Балаганчик

Хор:

хлещут ивовые прутья
половодный ил.
мы выходим на распутья,
выродки могил.
мы из тряпок, из картона,
из папье-маше.
скорбным маршем похоронным
по кривой душе
ковыляем, ковыряем,
раны бередим.
путь, скроённый из окраин 
неисповедим.
встретив нас, молитву Богу
тихо сотвори,
уступая нам дорогу,
пузырям земли…

Коломбина:

чёрно белое окно
тихо открывается.
белый в красном домино
самоубивается.
мы выходим из кино.
мир в глазах качается.
как смешно,
что жизнь – гАвно,
и она кончается.

Пьеро:

я туман по ковылю,
я почти что стих.
знаешь, я тебя люблю,
как мертвец живых.
знаешь, я тебя хочу,
впрочем, не хочу.
лучше я пойду к врачу,
душу полечу.
в душу белую Пьеро,
чистую, как снег,
птицысчастьино перо
вставит доктор мне.

Арлекин:

выедает очи стыд
ночи напролёт.
тень у края пустоты
ни о чём поёт.
это больно – ни о чём,
это – наповал.
тип с оторванным плечом,
с брюхом, вспоротым мечом,
это напевал.

Коломбина:

я расклеюсь до мая,
но не выдам ни стона я,
потому что я знаю,
что я дура картонная,
что мой кукольный домик –
аберрация лютая,
что Пьеро просто гомик…
или комик… я путаю…

Пьеро:

жизнь сбывается на раз,
губится на два,
говорят, я пидорас,
что играл в слова,
говорят, что я просрал
Богом данный дар,
так что, видимо, пора,
и, гип-гип, ура-ура,
нас уводит в никуда
твёрдый тротуар.

Арлекин:

бьётся страшное темно
в мутное окно.
мне, пожалуй, всё равно,
я пойду на дно.
поплывут в моём окне
в стылой тишине
птицерыбы как во сне –
только не во сне.
я люблю тебя, люблю,
кукла пустоты,
я иду по февралю,
где замёрзла ты,
чтобы раны зализать
мёртвою Невой,
и глядят мои глаза
стылой синевой.

Поэт:

балаганчик рождается вновь
из иронии и отчаянья,
будем красное пить вино
голубыми ночами.
в чёрном воздухе гаснет звезда,
жизнь хохочет изменницей.
у поэта глаза из прозрачного льда,
и замёрзшее сердце.
мир недаром без жалости гонит взашей
болтуна и паяца.
всё святое однажды сгорает в душе,
и поэт задыхается.