Его звали Кику. Гертруда Дмитриева

В апреле 1953 года я оказалась на Нижей Колыме. Нет, не в лагере и не в ссылке. Это была моя четвёртая научная экспедиция.
Биологи, в отличие от геологов, ездят в поле не только летом. Они порой круглый год проводят в самых дальних и труднодоступных уголках, чтобы сделать свои маленькие, но иногда очень важные открытия. И не только в науке — в самой жизни, ведь столько всего интересного происходит: забавного, страшного, удивительного…
Дневники тех лет я, к сожалению, не сохранила, но в свои 90 ещё кое-что помню и попробую рассказать.
К примеру, историю, случившуюся в упомянутом 1953 году. Тогда наша группа зоологов обосновалась в нескольких километрах от устья реки Большая Чукочья, впадающей в Восточно-Сибирское море, где нам выделили маленький охотничий домик километрах в восьмидесяти от ближайшей фактории Становой.
Метрах в трёхстах от нас стояла другая избушка — побольше и поновее, которой во время промыслового сезона пользовались её хозяева-охотники.
Начальником нашей маленькой экспедиции был замечательный учёный — крупный во всех смыслах этого слова человек — Николай Николаевич Соколов. Московский генетик,после печально известной сессии ВАСХНИЛ, разгромившей передовое направление биологии, он уехал из столицы на Север изучать песцов.
Я работала старшим лаборантом. Второго лаборанта звали Гаврилом. До места работ от Нижнеколымска мы добрались единственным доступным тогда способом — на собачьих
упряжках.
По дороге ночью я уснула и упала с нарт, но благо они были низкими — не ушиблась.
Когда снег сошёл, передвигаться по тундре стало возможно только пешком. А уходить нам приходилось на десятки километров.
Иногда часть пути проделывали по воде, на лодке. Например — до мыса Чукочий, в самое устье реки, на берег Ледовитого океана.
Однажды в таком неблизком маршруте мы не рассчитали с провизией. Работа увлекла, и ушли слишком далеко. Есть было нечего, силы таяли, и тут мы увидели летящего гуся.
В это время птицы высиживали птенцов и без нужды никто,конечно же, убивать бы их не стал. Но что оставалось делать? «Гера, как он сядет,стреляй! — скомандовал мне Николай Николаевич. — Мы из дробовиков не достанем, слишком далеко, а ты из "тозовки" возьмёшь!». «Тозовкой» было принято называть в обиходе малокалиберную винтовку «ТОЗ-8», которую я купила на Колыме у охотников и с которой уже довольно умело обращалась.
Я очень её полюбила за малый вес и большую дальность и точность стрельбы. Выручила «тозовка» и на этот раз. Гусь приземлился возле гнезда, где, по нашим предположениям, сидела гусыня.
Подстрелить самца было наименьшим из зол — как известно, самка и при отсутствии гусака не покидает гнезда и одна воспитывает потомство.
Я тщательно прицелилась, выстрелила в птицу и попала. Но когда мы подошли к гнезду, оказалось, что возле него лежит убитая гусыня… Не сообразили, что гуси высиживают птенцов по очереди. Самец, естественно, улетел безвозвратно, оставив в гнезде пятерых маленьких гусят.
Мы, конечно, огорчились, но что сделано, то сделано. Добычу приготовили на
костре и съели. А гусят я посадила в шапку и взяла с собой — невольно лишив их
матери, я просто обязана была теперь как-то её заменить.
Возле избушки мы выпустили птенцов без опаски. Умный и послушный пёс Аркашка, оставленный мне на лето охотникам Иваном Кузаковым, вреда бы им не причинил. Но никто не ожидал, что собака охотника-чукчи Василия Таенто, приставленного к нам в качестве рабочего и жившего в соседней избушке, быстро учует гусят и поведёт себя совсем не как Аркашка…
В общем, мы не уберегли птенцов — из пяти остался только один. С тех пор пса своего Василий привязывал, а гусёнок освоился и стал жить вместе с нами.
Назвали его Кику, потому что он издавал похожие звуки. Наш питомец пощипывал травку возле избушки, быстро набирая вес, а когда подрос и осмелел — стал нападать на Аркашку, щипать его клювом. Сначала терпеливая собака пыталась закрывать морду лапами, но в конце концов, спасалась от гуся бегством. Кику повсюду увязывался за нами хвостиком, его не пугали расстояния.
Когда ветер дул с моря, Большая Чукочья становилась горько-солёной, и чтобы набрать воды для питья, приходилось отправляться на озеро. Путь до него был немалый, но Кику всегда сопровождал меня, шёл следом, словно собака. Самое деятельное участие гусь принимал и в рыбалке. Когда проверяли сети, он энергично старался «помогать»: подплывал, дёргал клювом снасти, хватал рыбу. Его стали брать даже в дальние маршруты вместе с Аркашкой. Кику ковылял за нами по тундре, время от времени отставал, взлетал, делал над нами круг и, приземлившись рядом, топал дальше.
Мы так полюбили гуся, что осенью, когда птицы стали собираться в стаи, готовясь
к отлёту в тёплые края, мужчины предложили подрезать Кику крылья, чтобы не
улетел. Но я не дала — уверена была: он настолько домашний, что сам не захочет
нас покидать.
В сентябре экспедиции предстояло запасти на зиму дичь.
На венцах избушки всегда висели заряженные ружья, и когда мы слышали крики пролетающей стаи, мужчины выскакивали наружу и «брали» одну-другую птицу. Падали они не в очаг, как у Мюнхгаузена, но прямо рядом с домом.
Даже для полноценной охоты не нужно было уходить далеко. Прямо напротив
нашей избушки, через протоку, Николай Николаевич и Гаврил сделали скрадки из
дёрна. Я напросилась вместе с ними. Кику, конечно же, отправился следом.
Охотники приготовились ждать, затаились, но показавшаяся вдалеке стая направилась прямиком в нашу сторону.
Увидев собрата,гуси приземлились возле него, а Кику испугался их и со всех лап помчался в скрадок, чтобы спрятаться у меня под боком.
Наш гусь оказался живой приманкой, но больше мужчины его на охоту не брали.
Впрочем, и я сама тоже отказалась от этого. Но и без нас с Кику удалось наморозить в погребе изрядные запасы дичи.
В начале зимы Николаю Николаевичу с Гаврилом пришлось поехать на помощь
к коллегам-зоологам, которые работали далеко южнее, на границе леса. Что-то
у них не ладилось. Каюр Василий запряг свою упряжку, и мужчины покинули нашу
базу. А я осталась совсем одна. «Страшно не было?» — спрашивают обычно в этом
месте рассказа, а мне смешно: «Кого же бояться? Во всей округе ни одной живой
души, кроме меня, не было!».
Недели две или три гусь был единственной моей компанией. На ночь он устраивался прямо на спальнике, а по утрам ходил, точнее летал, вместе со мной в маршруты. Правда, Николай Николаевич запретил уходить далеко от дома — раций-то не было, связи с внешним миром никакой.
Обычно я шла по снегу на лыжах, а Кику летел следом. Время от времени он приземлялся и поджимал замёрзшие лапы, а когда они отогревались, взлетал и догонял меня снова. Иногда я брала его на руки, чтобы согреть.
Скучать мне с гусем не приходилось. И работы хватало, и неожиданных приключений, встреч.
Так, через несколько дней на базу заехал чукотский охотник Ильгииргин. Он очень удивился, увидев меня одну. Удивился и тому, что гусь остался зимовать, не улетел. Поговорили, попили чаю, и он продолжил свой путь…
Когда через пару-тройку недель приехали охотники из Походска, стало веселее,
и я начала уходить от дома подальше.
В один из таких походов гусь куда-то исчез.
Я не заметила, где он сел. Снег покрыл землю ещё не полностью, припорошенные белым высокие кочки чернели снизу — как разглядишь между ними живой серый холмик?
Поиски результатов не дали. Расстроенная, я зашла к охотникам. Сидя в избушке,
мы вместе погоревали. Стали думать, как же искать гуся: лыж то у них не было, а
пешком по снегу далеко не уйдёшь.
Вдруг с улицы послышался заливистый лай ездовых собак. Охотники их бегать не пускают, привязывают к толстым кольям. Мы подумали, может, человек едет, вышли, посмотрели в ту сторону, куда рвались псы, и увидели… Кику — он мирно сидел в снегу, не обращая внимания на собак.
Я схватила его и побежала домой. И после того случая перестала брать в маршруты, только выносила полетать возле избушки. Когда наступили морозы, пришлось по вечерам мыть ему ноги и брать спать с собой. Гусь быстро сообразил, что в спальном мешке теплее, и стал пробираться ко мне в самые ноги. Как он во сне не задыхался — не понимаю.
А ещё он обожал совать клюв в таз с водой, стоявший под умывальником.
Услышав характерное постукивание мы кричали: «Кику, нельзя!». Гусь опрометью кидался под стол или нары и выглядывал оттуда, кося глазом, как нашкодивший
ребёнок.
Кику очень не нравилось, когда охотники приходили к нам поиграть в карты.
Они рассаживались на нарах и ящиках вдоль узкого стола, и места на полу в тесной избушке практически не оставалось.
К тому же люди загораживали свечу, и внизу становилось совсем темно.
Тогда гусь прыгал на нары. Он ходил за нашими спинами, ворчал сердито, просовывал между нами голову и клювом выхватывал из рук зазевавшегося игрока карты.
В феврале, когда ожидания весны обострились, мы начали строить предположения, как Кику будет встречать собратьев, возвращающихся из южных стран.
Но увидеть этого нам не пришлось.
Всю зиму гуся кормили строганиной из мороженной рыбы. Он, конечно, вечно крутился рядом и норовил стащить кусочек прямо из-под ножа, я старалась его отгонять, чтобы ненароком не поранился или не съел что-нибудь неположенное. Мужчины же обычно не обращали на это внимания.
 Однажды, когда меня не оказалось рядом. Гаврил, строгая рыбу, захватил вместе с мякотью кость, а Кику тут же стащил этот кусок и проглотил. И подавился. Гаврил принялся трясти гуся, но безуспешно. Я накинулась на Гаврила, но ругаться уже было поздно…
Весть о смерти Кику распространилась по всей тундре. Местные жители очень со-
чувствовали нам. Многие слышали, что в экспедиции живёт гусь, о нём расспраши-
вали и охотников, которые ездили на Алазею, и пастухов-чукчей, чьи оленьи стада
кочевали летом неподалёку. Все старались заглянуть к нам в гости и увидеть чудо своими глазами.
Кику лежал в сенях, застыв на морозе, как камень. И даже в самое голодное время никто не предложил его съесть. А весной, когда тундра растаяла, мы похоронили его.
Бывает, и о людях не помнят так долго, как об этой птице с необычной судьбой, не дожившей до своей первой весны…

Фото Татьяны Семеновой

Источник "Литературная Газета", №3, 2017