелеп
В колодце двора, так похожем на склеп.
Монетки о каменный пол во дворе
Взрывались, как капли дождя на заре.
Акустика грота. Кошачий хорал.
И редкого солнышка робкий прогал.
3.
Мой Лемберг, крылатый мой каменный зверь.
Огромна, скрипуча и кована дверь,
Преграда, заслонка в запретный чердак,
Где выход на крышу и солнца маяк.
Но рядом под стрехой недремлющий глаз –
Пан Крукор живет, трубочист-верхолаз.
Он крепче железных замков и дверей,
Проворней своих сизарей-почтарей.
Порой к чердаку и добудем ключи,
Но тут же по крыше его кирзачи.
4.
Нашего детства задворки-дворы,
Там, где трясли-выбивали ковры,
Там, где сушили рванину-белье,
Где допревало в баках гнилье,
Крутится неба клочок голубой,
Пан Колосовский нас гонит метлой.
Крутится- вертится дворник-швейцар:
Моет он двор и метет тротуар.
5.
В то лето с трофейною лентой «Тарзан»
Повадки у нас обезьяньи.
Шнуры и веревки, как стебли лиан,
Свисают. Орем и тарзаним. 

- Гэй, пан Колосовский! – пан Крукор кричит,-
Звучит перекличка, как выстрелы-залпы.
- То быдво нэ буво бы ту Взапольщи!
- Ой, бисови мавпы***!
6.
Всем телом железным под нами дрожа,
Пожарная лестница в небо несется.
Уже одолели мы три этажа.
И – сердце не бьется.

Пан Крукор, сапог твой я вижу вверху -
Ты крыши хранишь от детей и пожаров.
И пан Колосовский внизу начеку
С метелкой ударной.

Ликуй, таракан, на тарелке двора,
Метелка твоя и востра, и шустра.
Храни лоскуточки, столетний бирюк,
От наших сорочек, юбченок и брюк.
7.
Дразни и подначивай жажду свободы!
К небесному своду – по громоотводу!
Вмурованы в стену крюки-костыли
И трос, ускользающий в недра земли.

При солнечном свете и звездном, и лунном
Будь благословенна, моя Джомолунгма –
Души тяготенье к вершине вершин,
Мое восхожденье в полсотни аршин.

Шипит штукатурка и трос мой искрится
О том, что всему суждено заземлиться,
Но, трос, ты начало берешь в небесах.
Мой гений, дай сил дотянуться,
На миг раствориться, сомкнувши глаза,
И в полночь очнуться.
8.
Над звездною крышей
Летучие мыши,
Летучие выси,
Летучие мысли.
Летучие веси над крышею млечной.
Мне отроду вечность,
А здесь – только десять.
Короткая вечность
И вечность мгновенья
Вся в дырьях, как бабкина юбка в коленях.
Те дырки на юбке работали пятки:
До года плясала я здесь без оглядки.
Когда же с колен я скользнула под стол,
Остался от юбки корсаж да подол.
9.
В том детстве над Львовским колодцем двора
«Осла» Апулея листают ветра.
Я с книгой на крыше.
Обзор – в горизонт.
И вольная воля.
И вечности зов.
Мой Лемберг, навеки зеница очей,
Взлетаю в потоках вечерних лучей
И, словно земли не касаясь, бегу,
Себя позабыв на твоем берегу.
Ни ног подо мною, ни крыл за спиной -
Затеяла вечность горелки со мной.
Но так не на равных струилась игра -
К рассвету мне снова в скорлупку пора…
10.
На газовой плитке чугунный утюг.
Я глажу и память сверяю на слух.
(В верхах хрестоматии наши верстали)
«Первый сокол Ленин, второй сокол Сталин.
А кругом летали соколята стаей»…

А в школе, как в поле, гуляют ветра.
Вдоль стен коридора молчит детвора.
Где маски на взрослых, взиравшие ниц?
От них только горстка растерянных лиц.
Из черных динамиков – траурный хор…
Душа моя с телом ведет разговор:
«Я знаю, рукой не ухватишь огня…
На несколько вздохов отпустишь меня?
Помчусь я быстрее и легче зари.
А ты, словно в речку нырнули, замри».

Летит, одинок, обезбожен и вдов,
Мой дух, телеграфных держась проводов,
Туда, где по краю обуглился стяг,
Где люди, рыдая, несут саркофаг.
«Душа, возвращаться назад подожди!
Живому народу – живые вожди»!
А тело на скорбной линейке стоит
И в горе поверить себе не велит
И смотрит, спиною за стенку держась:
Учители плачут, детей не стыдясь.
«Душа, возвращаться назад подожди!
Живому народу – живые вожди!
Возьми меня, вечность, Его пощади!
Живому народу – живые вожди»!
11.
Из школы додому сквозь плачь я брела.
Безногий солдатик, седой добела,
Равно на юнца и на старца похож:
«Дивоча-дивоча, чего ты ревешь»?
Кивнув подбородком на траурный флаг,
Ему я в ответ поприбавила шаг.
-- «Дуреха-дуреха», - юнак простонал,
По-старчески сплюнул и сгинул-пропал.
12.
Ия Прокофьевна. Ия Прокофьевна.
Ваши румынки железом подкованы
И оторочены заячьим мехом.
Голос по школе мечется эхом.
Ия Прокофьевна, Ия Прокофьевна,
Жаль, что фамилию вашу не помню я.
Плоскость лица вам досталась из Азии,
Жесткость короны – в царской гимназии:
Коски седые головку венчали…
Как вы на нас вседержавно кричали…
Ия Прокофьевна, Ия Прокофьевна,
Ходите вы петушиной походкою.
Снова – линейка у нас в коридоре.
Горе мальчишкам не стриженым, горе!
Мы ту линейку забудем едва ли:
Хлопцам в чубах вы кресты выстригали.
Ия Прокофьевна, Ия Прокофьевна,
Нашего брата клевать не рискованно.
Вы б генеральского Ваську общипывали.
Мы ж – безотцовщина, голь беззащитная.
Правда, у Юрки в полковниках отчим.
Только и с отчимом Юрке не очень:
Бьет его отчим  военным ремнем.
Крики «СПАСИТЕ»! Слышит весь дом.
Но при медалях отчизны защитник.
Нет и у  Юрки на свете защиты.
13.
Бомбоубежища.
Бомбоубежища
До Лычаковского кладбища-лежбища.
В звезды смотреть – растворишься-забудешься,
А под землей – в катакомбах заблудишься…
Бездны великие,
Малые бездны
Жажды народной,
Воли железной…
Бездна судьбы, заточенной в глуши,
И неприкаянность детской души.
14.
Крыши-солярии, в чернь загорелы,
Мы покидаем ваши пределы.
Прах чердаков, круговерть панорам
Мы оставляем вольным ветрам.

Громче гремите, горны-фанфары!
Вместо тарзанок – бестстеллер Гайдара.
Галстуков шелк. Пионерский задор.
Брамы открыты, и новый простор.

Как одинокий шукает товарища,
Так мы искали штаба-пристанища.
За гаражами, где бревна и тёс,
Мы набрели на фургон без колес.

Взяв телефоны, жестянки, рули,
Мыли фургон и отважно скребли.
Мы не играли. Мы жили всерьез…
Сколько надежды и веры до слез…

Сбегаем в школу. Зубрилам подскажем.
Снова к Гайдару, а штаб наш загажен.
Снова Тимур наш скучает в углу,
Глядя на швабру, скребок и метлу.

Как оказалось, пан Крукора Юзик,
Вечный проныра, стукач-подхалюзник:
- Ваше сиття! Ваше смиття!
Пан Колосовськый нэ мае життя! -****

- Что ж это, наши битые склянки?-
- Ваши сородычи кыдають з ганку.
Мало хиба вам своеи зэмли?
Гэть, москали! Гэть, москали!-

- Но Взапольщи твоей сказочной, Юзик,
Ты б не заламывал новый карткзик.
Босым ходил бы, и всяк тебе – пан.-
- Хай будэ пан, абы нэ хам!-
15.
Мой Лемберг, бывало, брожу, как во сне,
Под близким господним фланелевым небом
Под музыку готики древних камней
И магию снега.

Открыто. Вхожу в освещенный костел,
Безбожница, храма порог преступая.
И веры чужой сокровенный костер
Меня обступает.
Я вижу, стоит на коленях народ
И, плача, под звуки органа поет…
Великий орган, переводчик небес,
Я силы теряю, дыханье и вес,
Я только – пылинка чужого огня,
Чужая молитва возносит меня.
Не знаю, на что уповают, молясь…
Но я разделяю их муку и страсть.
16.
Мой Лемберг, мой Лермонт, мой демон седой
С подземною сточною речкой Полтвой.
Туман моросит, ветерок ли сквозит,
В обшивку ль телесную космос свистит,
А может быть, память чуть слышно сигналит
Об очень возможном и раннем финале.

Полтва в том апреле бурлила в канале.
А крышки на люках тимуровцы сняли.
17.
Мой Лемберг, покрышки от люков твоих
С тавром в виде льва и германского «Lemberg»,
Скатившись брусчаткой твоих мостовых,
На свалку влетели.

Приемщик – могучий упырь на весах.
Он, с гирями лихо мешая каменья,
Царил, и в его оловянных глазах
Цвело вожделенье.

Он все принимал у детей и ханыг:
Распятья со склепов, лампадки из храмов,
Тома внецензурных встревоженных книг -
И все – в килограммах.

Военных театров тяжел реквизит:
Крыло самолета, раздолбанный дизель,
Расплющенный танком лихой лимузин,
И – ведрами гильзы.

Следы заблужденья солдатских сапог,
Медали, протезы, сомнений клубок -
Все в топку забвенья старьевщик кидал…
А дым – на моем чердаке оседал.
18.
Утро морозное черное зимнее.
- Кто там стучит? -
- Видчиняй! – Господыня!
Маслычка трэба чи молочка? -
Бабушка шарит на дне кошелька…
- Грошей нэма? Почекаю. Позычу.-*****
- Грейся чайком…-
                До чего непривычен
Ватника дух, кирзачей и овчины…
Не городской – деревенской кручиной
Сердце в те утра мое источалось…
Я засыпала… И ладно сплетались
Два разговора из речки одной -
Бабки молочной и бабки родной.
19.
Это чье же мычанье в кромешной ночи
И погощиков злые бичи?
Целый город запружен домашним скотом.
Рев и крики. Проклятья и стон.

Не справляется бойня. Трамваи стоят.
Третьи сутки коровы кричат.
Вдоль несметного стада, впритулку к стене,
Господыня бредет, как во сне.

Вся черна. Губы сжаты. Глаза – как броня…
- Господыня! Почто не глядишь на меня?
- Ой, москали-москали-москали!
Мало хиба вам своеи зэмли?
20.
Государство мое-господарство… Страна!
Сколько ты в закромах посгноило зерна,
За кордон раздала за здорово живешь,
А скотины народной пустило под нож?
Я – твой москаль. И на мне и поныне
Грех за корову твою, Господыня.
В снах в это страшное стадо вхожу--
Бурку-Буренку к тебе привожу.
21.
Чуть качаются деревья -
В небе лета ветер реет.
Дух цветения акаций.
Было Ванде лет пятнадцать.
Свет магнолий осиянный.
Был у Ванды юный Яник.
Головой касался неба.
- Кохам тебе! Кохам тебе! -******
Так глаза его сияли
Ванде, что жила в подвале…

Как по стеклам – бритвой ржавой:
Ванда в Польшу уезжает.
У нее отец в Варшаве,
И Отчизна, и Держава….

Львов поляки покидали.
Целовали каждый камень.
То, что нажили веками,
За бесценок отдавали.

На базаре продавали
Серебро своих фамилий.
Свои склепы-погребальни
Крепко-накрепко закрыли.

Мы коснулись этой боли…
Яник карту резал в школе,
Яник письма жег в Варшаву,
Яник скрежетал проклятья…
Разбегалися понятья:
Родина, Земля, Держава.
22.
Мой Лемберг, мой ледник, твои фонари
Немного согреться зовут мою память.
Фонарщик, ты факел зажег, и горит 
Твое первобытное пламя.

К горелке ты факел подносишь едва –
Фонарь наполняется светом неспешным…
Угрюм, молчалив, невесом, как вдова,
Летучий и пеший.

Когда фонари корчевали, как сад,
Ты в Польшу отпрянул, не глядя назад.
23.
Пан Крукор в Канаду к родне улетел:
Ему причиталось от деда наследство.
Один только голубь, красивый как мел,
Приходит погреться.
Ответь, белоснежная птица-почтарь,
Зачем нам Небесная книга-букварь?
И кто мы – прообразы ангельских крыл,
Иль злые потомки макак и горилл?

А было бы небо театром актерским,
Чердак мы бы сделали будкой суфлерской.
Отладив обратную связь с небесами,
Святое писание переписали.
И как же суфлеры мудры и смекалисты -
Из вечности вырвали мы апокалипсис.
24.
А пан Колосовский притух и пожух.
Цветы на газоне его подзавяли.
В подвальной служебке залез под кожух
И дышит едва ли.
Лишь изредка ночью, скукожен и мал,
Выходит погреться о лунный прогал.
Он в сторону крыши метелкой грозит.
И «Бисови мавпы» - неслышно кричит.

А вот катафалк – распятье во лбу,
И в тройке коней погребальная нега.
И дед непокорный плывет во гробу.
И голуби – небо.

До встречи, мой первый наивный тиран!
Но не было чище на свете двора.
PS
И мне трех свечей кочегарка коптит.
Но время задуть эти свечи летит.
Пляшу, как у бабки, в коленях судьбы.
И хочется вскинуться ей на дыбы.
Цыганке-судьбе не хватает холста.
И вот уж волнятся не юбки – цвета.
То в пар заморозят, то в лед обожгут.
Но ветры зачем-то меня берегут.
Мой ветер, не ведай цепей и оков.
Сдувай меня с крыш, выдувай с чердаков,
До молнии дай дотянуться.
И в вечность очнуться.
*Лемберг - Львов               
**Брамы - подъезды
*** Этого быдла при Польше здесь бы не было
**** Ваш мусор
*****Открывай! Хозяюшка. Денег нет? Подожду, дам в долг.
******Люблю тебя(Польский)

                1980-2010г.г.

УРБАНИСТИЧЕСКАЯ ПОЭМА
(Ритмы мегаполиса)
1.
Дождь прозвучит кантиленой,
Сонно вздохнут тополя…
Может, начало Вселенной -
Родина наша – Земля?
Может быть, точка отсчета -
То, что летаем во сне?
В учителя нам природа
Птиц подарила и снег…
2.
Когда весной распахана земля
И солнце,
И хочется сбежать с уроков жизни,
Засеять огород, купить лошадку,
И сапоги болотные, и лодку,
И чтоб на чердаке висели сети,
И, просыхая, отдавали илом и рыбьей чешуей…

Когда весне распахнута земля
И сердце,
Так хочется побыть травой и лесом,
Прогрохотать стихией ледохода,
И, как река, расправить плечи,
Промыть окна заплаканные стекла,
И, улыбнувшись, в небо посмотреть.
3.
Ранней весною светится верба.
И «Все на выборы!» - красною краской.
Я – агитатор, хожу по участку,
Списки сверяю…
                Снега на ущербе.
Холм, точно черного хлеба горбушка,
Горстка домишек – кристаллики соли,
Сбоку припека, покрытые толью,
Уголь и хлам берегут сараюшки.
Всяк заходи. Лишь прикрыта калитка.
Жучка цепная тебя не облает.
Ящика нет. Между досок открытка.
Ветер открыто открытку читает.
Дремлют века в деревянных строеньях.
Бревна – старинные свитки преданий.
В скрипе порога – тоска ожидания
Полусоздания-полутворенья…
С шипом качнется связка укропа,
Запах солений из погреба ахнет
В сенцах, рожденный почти до потопа.
Так в овощном магазине не пахнет…

Хлебные крошки горят на клеенке.
Щи натомились – румяная пленка.
Резаной радугой светит селедка.
И голуба недопитая водка.

Мне паспорта старики преподносят:
«Дети уже получили квартиры.
Младшенький служит. Объехал полмира…
Сами сидим: дожидаемся сноса.
Уж приходили. Читали бумагу»…

Холм этот вычтут.
Прибавят к оврагу…

Как бы в музеи,
Кому бы в наследство
Эти щемящие запахи детства?
4.
Брошусь к речке босиком
Утрамбованным песком,
И волна, словно собака,
Ноги тронет языком.
На небесном этаже
Звезд просыплется драже.
Город в речке отразится,
Будто в собственной душе.
5.
Зарастай, земля проворней!
Не зови весенним звоном.
У меня стальные корни
Крепко схвачены бетоном.
Есть, конечно, газосварка…
Трав цветенье беспредельно…
Ну, какая я доярка?
Я коров боюсь смертельно.
Учим мы законы Ленца…
По ночам звенят трамваи…
Час приходит, и младенца
Отрывают, отрывают…
Час настанет, и с Землею
Звездолетчикам прощаться…
Горсточку земли с собою,
Как осколок гравитации.
6.
Она издалека дает нам знаки…
Убьете волка? – честь вам и любовь…
И в лес сбегут бродячие собаки,
И волчья стая возродится вновь.
Не услыхать приветливого лая.
Уже по-волчьи о тоске трубя,
На человека мчит ватага злая,
Чтоб отомстить за волка и себя.

Леса, озера, реки и отроги…
Такая беззащитная на вид,
Природа по краям моей дороги
Моей любимой бабушкой стоит.
7.
Во всем стараюсь быть отцом и домом:
Всем дать одежду, пищу и жилье.
И под моею крышей мегатонной
Живут пичуги, люди и зверье.
Я полюбил хозяйские заботы.
Ращу нейлон, как хлопок или лен.
На чердаке – шмелями самолеты,
И сохнут сети из радиоволн.
По вечерам огнем иллюминаций
Зову гулять, бросайте все дела!
Пещера своего неандертальца,
Наверно, так с охоты не ждала
Своими бесконечными стихами,
Потоками проектов и идей,
Железными моими потрохами,
Лугами первомайских площадей,
Сибирской необузданной свободой
И ритмами упругими в крови
Я – новое явление природы.
И так хочу признанья и любви.
8.
Шесть двадцать утра.
                Ледяное сиденье               
Автобуса.
И появленье ребенка
(в детсад повезли).
Я поспешно встаю.
Спартанский ответ:
«У окна постою».
Шесть тридцать утра.
Ледяное сиденье.
Беру пацаненка себе на колени.
И в силу вступают законы тепла…
«Выходим, Сереженька» -
Мать позвала.
Выходит в скафандре мехов и вязаний,
Двойной рукавичкой махнув на прощанье.
9.
Снимает ночь с меня наручники часов.
Но два будильника уже  на страже,
Чтобы под утро растолкать.
Они, как два солдата, маршируют,
Покуда не усну.
А утро снова свяжет
С автобусом,
Вертушкой-проходной
И той проблемой,
В решении которой, может быть, случайно,
Но мне пришлось принять участие…
Снимает ночь с меня наручники часов…
10.
Машины погасили фары.
Звенят будильники в домах.
А дворник моет тротуары,
Сгребает мусор второпях,
Траву почистит на газонах,
Кусты стрижет, словно внучат…
Своих собаководов сонных
На поводках собаки мчат…
Звенят по лестницам подковки…
Парадной – хлоп, во двор – бултых!
Несутся люди к остановкам,
К воротам ждущих проходных.
Они свой город видят мельком
По возвращении с работ.
А дворник – круглую недельку
И круглый день, и круглый год.
Отправит с мусором контейнер,
Стволы деревьев подбелит,
Накрошит голубям печенья…
Одна беда – радикулит.
11.
Коктейль спектральный света из окна
И света ртутных ламп «дневного света».
Дизайн рабочих помещений оживляют цикламен
Да пышная «прическа» аспарагуса на сейфе.
Подмигиванье цифровых табло,
Рабочая тетрадь,
Отвертка,
Авторучка,
Системы блокировок, гаечных ключей,
Открытые учебники заочников-студентов…
Лишь изредка на снег в окно посмотришь
И удивишься, как успел он стать травой.
12.
Как странно появиться в городе в рабочий день.
Другое освещение,
Поскольку праздная толпа
(в отличие от праздничной)
Не излучает свет, а поглощает.
Как странно появиться в городе в рабочий день.
Патриций доморощенный прогуливает дога.
Стекаются трамваи в бесконечный поезд,
Который никуда не едет,
Но это никого не беспокоит.
Чужие лица на родном маршруте автобуса.
Уж сбились в стаю завсегдатаи воскресного «толчка».
Им нужно все и ничего не нужно.
Как странно появиться в городе в рабочий день…
Такое чувство неприкаянной пустынности
У школьника, сбежавшего с уроков.
Так странно появиться в городе в рабочий день…
13.
-Девочка!
Тебе не страшно там,
Наверху
На кране башенном?
-Восемнадцатый этаж
Мне по пояс.
По-ударному монтаж -
Скорость!
Скорость!
Темпы-темпы! – наш закон
С бригадиром.
Только слышно в телефон:
«МАЙНА!»
«ВИРА!»
Только иней с ветерком
Щиплет ноздри.
Где-то низко-далеко
Птичьи гнезда.
Кнопки – спутницы команд,
Нажимаю.
Но сюда себя сама
Подымаю.
И, со мною, веселясь,
Только вьюга.
Так на мачте корабля
В море юнга.
Восемнадцатый этаж
Мне по бляху.
Скоростной идет монтаж -
Не до страху.
14.
Женщина моет подъезды.
Моет и метет.
Моет и метет.
Выгребает битые бутылки, окурки и прочий хлам.
Женщина моет подъезды.
Иногда сплюнет, заметив лужицу мочи,
Но ведро и швабру не бросает.
Женщина моет подъезды.
Она частенько слышит хмельную брань за дверьми многосемеек,
Но желания осудить не возникает.
Женщина моет подъезды.
Моет и метет.
Моет и метет.
Она могла бы подыскать себе и другую работу,
Но кто возьмется за этот дом, который - сплошь из коммуналок.
И женщина не уходит.
Нельзя сказать, что она любит людей в высшем смысле этого слова.
Просто,
Эта женщина моет подъезды.
Моет и метет.
Моет и метет.
15.
Каждой жилой своей полюбя,
Во князья мы выходим из грязи,
Когда минимум трат на себя,
Остальное – энергия связи.
А по небу плывут журавли,
Они тоже в единстве всесильны.
Арматура бетона Земли -
Телефонный канат многожильный…
Человечество, словно слепец,
Заблудилось – полжизни на войны.
Но прозреет оно, наконец,
Лжи и распрям прикажет: «Довольно!»
До пределов своих дорастет,
В организме едином сольется…
Терпелива Земля. Подождет.
А заряд оптимизма – от Солнца.
16.
Сонная оттепель чмокает рыхлый снег.
Так слепые щенки сосут свою белобрысую мамку…
О чем кричишь во сне
Почти человеческим голосом, моя собака?
Опять за тобой гонится огромная кошка с горящими фарами?
Или мучает жажда стать человеком?
Как покорно ты вытягиваешь шею,
Когда я надеваю на тебя намордник.
Плоть твоя дрожит.
Запах дубленой кожи глушит уличные.
А ведь прислушиваться к запахам -
Возможно, одна из форм твоей жизни или мышления.
Хотя, впрочем, это почти одно и то же.
Так же покорно ты дашь надеть на себя противогаз или скафандр…
О чем, моя собака?
Мне тоже мучительно хочется стать Человеком.
Может, и тебя будит по ночам мой почти собачий крик…
Сонная оттепель чмокает рыхлый снег…
17.
Неспокойно в полуночном мире.
Плещет злоба в радиоэфире.
Ветеран за стенкою не спит.
Комнату пехотит долгожитель,
И в шкафу его парадный китель
На весь мир медалями гремит.
Неспокойно в полуночном мире
Моему соседу по квартире.
И стучит костыль, как комья глины –
От Новосибирска до Берлина
Путь его могилами изрыт.
Неспокойно в полуночном мире.
Годы давят плечи, словно гири.
Самолет над городом летит.
По-над крышей авиодорогу
Мой сосед с воздушною тревогой
Путает и свет гасить спешит.
Неспокойно в полуночном мире…
Три войны соседу по квартире.
18.
Я – СКОРАЯ…
Мои позывные 03
Общесоюзно известны
И общесоюзно бесплатны.
Когда мы постигнем законы гравитации
И воплотим их в жизнь,
Стану мгновенной…

А пока я только СКОРАЯ.
Меня ждут подолгу,
И я рискую опоздать.
А каждый четвертый вызов ложный.

Девочка танцевала на эстакаде.
Она затирала потолок спортивного зала.
И, пока подавали раствор,
Мечтая стать балериной,
Она танцевала на эстакаде…

Я – СКОРАЯ…
В моих силах наложить шины.
В моих силах ослабить боль.
В моих силах отвезти в приемный покой дежурной больницы…
А что, если все девочки-штукатуры захотят стать балеринами?

Я – СКОРАЯ.
Я должна помочь безотлагательно.
И, возможно, я могла бы сделать это и сейчас,
Если бы не каждый четвертый вызов -
                ложный.               
19.
Экскаватор,
Огромный и неповоротливый, как слово экскаватор,
Спал,
Уронив в котлован свою когтистую лапу.
Человек,
Походкой быстрой и независимой,
Как ходят мальчишки, только что начавшие курить,
Пришел его будить.
Человек не поплевал себе на руки, как землекоп,
Не постоял, опустив голову, как дирижер перед увертюрой,
Даже не закурил,
А джигитом в седло любимой лошади
Бросил себя на сидение,
И громадина ожила.
Обычно такая работа делается в шесть движений:
Ковш заводится над котлованом и
Захватывает грунт,
Стрела взлетает и
Отводится в сторону,
Ковш сосредотачивается над грудой выброшенного грунта и
Разжимает кулак.
Но здесь они сливались в одно бесконечное и совершенное,
В стихотворение, развернутое в одну строку,
Брошенное на песчаный берег.
Казалось,
Должно что-нибудь случиться:
Сорвется трос,
Попадется непосильный камень,
Кончится, наконец, солярка -
Слишком долго длится эта кульминация…
Но они торопились дать котлован новому дому.
Упирались в двести лошадиных сил
Плюс одна человеческая…
И брызги камней шипели на солнце.
20.
В деревне жизнь куда длиннее:
Длиннее ночь, длиннее день…
Но люди едут, сожалея,
Из близких сердцу деревень.
Стихи о деревнях слагают,
Стихи под музыку поют…
Частенько город проклинают,
Но всё же в городе живут.
У них в деревне редька слаще,
Белее снег, вкусней вода,
В деревне воздух подходящей…
Но даже в отпуск – в города!
Ритм все быстрее отбивая,
Спешат истории часы.
Толпища мерзнет – ждет трамвая.
Толпа продрогла – ждет такси.
21.
Голосуем: «ТАКСИ!»,
Голосуем: «ТАКСИ!»,
Растранжирив года, экономим минуты.
Умоляем: «ВЕЗИ!»,
Умоляем: «ВЕЗИ!»,
На ходу изменяя маршруты.
А таксист не ямщик,
Песен он не поет,
У таксиста играет транзистор.
Телетайпною лентой шоссе из-под ног.
Ветер в стекла – морзянкой связиста.
Голосуем: «ТАКСИ!»,
Голосуем: «ТАКСИ!»
С площадей в новогоднем убранстве.
Хлопнет дверца, пальто впопыхах закусив,
Заэкранив над нами пространство.
Мы в машине и этим вальяжно-горды,
Мы царим, закурив сигарету.
Мы в машине! И нас не волнуют ряды
Голосующих силуэтов.
Город! Связи людские спаси!
Ты на это способен, ручаюсь.
Голосуем: «ТАКСИ!»,
Голосуем: «ТАКСИ!»,
На продрогшей планете отчаясь.
22.
Снаружи солнце, снег, вода,
Туман и ветры.
И век машины – не года,
А километры.
Свое набегаешь в момент,
Простишься с другом.
А там – на базу ВТОРЧЕРМЕТ
И – к металлургам.
И на дальнейшее гадать
Смешно и глупо,
Родишься «Волгою» опять
Или шурупом.
23.
А кто подумал бы, что музыканты бродячие
Нагрянут в город в джинсах
Длинноволосыми и додвадцатилетними,
Вобрав в себя здоровье всей планеты,
Заполнят электронными игрушками
Кафе, фойе кинотеатров, бары, танцплощадки -
И в небо выдохнет труба аккорды века,
Рожденные еще у колыбели негров?
А кто подумал бы, что эти мальчики
По клину шума городского
Ударят оглушительной музыкой?
И в этом поколение свою гармонию отыщет…
24.
Новое занятье у цыгана:
В домоуправлении – сантехник.
У него служебная квартира
И жена – красавица Зенон.
И звенит панельный дом струной цыганской.
Бричка у цыгана, конь прекрасен,
В палисаднике привязан, мерзнет,
И клубится вкруг него народ.
Бегает цыган коня проведать.
Плавится рубашка из нейлона
На его плечах, еще цыганских,
И шипит, ноги касаясь, снег.
Все коня целует-обнимает,
Все коню на ухо что-то шепчет.
Конь не верит шепоту цыгана
И не соглашается, но ждет…
В пятницу цыган ботинки чистит,
Приодевшись, сходит к брадобрею,
И на бричке понесется в табор
И вернется в понедельник днем.
Как назло жильцы ломают краны,
Плавятся у батарей прокладки,
Управдом грозится увольненьем,
И грустит с детишками Зенон.
25.
Там костры всю ночь горели,
Там котлы всю ночь кипели,
Юбки у шатров пестрели.
Черный табор. Белый табор,
В черном таборе лудили,
В белом – конокрады жили.
Жены где-то ворожили…
Черный табор, белый табор.
В сельсовете вдруг решили:
Дом просторный смастерили
И под музыку вселили
Черный табор, белый табор.
Но опять костры чадили,
И всю ночь котлы бурлили.
Дом разобранный палили.
Черный табор, белый табор.
26.
Мы не дельфины.
Мы сами выбрали этот путь,
Когда замахнулись в яблоко познания,
А попали в мамонта.
Мы не дельфины.
Мы не отменили границ единодушия
И не ушли в океан.
Мы не дельфины,
Но наш океан ждет нас,
Мигая по ночам миллиардами созвездий.
Город.         
Ночью ты так похож на вселенную.
Мы не дельфины.
Наш корабль почти готов.
Город.
Полигон, с условиями, близкими к космосу,
И возможностью к ним приспособится.
Город почти готов к полету.
Надо забыть понятие зла.
Земля моя!
Зеленая лужайка!
На ней играют дети.
ОСТОРОЖНО!
27.
Все дальше от Земли ракета,
И явная слабеет связь.
В иллюминаторе планета
Растет.
             И возникает власть
С другим значеньем ускоренья,
Того свободного паденья -
Всетяготения закон.
А в невесомости – паренье,
И спишь, свернувшись в эмбрион…

А на Земле – махровый снег
Массирует прохожим щеки,
Машина-дворник крутит щетки,
И на распутье человек.

Шагнуть за нравственный барьер
К машине-получеловеку -
Задача нынешнего века
И послесловье  НТР.
Возможно, мнилась не такой
Звезда пленительного счастья…
Готовят медики запчасти
Непрочной особи людской…
28.
Смысл моей жизни - ускоренье
Полета мыслей и вестей,
Образования, леченья
И недоступных скоростей.
Порой еще вручную тачки
И лом – орудие мое…
Но прачечная, а не прачка
Утюжит влажное белье.
Открыты настежь мои двери,
И беспредельны рубежи.
А те, кто ни во что не верит,
Вот разве только в силу лжи,
Чей жизненный девиз убогий:
На сотню «дай» - ни разу – «на»
И сумма всех идеологий -
Физиология одна…
Я знать не знаю их насмешки,
Что в спину века моего.
Болят во мне его издержки.
Поют достоинства его.
                Новосибирск.1974г.

ФРЕДЕРИК
                «Возложите на небо венки.
                В этом вечном огне мы сгорели.
                Из жасмина и белой сирени
                Возложите на домны венки».
                Андрей Вознесенский
                «Реквием»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
Мой станок поколения ДИПа,
Завирально-могутный старик.
И фрезы его дисковой дискант
Проскрипел:
- Фредерик… Фредерик…
Фредерик… Фредерик… Фредерико…-
Полувздох-полувсхлип- полувскрик…
Каждый скажет: -Бредово и дико
У станка обнаружить язык.-
И напарник мой спорщик-кроссвордщик,
Усмехнулся: - Станок – не пророк.
Лучше слушай, поэт-фрезеровщик,
Здесь звучит: «Матеррок… Маттеррок».
Упирайся до дрожи в коленках –
Только руки сотрешь в волдыри.
Нормировщица срежет расценки…
Слышь, фреза нам твердит: - «Покурри».
2.
Покури –покури-покури,
Словно ветра глотнул перед казнью.
Легче лямку тянуть без боязни,
Что все жилы порвешь изнутри.
Покури-покури- покури,
Чтоб отваги огни не потухли.
Три затяжки, глоток бормотухи –
Наши верные поводыри.
3.
- Фредерик…
- Фредерико Карузо?
- Его песни я спеть бы непрочь,
Но моя стопудовая муза
Только зря меня ждет день и ночь.
Нрав у судеб жесток –
Жди просвета.
Знай сверчок свой шесток,
И не сетуй.-
- Говори!  Говори! Говори,
Мой станок-горбунок  «Мэйд ин Рашшн».
Ты на сотню рядов перекрашен,
И стократ переломан внутри.
Ты мне душу свою отвори,
Растолмачь мне  свое Фредерико.
Ведь оставить тебя безъязыким
Мне немыслимо, черт побери!
4.
- Фредерик…
- Может быть, о Шопене?
- Да причем тут Шопен Фредерик?
Моя кровь закипала в мартене
Под бряцание, скрежет и рык.
Если в звуках искать параллели,
Где металла волна
                о металл,
В моих жилах упругость Равеля
И Бетховена гневный оскал.
Но болтами к станине прикручен,
Мне гудроном залили нутро…
Я сплясал бы Плисецкой покруче
«Болеро»-«Болеро»-«Болеро»!
5.
Не молясь ни вождям, ни богам,
Заварили мы чаю осьмушку…
Ходят чашки, стаканы и кружки
По Российским дремучим кругам.
В каждом круге – и дрёма своя,
Свой жаргон-заморочки-замашки…
Разбиваются кружки и чашки,
Но тверды отчужденья края…
Кто обрёк нас на вечный оброк?
Кто запутал в пудовые путы?
Ах, ты чай наш чифир-чифирок,
Обрусевший напиток Калькутты…
6.
- Фредерик...
- Фредерико Филини?
- Я б такую мистерию снял…
Чугуна искрометные ливни,
И людей запредельный накал…
Но о многих у нас – шито-крыто:
В землю ль вмерз, иль сгорел у печи…
Знай, сгребай свои стружки в корыто…
И молчи!
И молчи!
И молчи!
7.
Мой станок-горбунок эпохальный,
Я твои протираю бока.
Все, что за день с тобой «напахали»,
Вон, лежит на столе ОТК.
В коробушке бренчат деталюшки.
Коробочек – вершок от земли.
Остальное – опилки и стружки –
С перезвоном бадью повезли
В переплавку…
                Ботинки – под лавку.
Хрясть друг в дружку стальные носы…
А в бытовке - пивко для затравки
С духом хлорки, хамсы и кирзы.
Мы горячие струи обрушим,
Драя шкуру свою добела.
Наши души очнутся под душем,
И воспрянут под душем тела.
Отойдет вместе с солью и болью,
Мыльной пеной стечет в желоба
Добровольная наша неволя -
Непосильная наша судьба.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.
Ночь морозная.
Жив и огромен,
Сипло дышит массив КМК.
Силуэты заснеженных домен,
Словно стражи, глядят свысока.
Заметает метель-завируха
Эти стойкие стражи страны,
Стражи нашей разрухи-прорухи,
Стражи вечного бога войны.
2.
Рельсы веером. Рельсы да шпалы
Тепловозы тревожно гудят
Да дымятся со шлаком отвалы,
Да котлы огнедышат-чадят.
Бьет по лицам зима-зимовуха.
И сольются с дыханьем живых,
Восставая из праха и пуха,
Души прежних времен горновых,
Безымянных и поименных
Не причисленных к ликам святых,
Огневыми дождями клейменных
Сталеваров и крановых…
Не прервать поминального списка
Всех канавных и печевых,
Верхолазов из газоочистки
И вальцовщиков, и разливных.
Просолённые рубища – колом,
В кровь истертые мышцы телес.
Никаким не опишешь глаголом
Эту жажду и боль до небес.
Недосып, недокорм, лебеда…
Изможденные лица чугунны,
И газа, устремленные внутрь навсегда…
Невдомек  краснобаям с трибуны
Как котельщикам было не сладко,
Ежесменно, не бросив кайла,
Вырубать прогоревшую кладку,
Задыхаясь в утробе котла.
Стаж у сцепщиков тоже недолог:
Оступился – и кости в мешок.
КМК – ненасытливый Молох,
Здесь до гибели – малый вершок.
За святую идею сгорело
Сколько чистых наивных сердец!
Сколько светлых голов послетело
По наветам паршивых овец!

И гудит всеми трубами Молох,
И зовет свои жертвы в цеха…
И стучит пневмотическмй молот:
- КМК… КМК…КМК…
3.
- Это адд, - шелестели поковки
Всей окалиной сизых хламид…
- Город сад! – перебил Маяковский.
И на том его площадь стоит.
Здесь броня для страны закалялась.
Брызги шлака ушли в лебеду…
Город-сад – не Мичуринск, а Сталинск -
Райских яблок не ищут в аду.
4.
«За ценой не стоим!»,
Но руками чужими –
Вещь нехитрая – жар загребать…
Мой народ - бедоносец  двужильный,
Как тебя сохранять-защищать?
5.
И Свиридов, сказать не в обиду,
Вряд ли в этом аду побывал.
Оратория – не панихида.
Так – попытка вернуть пьедестал…
И ликует победное скерцо,
И свербит, закусив удила…
Город-сад пострашней, чем Освенцим -
Здесь и кости сгорали дотла.
У рубиновых звезд вдохновенья
Кто, ничтоже сумняши, не крал?
И мгновенья сжирают мгновенья,
И грядет за авралом аврал.
                Новокузнецк. 1980 – Кимры.2015г.г.

ОГЛАВЛЕНИЕ
1.Судьба, Вы так ко мне добры
Возможно, древний математик
Темно. И улочки кривы
Новогоднее
Что гонит нас
Жив еще прадед
Река в Карпатах
На озере
А Земля – гончарный круг
Беззаветна любовь
На исходе равнины
Слышать небо
Поэту
Вертятся-вертятся крылья у мельницы
Муза
На полюсе страданья и озноба
Эти письма – строка на строку
Твои ритмы
Сонет
Угаснет время на своем посту
Когда поешь и плачешь налегке
2.Беседы с деревьями
Сгорбился серый бревенчатый дом
Цветет черемуха весною
Соловей на запястье весны
Сквозь снежные постылые торосы
Когда зацветаешь, рябина
Не знаю, кем зачем
Тополь
У сада – садовник
Он в лес вошел и слеп, и наг
3.Здравствуй, белый журавль
Здравствуй, белый журавль на дороге моей.
Ко мне примчалась радость в новых башмаках
Твое лицо так близко
Твои лаза, как проруби в реке
Узы – не цепи
Жары ослабла западня
Что с тобой? Да, просто, налегке
А помнишь, ветер наших душ
Взглянула в глаза беспощадность
Ударит холодом разлук
Не приближайся и не приближай
4.До встречи навсегда
Еще один виток полета бумеранга
Усела земля над забытой могилой
В часы бессонного ночлега
К чему это роза в канун декабря
Еще в ресницах дремлет взор
Все сожгла, до последней лучины
Опять, как в тот медовый год
Снегами и стихами Блока
Бывает, что на сонный городок
Тенистый сад и дом старинный
5. Лунные дремы
Час молчания луны
Лунные дремы, лунные кратеры
Рябит потолок каруселью
Мой брат, мой недруг, мой сосед
Сколько лет истекает Вселенная светом
Венок сонетов
ПОЭМЫ
Чердак
Урбанистическая поэма
Фредерик