Я лист на ветке рода

***
Я лист на ветке, ветке рода,
Я лист, что первозданно чист.
И в мир пришел не «так», не «вроде» -
Чтоб исписать свой белый лист.
Хотя, не белый, он линован
Моими предками давно.
И я был в темя поцелован
Прадедом, дедом и отцом.
Меня, не знав, уже любили
И в мир прийти благословили.
Меня рожала мать и бабка,
Прабабка, также мать ее.
Плыла веками «жизни барка»
Моя и впитывала всё.
Я в сорок первом под Москвою
Стоял на грозном рубеже.
И беспощадною зимою
Наполеона гнал взашей.
В полку засадном в той дубраве
Стоял и плакал - гибла Русь.
Но победили в схватке правой,
И с князем Дмитрием молюсь.
В Днепре под Киевом, я помню,
Меня Владимир-князь крестил,
Мой путь тогда Христом наполнил,
И Русью жить благословил!..

Почему мы живем скучно? Отчего наша деятельность не приносит удовлетворения? Может быть, потому что привыкли думать «где-то не не у нас, кто-то, но не я!» Полагаем, что всё значимое совершается где-то за тридевять земель и творцами этих чудес являются какие-то «сверхчеловеки». Мы забываем, что и в наших краях до нас жили не двуногие существа, а люди, наделенные множеством талантов. Жили, творили, созидали Отечество, а если требовалось - отдавали за него жизни!
Мы по странной забывчивости упускаем из вида то, что созданы по образу и по подобию Божьему. Следовательно - гениальны, ведь отказывать Богу в гениальности - безумие.
Мы забываем, что в долгу перед своими предками, не только перед отцом и матерью, но всеми теми, кто испокон веков созидал наш род, созидал наш общий дом - Россию!
А где моя, лично моя Прародина, моя Земля Обетованная? Где мой заповедный Эдемский сад? А он в Белогорье, в той тучной черноземной области, что зовут Белгородской. Где то великое «место силы», что напитало «мои корни»? А место это, поистине, великое, что признается всеми людьми, ведь так и называется - Великомихайловка! Село Великомихайловка, что широко и привольно раскинулось в низине между реками Холок и Плотва в Новооскольском районе Белгородчины. Впрочем, в середине XX века Великомихайловка была районным центром, что еще раз подчеркивает ее величие. И была Великая Михайловка одним из самых крупных сельских населенных пунктов Российской империи. Вероятно, вторым по величине после, прославившегося своим иконописным промыслом, села Борисовки, что лежит в той-же Белгородчине.
Историческая справка: «Данные о Великомихайловке из документов переписи 1862 года - 8398 жителей, в 1877 - 11943 жителя, а в 1904 году - 24458 жителей».
Согласно переписи 2010 года в селе проживало 1955 человек.
Не только велика, но и благочестива была Великая Михайловка, до революции богомольцы стекались в храмы, а было их в селе, вы не поверите, - четыре! Та, что и ныне стоит, - церковь Святителя Николая чудотворца, высокая, стройная, из добротного красного кирпича, возвышающаяся на бугре и потому видная изо всех концов великого села. Была новая, стройная, непорочно белая, как невеста, многострадальная церковь, разрушенная безбожными в пятидесятые годы. А ее сокрушенный кирпич был пущен на укрепление дороги от села до Нового Оскола. Они и ныне попираются ногами неразумных «Иванов, родства не помнящих». Была еще одна кирпичная церковь и деревянный храм в том конце села, что зовется Покрово-Михайловкой.
Историческая справка: «В начале 20 столетия на территории села Великомихайловка, помимо Никольского, действовало еще три храма: Покровский (деревянный), построенный в 1776 году, Успенский (кирпичный), построенный в 1799 году и Казанский (кирпичный), построенный в 1872 году. До наших дней сохранился только Никольский храм, возведенный в 1900 году. В 1907 году в приходе было 2260 прихожан, действовали церковно-приходская и земская школы. В советское время храм был закрыт и частично разграблен, в годы Великой Отечественной войны здание сильно пострадало. В 2003 году произведена реставрация церкви. Храм является памятником архитектуры».
Вряд-ли ошибусь, если предположу, что и называлось село по храму, скорее всего, освященному в честь Предводителя Небесного воинства архистратига Божьего архангела Михаила.
Историческая справка: «Великая Михайловка была отдана Толстому Петру Андреевичу (1645 - 1729), который в 1718 году был назначен начальником тайной канцелярии и получил титул графа. Когда же в 1727 году он был сослан в Соловецкий монастырь, Великая Михайловка перешла к князю Голицыну. Селенье лежит на речках Мокрой Холке и Плотве. В слободе две деревянные церкви во имя пресвятой Богородицы с приделами Архангела Михаила и Великомученицы Татьяны, вторая - святых Захария и Елисаветы...».
Из приведенного отрывка видим, что в первой половине XVIII века в селе была церковь с приделом Архангела Михаила. Возможно, до этого существовал и храм, освященный в его честь.
И охранял Небесный воин мирное село до тех времен, в которые, по грехам нашим, попустил Бог отдать отечество на поругание безбожным. И начались распри и нестроения. Самые способные, целеустремленные, деловые были названы «мироедами» и обречены на гонения и смерть. Самые трудолюбивые названы «кулаками» и отданы в каторжные работы. Были и среди моих предков мученики за трудолюбие. Впрочем, их невозможно было наказать трудом. И одна из моих родственниц (тетка матери), заклейменная «кулачкой», сосланная в республику Коми на принудработы, и там не потеряла великой любви к труду, что вынуждены были признать и гонители, присвоив ей звание Героя труда! А трудилась она, если память мне не изменяет, в лесозаготовительном хозяйстве.
Были среди моих предков и те, кто, если и не стал прямым гонителем, то вступил в их партию.
А кто мои предки? Откуда они? Родители матери носили фамилию Щербак (от слова «щербатый», то есть имевший не все зубы) и происходили из хутора Чаусовка, что в том-же Новооскольском районе. Родители отца - из самого села Великомихайловка.
Чаусовка, жители ее - чаусы. Бабушка моя - Ефросинья Никитична Щербак (в девичестве - Громенко - ?) говорила, что украинцев, населявших Чаусовку, жители окрестных русских поселений называли «литвинами». Она не объясняла почему. Была малограмотной и, вероятно, сама этого не знала. Объяснение, по-видимому, такое. Эти земли долгое время были заброшены, были «диким полем», ведь никому не хотелось селиться там, где часто проходили войска Крымского хана, где рыскали шайки всяких лихих людей. Лишь в правление царей Алексея Михайловича и Петра Первого эти края стали активно заселяться русскими и украинцами. А украинские земли, откуда прибывали поселенцы, в разное время относились к нескольким государственным образованиям. В том числе - к Великому княжеству Литовскому. Скорее всего, отсюда и прозвище «литвины».
Изобильна белгородская земля не только плодами полей и садов, богата она и одаренными людьми, в том числе - музыкально одаренными. Такими самородками были и мои дед и бабка по материнской линии: Ефросиния Никитична и Герасим Семенович Щербак. И что примечательно - познакомились они в церковном хоре.
Герасим был на редкость талантливым человеком, причем, в самых разных областях. За что ни брался, всё у него получалось! Учительница, проработавшая в школе более полувека, говорила, что у нее не было ученика, способного сравниться с Герасимом по одаренности.
После Гражданской войны Герасим вернулся в родной хутор раненым. Первое время ходил на костылях, потом немного оправился, но еще несколько лет у него из шеи выходили мелкие кусочки от осколка. А Ефросинья в те годы славилась в Чаусовке не только, как певунья, но и красавица. И вышла замуж за покалеченного деда, по ее словам, лишь потому, что многие ровесники не вернулись с войны.
Примерно таже история повторилась с моей матерью Ниной Герасимовной Щербак. После войны, уже Великой Отечественной, она вышла за моего отца Мушенко Евгения Стефановича, бывшего на два года моложе ее, в том числе и потому, что из ее возможных женихов не выжил практически никто. Полегли мальчишки не целованными, обручились с родной землей.
Род Щербак никогда не был зажиточным, но и не бедствовал. Как раз в эти годы Советская власть объявила Новую экономическую плитику. И так совпало, что братья Герасима в это время вошли в силу, возмужали и со всем рвением молодости принялись за работу. Бог посылает за труды, и вскоре они стали, как говорят на селе, «справными хозяевами». Сам же Герасим из-за ранения не мог работать на земле, поэтому его хозяйство не отличалось достатком. Он своими руками делал баяны и продавал их землякам. И был в этом непростом ремесле самоучкой. Причем делал баян от «а» до «я», приобретая лишь голосники. Также он скупал у односельчан сельхозпродукцию, вывозил ее в Белгород и Харьков и там продавал. Имел знакомых в этих городах, много читал, в том числе - газеты. По тем временам для сельской местности мог считаться грамотным, начитанным человеком. Вернувшись из очередной поездки, он стал говорить братьям, что экономическая политика меняется, НЭП сворачивается и, чтобы избежать репрессий, надо продавать имущество и уезжать. Но его малограмотные братья возражали: «Советская власть дала нам землю, предоставила возможность честно трудиться. За что нас наказывать?!»
Герасим из имущества, что смог - продал, что не смог - бросил и уехал в Великомихайловку. Купил там самый плохонький домик, хотя мог приобрести и получше, на что его малограмотная жена пеняла ему. Еще некоторое время в доме сохранялись предметы прежнего достатка: фисгармония, оцинкованная ванна; Ефросинья ходила по селу в белом городском костюме.
Как и предрекал Герасим, братьев «раскулачили», имущество отобрали, а самих вместе с семьями отправили на Север, в республику Коми на поселение. Везли в ужасающих условиях, поэтому в дороге все дети поумирали. Уже после Великой Отечественной войны Ефросинья Никитична получила несколько писем от тех родственников.
А Герасим Семенович, чтобы прокормить семью, устроился в артель, производившую нехитрый скарб. Кстати, руководил этой артелью до самой Великой Отечественной войны мой дед по отцовской линии - Мушенко Стефан Карпович, причем общая работа сдружила их. А Ефросинья Никитична стала рядовой колхозницей.
Времена были трудными, жестокими. Общество раскололось, вернее - его раскололи. Насаждалась атмосфера враждебности, «борьбы классов». Многие подверглись этому искушению, стали писать письма, что в артели работает брат раскулаченных... И, чтобы избежать неприятностей, Герасима попросили уволиться. Настроение у него было подавленным. Когда чувствовал, что «тучи сгущаются», исчезал из села, а супруга боялась даже спросить - где он был?
Выждав некоторое время, он устроился на работу толи в правление колхоза, толи в сельскую администрацию. Был рядовым конторщиком. Но и там Герасима не оставили «борцы за классовую чистоту». Пришлось уволиться и оттуда.
У Герасима и Ефросиньи было трое детей: старшая дочь (если не ошибаюсь, Клавдия), отличница учебы и красавица, сын Василий и младшая дочь Нина (моя мать). Родилась Нина 11 декабря 1927 года.
Старшая дочь простыла, а у селян было не принято обращаться к врачам - лечились домашними средствами. Ее уложили в постель, потеплее укрыли, а врача вызвали лишь через несколько дней. Тот руками развел: «Если-бы раньше, а сейчас уже не помочь!» И, вероятно, очень достойная девушка пропала.
Василий учился без желания, большую часть свободного времени проводил с приятелями, имел склонность ко всякого рода шалостям. От одной из них и пострадал. Всё делал попытки превратить цепного пса в «ездовую собаку», оседлав верхом. В конце концов кобель разозлился, рявкнул на Василия и после этого он превратился в «Ва-васю», проще говоря - в зиикашку.
Произошел в Василием и комичный случай. Играл с приятелями в карты. Решили сыграть, как сейчас говорят, «на интерес» - проигравший пройдет по улице голышом. Проиграл Василий. Какого-то фурора его «дефиле» не вызвало, лишь соседские тетки смеялись ему вслед.
Младшую дочь (мою мать) я назвал Ниной, но это верно лишь отчасти. При рождении ее нарекли Антониной и крестили с этим именем. Но, как это нередко случается, имя может претерпеть самые неожиданные изменения. В частности, язык стремится к упрощению. И постепенно довольно длинная «Антонина», сократилась до «Нины». Уже с этим именем она пошла в школу, с этим именем прожила всю жизнь.
Но вернемся к Герасиму Семеновичу в тот драматичный период его жизни. Не имея возможности работать физически (по слабости здоровья), он нашел работу служащим лишь в городе Новый Оскол, а от Великомихайловки до него около 30 километров. Такого транспортного сообщения, как сейчас, тогда не было, и он вынужден был ездить на работу на велосипеде. В одну из поездок попал под ливень, с полдороги вернулся. Слег в постель и умер.
Со смертью Герасима семья впала в крайнюю бедность. Постепенно всё более-менее ценное пришлось продать: фисгармонию, ванну, баяны Герасима...
Жизнь была трудная и времена суровые, подчас - страшные. В колхозе Ефросинья работала «за палочки», то есть ничегошеньки не получала, трудилась, чтобы не отобрали огород. Да еще обложили всякими натуральными налогами: сдай то, сдай сё. Доходило до казусов: в одно время у них не было коровы, а молоко сдавай! Вынуждены были покупать у соседей и сдавать. Да комиссии ходили всяких поверяльщиков - нет-ли чего не учтенного, каких-то излишков? Один раз пришли двое, а в избе изо всех углов смотрит, мало сказать «бедность», - нищета! Так ретивые поверяльщики, не глядя на это, всё облазили, даже содержимое горшков проверили. Полезли на чердак. А потолок был ветхим, сама Ефросинья боялась туда лазить, чтобы не провалиться. Стояла расстроенная и сквозь зубы цедила: «Хоть-бы «черты» попадали с потолка!»
Да, обобрана была сталинская деревня, угнетена, унижена донельзя! Режим своей основной целью ставил «экспорт революции», а для этого нужна была сильная армия, современное вооружение. Нужны были заводы и заводские рабочие. В частности, поэтому деревню «душили», чтобы крестьяне бежали в города и пополняли ряды пролетариев.
Случались и голодные годы. Перед Великой Отечественной войной был страшный голод (вероятно, в 1936). Гибли люди и в Великомихайловке. Моя мама чуть не умерла. А дед отца - Карп Иванович Мушенко умер, и это несмотря на то, что его сын Стефан Карпович был партийным и руководителем артели.
Да, горе-горькое! Что довелось перенести стране нашей-великомученице!
Да словно в насмешку, в многострадальной России насаждалась атмосфера «постоянного поиска врагов», шпиономания. Характерен такой случай. Моя мать - тогда школьница младших классов - бегала с подружками по селу. На базаре увидели кокого-то незнакомого мужика, который, как им показалось, странно на них посмотрел. Так дети побежали в Сельский совет, где рассказали, что видели шпиона! Что примечательно, их не осмеяли (тогда все были запуганы), а, выслушав, отпустили. Теперь представьте эту картину: деревенские девчушки лет по восемь, босые, из всей одежды на них летом были только трусишки. Как всё это назвать? Лишь «злодеянием»! Выражаясь современным языком юридических документов - «преступлением против человечности»!
Казалось, что может быть хуже этого?! Это был «край»! Но нет, хуже может быть всегда. Грянула война!
И потянулись мужики-кормильцы на сборные пункты, заголосили бабы! В нашей стране бытует выражение «нет семьи, где не было своего воина!» А вот в семьях матери и отца «воина» не оказалось. Герасим Семенович умер до войны, а мой дед по отцовской линии - Стефан Карпович Мушенко был подслеповат и призыву не подлежал.
Обратимся теперь к семье отца. А надо отметить, что мои отец с матерью учились в одном классе, да и жили на одной улице - Советской. Семья Щербак в доме № 35, семья Мушенко в доме № 136 (?).
Мой прадед - Мушенко Карп Иванович. Информация о нем очень скудная. Проживал в Великомихайловке по улице Советской в доме 136 (?). Умер в голод перед Великой Отечественной войной (вероятно, в 1936). По воспоминаниям родителей был большим любителем пошутить. С удовольствием заговаривал со всеми проходящими мимо его дома, при этом отпускал всякие шутки-прибаутки.
Мой дед – Мушенко Стефан Карпович. Его родители до революции имели в Великомихайловке два поля, большой плодовый сад, в дальнейшем ставшие колхозными, и домашнюю мастерскую по выделке кож и пошиву обуви. Надо заметить, что в Великомихайловке жило много сапожников.
У деда Стефана Карповича был брат Василий Карпович. После окончания школы он уехал учиться, вступил в партию, впоследствии всю жизнь проработал в прокурорских органах Курска и Сумм. В один из приездов в Великомихайловку он поговорил со Стефаном: «Мол, что над тобой девушки смеются, как над подслеповатым? Вступи в партию, тебе будет больше доверия. Дадут приличную должность!» Стефан так и поступил. Действительно, как партийному, ему предложили руководить артелью. Он женился на Серафиме Павловне Мушенко (в девичестве - Величко-?), моей бабушке. Серафима всю жизнь оставалась неграмотной, до замужества работала уборщицей, кажется, на почте. Но надо отдать ей должное: была очень домовита. Прекрасная кулинарка, в доме поддерживала идеальную чистоту. Трудолюбивая и знающая огородница. Имела дар обращения с животными и не только домашними. Например, чтобы порадовать внуков, приезжавших к ней на лето, умела подманить, практически приручить ежей, которые ежедневно приходили к ней за угощением. Чуть не забыл указать, что, выйдя замуж, Серафима оставила работу, была домохозяйкой. Скончалась между 1980 и 1982 годом (?). Похоронена на кладбище села Великомихайловка.
И вот грянула война! Она была неожиданной? Думаю, что нет. Как выразился один литературный персонаж: «Главная разруха - в наших головах!» А я бы поправил: «В душах». В душах жителей нашей страны война тогда и не прекращалась. Шла война с народом, война с церковью, война с Богом. Нередко «линия фронта» проходила через семьи: сын шел против отца, дочь против матери! И большая война стала лишь продолжением тех «войн».
Немецкие войска реализовывали план «Молниеносной войны», и поначалу для них всё шло более, чем успешно. Противник приближался к Белгородчине. Семью деда Стефана Карповича Мушенко, как члена партии, отправили в эвакуацию. К тому времени у них уже были дети: Евгений 1929 года рождения (20 августа) и Людмила, примерно 1935 года рождения. Бабушка вспоминала, что было очень трудно: терпели и холод, и голод. Со слезами на глазах говорила: «Бывало так туго, что приходилось ходить на ближайшие водоемы собирать улиток. Из них варили бульон».
А в Великомихайловке собрали ребят-допризывников и пешком отправили вглубь страны. В этой команде оказался и мой дядя Василий Герасимович. Но враг приближался так быстро, что пешком уйти от него было затруднительно. И в одно утро ребята не обнаружили своих сопровождающих, вероятно, те предпочли более быстрый способ передвижения. Ребятне ничего не оставалось, как разойтись по домам.
Надо сказать, война крепко «проутюжила» эти земли. После окончания 8 класса я пару летних месяцев гостил в семье Щербак. В 1973 году следов войны было так много, что не мог не заметить их. Кур кормили из ржавых немецких касок, столбы заборов подпирали стаканами артиллерийских снарядов. В кирпичной ограде Великомихайловского кладбища зияли амбразуры, видимо, пулеметных гнезд. А ведь со времени боев прошло 30 лет!
Но вернемся в суровые дни начала войны. Враг приближался, отступавшие красноармейские части проходили через село. Одна из них остановилась на низу огородов улицы Советской, в садах. Бойцы, указывая на круживший над селом немецкий самолет-разведчик «рама», говорили: «Завтра ждите бомбежки». Но сами, опытные в этих вопросах, не стали дожидаться, ночью перебазировались в другое место. А немцы со всей своей хваленой пунктуальностью «проутюжили» село. Были и жертвы, были и поврежденные, и разрушенные дома. По большей части срывало крыши. Домишко Щербак уцелел, лишь чуть-чуть накренился. Одна из семей укрылась в погребе, где обрела свою братскую могилу. Односельчане даже не стали их откапывать. Интересно, как вели себя животные во время бомбежки. Теленок, привязанный к вбитому в землю колышку, сорвался и залег в окопчике, накануне вырытом красноармейцами. Стадо, пасшееся за селом, укрылось в овраге. Налет был страшен, тем более что немецкие летчики во время пикирования включали сирены. Вой сирен, взрывы, разрушения потрясли и мирных жителей, и бессловесных тварей.
Заслуживает внимания такой поразительный случай. На улице Советской, где-то в районе пятидесятого дома стоял большой, хоть и старый, но крепкий дом. Вероятно, он и по сю пору сохранился. Во всяком случае в 1984 году, когда я последний раз посещал село, он был добротен и крепок. Очень похож на другой дом по улице Советской, где сейчас располагается Музей Первой конной армии. От других строений села его отличал второй полуподвальный этаж.
В период репрессий хозяин бросил его и уехал. И в доме поселился кокой-то партийный с семьей. При приближении немцев они отправились в эвакуацию. Бывший хозяин каким-то образом узнал об этом. А может-быть и не узнал, а поехал «на удачу». Приехал с женой и дочерью с Донбасса, поселился в опустевшем доме. Так вот, во время бомбежки погибли и женщина, и дочь. А убитый горем мужчина, схоронив их, уехал обратно на Донбасс. У него не нашлось душевных сил, чтобы остаться здесь, так страшна была его потеря!
Но в этот день горе посетило, вернее - ворвалось не только в его дом. В садах погибли дети, причем взрыв был так близок, что лишил их не только жизней, но и тел. Родители ходили в садах, пытаясь найти хоть что-то, чтобы положить в символические могилы, но ничего, кроме лоскутков одежды не обнаружили!
А противник всё приближался. И в один из дней отступавшие красноармейцы сказали: «Завтра немцы войдут в Великомихайловку, поэтому рано поутру уходите из села, чтобы не встретиться с передовыми частями врага, которые вряд ли будут разбираться - кто в домах: мирные жители или военные?» Селяне так и поступили. Оставив дома незапертыми, как и советовали красноармейцы, они покинули село и до глубокой ночи укрывались в каком-то овраге. Вернувшись ночью домой, обнаружили признаки пребывания немцев: следы от гусениц, где-то раздавленного цыпленка, где-то - котенка...
А на следующий день нескончаемой рекой потянулась германская военная техника. По дорогам день и ночь двигались танки, бронетранспортеры, крытые грузовики с пехотой и снаряжением. Потом пошли тыловые части, уже на гужевом транспорте. Солдаты ехали в добротных повозках на «резиновом ходу» и, развлекая себя, наигрывали на губных гармошках. А крестьяне ахнули, увидев их коней. Всю жизнь прожив в сельской местности, они даже не знали, что существуют такие громадины-тяжеловозы!
Перед уходом из села местное руководство подожгло магазин, чтобы товары не достались противнику. Но жители ближайших домов, заметив дым, быстро затушили огонь. И, поняв, что властей уже нет, начали расхищение. Побежал за поживой и мой дядя Василий, но успел только к шапочному разбору - принес домой, видимо, никому не приглянувшийся, чугунный котел.
Началась немецкая оккупация села. Селяне, сравнив картины отступления красноармейцев (пробежали какие-то солдатики с винтовками) и нашествия германской «армады», сделали вывод: Советской власти никогда не вернуться, будет, как выразилась тогда моя бабка Ефросинья: «Хоть гирше, та инше!» («Хоть хуже, но по-другому!»). У селян и тени сомнения не возникало в том, что коммунистов отгонят за Волгу, а может-быть и за Уральские горы, здесь-же обоснуется другая власть. Какая? - в этом никто не отдавал себе отчета. После того, как фронт откатился на север, в некоторых домах Великомихайловки появились мужики, недавно призванные в армию. Вероятно, при отступлении они отставали от своих частей и ночами пробирались домой. Можно-ли их осуждать? Не знаю. Во всяком случае я не возьму на себя роль судьи. Живой думает о жизни. Инстинкт самосохранения самый сильный. Даже материнская любовь, как известно, очень сильная, перед ним отступает. Когда встает вопрос о жизни и смерти, матери прикрываются своими детьми!
При этом, Советская власть, зная, что ее армия в значительной степени состоит из сельских жителей, довела деревню до ужасающего состояния. На что она надеялась? - не понятно! Лишила крестьян самого дорогого - клочка своей земли, щедро политого потом отцов, дедов и прадедов, в котором заключался весь смысл жизни земледельца. Лишила его скотины. А самых трудолюбивых беспощадно уничтожила. Разрушила все вековые устои, без преувеличения всё перевернула с ног на голову. И полагала, что эти рабы, не задумываясь, отдадут за нее свои жизни. Но ведь раб мыслит так: «Какая разница какому пану служить?!» Поэтому провальное начало войны совершенно закономерно. Только безумец мог полагать, что будет иначе.
Итак, началась новая жизнь, жизнь под немцами. Памятуя о том, что надо жить сегодняшним днем, селяне стали искать свое место в новых реалиях. Когда немцы объявили набор в полицию, в нее записались самые лучшие ребята, отличники учебы, вчерашние комсомольцы. А надо сказать, что немцев в селе осталось всего несколько человек. Свою комендатуру они расположили в одном из домов на Почтовой улице (сейчас - улица Буденного). По селу поодиночке не ходили, да и вообще старались не покидать комендатуры. На побегушках у них были полицейские, которые выполняли указания, разъезжая по селу на велосипедах. Никакой форменной одежды им не выдали, отличительным знаком была лишь нарукавная повязка.
Были и желающие завести с немцами шуры-муры. Девушки одевались получше и крутились под окнами комендатуры, но представители новой власти не обращали на них внимания. Объяснение этому может быть такое: селяне, не понимая, чтобы это значило, заметили - немцы красят губы!
Германцы приказали великомихайловцам собрать сельский сход и выбрать старосту. Причем, в ход выборов не вмешивались. Народ, подумав, решил выбрать человека, и пользующегося всеобщим уважением, и грамотного. В итоге им избрали школьного учителя истории. Он жил с семьей, имел двух сыновей. Приятели называли их «Тарасиком» и «Юрасиком».
В Белгородской области оккупанты совершали злодеяния, но в Великомихайловке мои родственники таких фактов не помнили. Гонений комсомольцев и коммунистов тоже не заметили. Например, один из членов партии, уже старик, отправился с близкими в эвакуацию. На телегу погрузили добро, а сам он пошел пешком, держась за телегу. Соседи проводили его усмешками: «Мол, самостоятельно уже идти не может!» И действительно, ушел не далеко, вернулся в село. Немцы никакого интереса к нему не проявляли.
Вы спросите: «Неужели все так быстро смирились с оккупацией? Было-ли какое-то сопротивление, партизаны?» Как и повсюду при отступлении Советская власть оставила в районе Великомихайловки партизанский отряд. Оборудовали ему базу в лесу, снабдили продуктами и оружием. Но никаких активных действий они не предпринимали. Впрочем, один карательный акт осуществили. Один из партизан не захотел уйти в лес и жил в селе. Товарищи навестили его ночью и убили, боялись, что выдаст. Впрочем, и возможностей для партизанской войны у них было не много. Никаких воинских частей или военных объектов в селе не находилось. До ближайшей железной дороги было около 30 километров.
А немцы не интересовались мирным населением, не было ни налогов, ни принудительных работ. Вернее, они решили обработать одно поле. Не имея сельскохозяйственной техники, заставили селян вскопать его. Но не знаю - посеяли там что-то или нет?
Германцы распорядились открыть школу, но посещение было добровольным, и моя мама всю оккупацию не училась, а пасла корову на бугре за селом. И это пошло ей на пользу: пребывание на свежем воздухе укрепило ее, а возможно - и спасло от преждевременной смерти. Надо отметить, что в Великомихайловке и в мирное время, и в годы войны были проблемы с горючими материалами для топки печей. Зимой в доме Щербак было так холодно, что по ночам замерзала вода. К этому добавлялось плохое питание, плохая одежда. Уже после войны, учась в институте, маме сделали рентген грудной клетки, и врач сообщил, что она перенесла туберкулез. На снимке были видны закальцинировавшиеся очаги этой болезни.
Немцы распорядились открыть Великомихайловский маслозавод. Причем, не спрашивали согласия его работников. Приказали явиться на работу - и всё! Мама вспоминала, что рано поутру мимо их дома ходила девушка на работу на завод. После освобождения села Красной армией работники этого предприятия сгинули в сталинских лагерях, как «пособники оккупантов». Школьные учителя боялись той-же участи, поэтому молодые педагоги разъехались по родственникам и знакомым. В селе остались лишь старые учителя, которые говорили: «Мы - старики - никому не нужны. А если спросят, ответим, что знали - Советская власть вернется, поэтому обучали для нее детей».
Немцы стали изымать у селян крупный рогатый скот для отправки в Германию. Велели и бабке Ефросинье вести корову на приемный пункт. Что делать? Повела. Но вскоре вернулась обрадованная. Немцы забирали лишь крупный скот, а у Щербак была маленькая коровенка.
Вскоре немцам понадобился и другой «скот» - молодые славянские рабы для промышленности и сельского хозяйства Германии. На эту роль и подошел мой дядя Василий Герасимович. И поехал он и ему подобные в «просвещенную Европу» в товарном вагоне. По прибытии на место узнали, что желательно попасть в частные сельскохозяйственные подворья, так как на заводах и фабриках подневольных работников держат на голодном пайке. Поэтому, когда немецкая деревенщина стала отбирать себе холопов, Василий держался молодцом, улыбался. К нему подошли дед с бабкой. Через переводчика поинтересовались: «Откуда? Что умеет делать?» Василий ответил, что он из деревни, по-хозяйству умеет делать всё: работать на огороде, ухаживать за скотиной. Добавил, что успел поработать в артели, производившей металлические ведра и корыта. Такой ответ удовлетворил новоявленных немецких рабовладельцев, и Василий поехал вместе со стариками. Во время обеда его посадили за стол вместе с собой. Наверное, хотели посмотреть, как он ест? Беспокоились - здоров-ли? Ну Василий, молодой деревенский парень, смел всё подчистую. Налили в чашки чаю и, чтобы остудить, стали помешивать ложечками. Василий же, по деревенской привычке, вылил чай в блюдце и дунул. Немецкие старики долго смеялись.
Дядя почти ничего не рассказывал о своем пребывании в Германии. Не думаю, что не хотел вспоминать, скорее - боялся, ведь тогда всякое «восхваление» иностранных порядков приравнивалось к преступлению. Да и вспоминать особенно было нечего. Земля везде земля, скот везде скот. А труд на земле везде не легок: и на родине, и на чужбине. По словам дяди не голодал. Хлеб давали, а молока мог пить сколько угодно, ведь ухаживал за скотиной. Только, разумеется, за хозяйский стол его уже не приглашали. Ограничились одним разом.
Но думаю, что воспоминания у Василия остались. Вернувшись домой в Великомихайловку, назвал цепного кобеля «Маси». Видимо, такая собака была у немецких хозяев, а Василий, наверное, полюбил ее.
Произошел с Василием и неприятный случай. Уже в холодную погоду он забыл сменить мокрую подстилку в сарайчике у борова. Тот простыл и издох. А поросенок был уже крупный, откормленный. Хозяин рассвирепел и жестоко отхлестал Василия вожжами. А уже в конце войны, когда их населенный пункт освободили от немецких частей, хозяин на несколько дней исчез. Боялся, что Василий станет мстить. Вернулся, лишь когда установилась какая-то власть.
Дядя был невысокого мнения о немецкой кухне: в большинстве блюд преобладала брюква.
Также Василий отмечал, что в Германии много местных диалектов. И тот «немецкий», который он учил в школе, ему не пригодился.
После войны хозяин предлагал остаться у него, продолжить работу, но Василий, истосковавшись по родине, решил вернуться домой. Его и подобных ему ребят посадили в поезд и повезли на восток, но на границе высадили и погнали пешком, вот только не домой, а в Тулу. И там он оказался на положении полу-заключенного: днем был относительно свободен, работал на шахте. Но ночевал в бараке, куда должен был являться перед вечерней поверкой. Домой отпустили, лишь когда признали не годным для работы на шахте. Дали третью группу инвалидности по сердцу. В родное село из Тулы привез жену Марию. Бабка Ефросинья, конечно-же, хотела на месте Марии увидеть свою великомихайловскую девушку, поэтому про себя золовку звала «ЧертовОй московкой»!
Василий был несколько чудаковат, но не лишен талантов. Играл в шахматы, даже получал грамоты за успешные выступления на любительских соревнованиях. Самостоятельно освоил фотографию. А в селе это означало совсем не то, что в городе. Надо было освоить все фотографические процессы: съемку, проявку, печать, ведь здесь не было фотолабораторий.
Работал истопником на Великомихайловской МТС (Машинотракторной станции). Ранней весной 1976 года в котельной взорвался бак. Возможно, по недосмотру Василия. И грубый начальник стал кричать: «Я тебя посажу!», а дядя очень боялся этого, ведь уже побывал в заключении в Туле. А незадолго до этого он развелся с Марией, но продолжали жить в одном доме. Весенний упадок настроения, авитаминоз, нелады в семье, происшествие на работе - всё в целом - привело к тому, что Василий наложил на себя руки. Похоронен на кладбище села Великомихайловка.
От Марии у него была дочь Нина Васильевна Щербак 1957 года рождения. После окончания Великомихайловской средней школы она уехала в Белгород, работала там воспитателем в детском саду, жила в общежитии. Вышла замуж и осталась в Белгороде.
Но вернемся в военные годы, в немецкую оккупацию. Мама вспоминала, что «представители высшей рассы» почему-то не позволяли селянам торговать чесноком и луком. В базарный день торговок-ослушниц хлестали плеткой. Эта плетка запала в душу крестьянам, ведь такого орудия воспитания не видели, наверное, с окончания крепостного права!
Во время войны через Великомихайловку проходили не только немецкие части, но и румынские, и венгерские союзники оккупантов. А, как известно, обыватели страдают от постоя солдат. И в первую очередь от того, что солдата надо накормить. И это в голодной нищей деревне. Румынские вояки решили сварить картошки, а кто-то из местных, вероятно, чтобы отвести от себя, указал на дом Щербак: «Мол, там есть картошка». Она действительно была. В то время было принято засыпать ее на хранение в земляные ямы. В такой яме картошку накрывали соломой, жердями и присыпали землей. Ямы обычно открывали к весне, когда картошка, хранящаяся в погребах, заканчивалась. Так вот румын стал приставать к Ефросинье Никитичне: «Давай картошку! Где она у тебя?!» А та уперлась: «Нету и всё!» Румын снял с плеча винтовку и начал угрожать бабке оружием. Но та продолжала твердо стоять на своем: «Нету!» Румын всердцах плюнул и ушел. Моя мать с удивлением спросила у бабки: «Как та не испугалась? Не указала место, где у них была яма?» А бабка резонно ответила, что тогда-бы вся румынская военщина потянулась к ним с ведрами, поэтому им так и так пришлось-бы умереть, на этот раз - от голода.
Вскоре началось отступление «арийцев» и их друзей по оружию. Впрочем, дружба было довольно своеобразной. Например, мать описывала такой комичный случай. Немцы ехали на телегах, но, не имея лошадей, впрягли в них венгерских союзников!
Запомнила она и такой случай. По селу проходил отряд отступавших немцев, под руки они вели больного товарища. Видя, что он совсем плох, положили на землю, но ни где ни будь, а рядом с домами. Наверное, надеялись, что селяне сжалятся над ним и заберут в дом. Но где там?! А через несколько часов в село вошли красноармейцы. Местные мальчишки пинали несчастного больного, уже бывшего без сознания. К ним подошла девушка-военная. Достала пистолет и говорит: «Вот смотрите: сейчас я выстрелю ему прямо в лоб!» Моя мать, чтобы не видеть этой страшной сцены, побежала домой. Что говорить - война - это страшно, и человек на войне превращатся в зверя, причем, не важно - какой национальности человек.
Впрочем, человек становится зверем не только, когда вынужден убивать себе подобных. Недалеко от села произошел бой, немцы отступили. Красноармейцы собрали своих погибших и похоронили в братской могиле. А вражескими погибшими никто не стал заниматься. Погода стояла морозная, трупы застыли. Так жители близлежащих русских деревень отрубали у немцев ноги, заносили в тепло, чтобы можно было снять сапоги. Украинцы этого не делали. Всё-таки русские и украинцы отличаются: вторые помягче, первые пожестче, погрубей. Возможно, это связано с климатом: на Руси он намного суровей, чем на Украине.
Отступавшие вражеские солдаты по злобе часто разбивали прикладами окна в хатах, а достать стекло в те годы было ох как не просто!
Историческая справка: «В конце января 1943 года Советская армия проводила Воронежско- Красненскую операцию по ликвидации окруженной немецкой группировки. Частью этой операции стал штурм села Великомихайловки частями 219 стрелковой Идрицкой Краснознаменной дивизии. Противник превратил село в мощный опорный пункт с целью максимально задержать продвижение советских войск.
3 февраля части дивизии начали штурм Великомихайловки и 5 февраля овладели ей. Воины дивизии, погибшие в ходе боев, были похоронены в братской могиле в центре села.
В 1957 году из одиночных могил останки погибших советских воинов были свезены со всего района и похоронены в братской могиле Великомихайловки. В 1985 году у памятника установлены две памятные плиты с фамилиями погибших воинов- земляков».
После отступления врага в селах началась бойкая торговля трофейной амуницией, в основном шинелями. Мама имела возможность сравнить качество шинелей разных армий. На российских шинелях сукно было грубое, но довольно толстое, они неплохо подходили к нашему климату. На немецких шинелях стояло серое, добротное сукно, но не особенно толстое. Их шинели можно было сравнить с демисезонным пальто. Шинели венгров были из довольно толстого, добротного сукна песочного цвета. Но особо ценились на «шинельном рынке» итальянские, цвета морской волны. Но сукно было настолько тонким, что их продукцию можно было отнести лишь к летним пальто. Деревенские бабы из итальянского сукна шили себе юбки.
После освобождения села через него стали проходить наступающие части Красной армии. Для размещения бойцов на постой назначали местных жителей, знавших - в каком из домов есть хоть какое-то свободное место. Одной из таких «разводильщиц» была и моя мама, в то время подросток. С ней произошел неприятный случай. Уже стемнело, и ей оставалось определить на постой последнего бойца. Воспользовавшись тем, что вокруг никого нет, он прижал девчонку к забору и начал тискать. Ребенок закричал, а боец плюнул и отправился самостоятельно искать место для ночлега.
Недалеко от Великомихайловки расположилась лётная часть. В качестве подсобных работниц на кухню этой части пригласили жительниц села. Пошла и моя мама. Им ничего не платили, работали за кормежку. Разгружали продукты, мыли посуду, чистили картошку. Также разрешали забирать пищевые отходы. Мама каждый день приносила домой ведро картофельных очистков, которыми кормили корову. Но такая калорийная пища плохо подходила ей, поэтому животное страдало расстройством желудка.
О том, какой была моя мама в те годы может свидетельствовать следующее: повар лётной части, подтрунивая над ней, говорил: «Нравится мне этот карапет!» А ведь ей было уже пятнадцать лет!
Фронт покатился на запад, но война продолжала забирать жизни и в Великомихайловке. Как и повсюду, здесь гибли дети, решившие «поиграться» с оружием или боеприпасами.
Моя мама чуть не стала жертвой подобных «игр». Ребятня нашла какую-то железяку и начала в ней ковыряться. А мама крутилась неподалеку. Проходивший боец ругнулся на ребят: «Уходите отсюда! И бросьте эту дрянь! Это мина!» Ребятня убралась восвояси, но «игры» не оставила. И только моя мама отошла от них, раздался взрыв. Детей не стало!
Когда растаял снег, вездесущие мальчишки нашли заржавевшую винтовку. Целый день бегали, воевали: передергивали затвор и нажимали на курок. Щелчок вызывал смех, а у некоторых испуг. И так они щелкнули, может-быть, раз сто. Но на сто первый раздался выстрел, который унес жизнь девчонки!
Тяжелые бои шли под Курском и Белгородом. Для снабжения наших войск было решено проложить временную железнодорожную ветку. Собрали деревенских баб и девчонок и отправили на строительство. К тому времени семья моего деда по отцовской линии уже вернулась из эвакуации. И деда Стефана Карповича, как партийного, назначили руководителем великомихайловскими работницами. Кстати, за эти работы мою маму много лет спустя причислили к «участникам трудового фронта».
По словам деда: в разгар Курской битвы даже в Великомихайловке, которая находилась довольно далеко от места боев, половина неба была озарена вспышками. Особенно страшное впечатление производили «Катюши»: они с ужасным воем несли огненную смерть на головы противника.
После войны Стефан Карпович работал завхозом в Велико-Михайловской больнице. Умер в 1983 году (?), похоронен на кладбище села Великомихайловка.
После окончания войны стали возвращаться молодые великомихайловцы, угнанные оккупантами на принудработы. Некоторые возвращались модно приодетыми, но трудились они не в Германии, а в Венгрии.
Вспоминаешь мамины рассказы и не находишь в ее жизни периодов, в которые жила хоть как-то сносно. Испытания следовали одно за другим. И часто - страшные испытания! Сразу после войны разразился голод (вероятно, в 1947 году). Затронул он и Великомихайловку. И вновь моя мама чудом осталась жива.
В те годы она уже дружила с моим отцом Евгением. После окончания школы решила ехать в Москву. В столице подала документы в Институт механизации и электрификации сельского хозяйства (в дальнейшем он стал частью Тимирязевской академии). Выбор сельскохозяйственного вуза понятен: другой жизни и другой работы она не знала. Впрочем, были и другие соображения. Там платили стипендию всем без исключения и предоставляли общежитие. И пять лет мама прожила на одну «стипуху»! Как это было возможно? - не представляю. Зимой ходила в демисезонном пальтишке, в резиновых сапожках. А, чтобы ноги не мерзли, обматывала их газетами! Иногда бабка Ефросинья присылала ей посылку с семечками, которые мама продавала на рынке, добавляя хоть что-то к скудной стипендии. Рассказывала, что перед получением стипендии по нескольку дней не ела! По ее словам, к последнему курсу была уже измождена, поэтому посещала лишь практические занятия, лекции же пропускала.
Но, несмотря на это, занималась в самодеятельных вокальных коллективах своего и еще одного столичного вуза. Причем, педагоги отмечали ее незаурядные способности и даже предлагали поступить в штат Большого театра хористкой. Но, наголодавшись в войну, она решила выбрать более сытную жизнь инженера.
После окончания вуза была распределена в Школу механизации города Новосиль Тульской области. Жила в частном секторе, снимала комнатушку. Все годы учебы переписывалась с отцом, который учился в Харьковском Авиационном институте. Отца распределили в город Долгопрудный на космический «почтовый ящик». Мои родители встретились, расписались, и им дали комнату в коммунальной квартире в Долгопрудном. Мама устроилась на работу в Лианозовский техникум преподавателем черчения.
Помимо родителей в общей квартире жили еще две семьи и в обеих мужья пили. У них происходили постоянные скандалы. Поэтому, жизнь моих родителей в Долгопрудном «благополучной» не назовешь. В эти годы появились на свет и я (в 1958 году), и моя сестра Наталья (в 1954-ом).
Вероятно, в 1962 году отца перевели на работу в подмосковный Калининград (сейчас - Королёв). Родители обменяли свое жилье на такое-же в городе Калининграде. Жили в старой части города, в Костино на улице Дзержинского, в доме № 7. А в самом конце 1963 года отцу дали двухкомнатную «хрущевку» в том-же городе на улице Лесной, в доме № 1. По словам мамы, она не могла поверить, что получила свое жилье. Ей всё чудилось, что за стеной ругаются соседи. Она еще некоторое время ездила на работу в Лианозовский техникум, но вскоре перешла в Калининградский Механический техникум, продолжила работу преподавателем черчения.
Родители жили плохо, отец погуливал, не особенно это скрывая. Как впоследствии говорил матери: «Ты бесилась, а меня это подзадоривало!» Довольно странное поведение. В семье двое детей, жена больше него работает и зарабатывает больше, а он: «Меня это подзадоривало!» Да уж, человек «сам кузнец своего счастья», вернее, в большинстве случаев - несчастья. Результат подобного поведения не заставил себя ждать: мать начала болеть, оставила работу. Встал вопрос о получении инвалидности. Глядя на это, отец ушел из семьи. У нас начались очень серьезные материальные проблемы. Мать стала пускать у двухкомнатную «хрущевку», в которой жила с двумя детьми, командированных. Но потихоньку здоровье ее стало улучшаться, и она устроилась на работу воспитателем в общежитие, находившееся рядом с нашим домом (улица Карла Маркса, дом № 3). А когда стала чувствовать себя еще лучше, перешла на работу в ПТУ № 2 города Мытищи. Вела «черчение», «допуски и посадки», «материаловедение». Заработав себе приличную пенсию, перешла на работу воспитателем в общежитие № 6 (г. Калининград, ул. Ленина, дом 3). Достигнув возраста выхода на пенсию, оставила работу, не переработав и одного дня. Уже не могла трудиться. На пенсии любила посещать музеи, выставки. Занималась в клубе «Гармония» при СПТУ № 26 города Калининграда (Королёва). Это что-то наподобие групп «Здоровье»: физкультура плюс минимальная культурная программа. Пела в хоре ветеранов (руководитель - Чмырев). Скончалась 18 февраля 2006 года, похоронена на Невзоровском кладбище города Ивантеевки Московской области, в ста метрах от восточной стены храма.
После развода с матерью отец создал семью с женщиной, с которой встречался много лет. Они жили на улице Коминтерна в доме № 16 города Калининграда вместе с престарелыми родителями жены. Во втором браке у него появилась дочь Ольга Евгеньевна Логинова (ей дали фамилию матери).
Работал в ЦНИИМаш (Центральном Научно-Исследовательском Институте Машиностроения), где прошла вся остававшаяся трудовая жизнь. Кандидат технических наук, начальник группы. Оставил работу в 2006 (?) году.
Пока здоровье позволяло, любил кататься на велосипеде, ходить на лыжах, играть в волейбол, возиться с автомобилем и на даче во Владимирской области в районе Черноголовки.
Скончался 25 января 2013 года. Отпевание прошло в Никольской церкви города Пушкино 28 января 2013 года.

Сестра отца (моя тетя) – Мушенко (Лисаченко - ?) Людмила Стефановна. Родилась около 1935 года. После окончания Великомихайловской средней школы училась в институте на озеленителя. Всю трудовую жизнь проработала в Отделе озеленения города Харькова. Вместе с мужем Лисаченко (?) Валентином и дочерью Ириной проживали в Харькове. После кончины мужа в конце 90-х годов уехала на постоянное место жительства в Германию, где к тому времени проживали ее дочь, внучка и правнучка.
Моя двоюродная сестра по отцовской линии – Лисаченко (?) Ирина Валентиновна. Родилась в 1957 (?) году в Харькове. В «перестройку» после развода с мужем уехала со своей дочерью (к тому времени – овдовевшей) и внучкой на постоянное место жительства в Германию. Жили в курортном городке не далеко от швейцарской или французской границы. Там ее дочь повторно вышла замуж, на этот раз за немца.

СТИХИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ РОДИТЕЛЯМ

***
Мамочка, мама… Шершавые руки.
Вечная стирка. Семья!
Нянчила Сашу, Наташу, Ируню –
Вот она песня твоя.
Долгая песня томительных будней.
Горькая песня разлук…
То, что не спелось, звучать уже будет
Песней морщинистых рук…

МАМИНЫ РУКИ

Я всю душу вложу в эту светлую песню,
Я всё сердце открою неброским словам.
Ведь мечта моя – с мамой подольше быть вместе,
Признаваться в любви к ее добрым рукам!

Припев:
Руки мамы врачуют сердечные раны,
Руки мамы окутают душу теплом.
Мама, мама родная, любимая мама,
Нет минуты счастливей, когда мы вдвоем!

Знаю, мама, поймешь и простишь, не осудишь
И найдешь, дорогая, простые слова,
Чтобы дочь успокоить, ее приголубишь,
Ведь любовь твоя мудрая вечно права!

Припев:
Руки мамы врачуют сердечные раны,
Руки мамы окутают душу теплом.
Мама, мама родная, любимая мама,
Лишь любовью твоей и заботой живем!

Пусть бываю груба и резка, моя мама,
Оттолкну, не подумавши, руку твою.
И хоть сердце твое так терзаю упрямо,
Сильно так, как тебя, никого не люблю!


Припев:
Руки мамы врачуют сердечные раны,
Руки мамы окутают душу теплом.
Мама, мама родная, любимая мама,
Мама крепость моя и надежда, и дом!

***
Какой сегодня день торжественный, спокойный,
Холодное светило в небесах плывет.
И в легких облаках на крыльях вольных
Небесный ангел душу грешную несет.
Сегодня поутру ушел отец мой бедный,
Послал ему Господь страданиям конец.
Летит его душа над распростертой бездной…
Прости его, прими, Небесный наш Отец.

***
Прости меня, отец! И я тебя прощаю,
Быть может, в Царствии Небесном повстречаю.
А, может, может быть, мы встретимся в аду?
Тогда тебя я не узнаю и пройду…


ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Я прошел через тихие рощи,
Я прошел через стылый гранит.
Я был сложен и не было проще,
Я был жив, полужив и убит.
Я грешил и грехи ненавидел,
Полубесы топтали меня.
Под покровом отечество видел
В чистоте неземного огня…