От чего отказался Есенин-17

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

Литературный анализ

*        *        *

Взросление, возмужание поэтического таланта неизбежно приводит не только к ясной, доступной простоте повествования, но и к настойчивому стремлению как можно более полно раскрыть тему, причём и сама тема становится предельно насыщенной и значимой. И, думаю, мы заметно обедним художественное полотно «Руси уходящей», если не выявим ещё одной категории граждан, выведенной в поэме; категории, которая восприняла советскую власть восторженно и благодарно.

«Я слушаю.  Я в памяти смотрю, О чём крестьянская судачит оголь. "С Советской властью жить нам по нутрю... Теперь бы ситцу...  Да гвоздей немного..." Это, как сказано, сельская оголь. Жить кое-как можно, вот и ладно, и спасибочки. Это мещане не мещане, живые не живые, мёртвые не мёртвые. Скорее по-библейски — теплохладные, которые без Бога в душе и голове, без крепких народных традиций, без прошлого и будущего, зато с настоящим, пусть никаким.

Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?

Действительно, чего же? Брадачи своей жизнью довольны. Но ведь когда люди всем довольны и ничего им больше не надо, то можно ли назвать их людьми? Можно ли поэта назвать поэтом, если он всем доволен? Если недостатки жизни его не беспокоят? Если бездуховность и его собственная и окружающих — всё равно что звук пустой? Если современные бабушки и дедушки не принимают в домах своих странников и не читают внукам и внучкам Библию? Если по заросшим крапивой полям калики перехожие не поют слёзно «Лазаря»?

И так тоскливо стало на душе Сергея, лучшего поэта современности, что, бросив всё, едет он на родину заветную, в милое своё Константиново, переправляется на лодке через Оку и, дыша полной грудью, идёт по знакомым с детства просторам, которые открываются с крутого обрыва, знакомого до травинки и выемки. И мне довелось там быть. И просторы эти тоже сердце радовали и до сих пор радуют.

*        *        *

Я иду долиной. На затылке кепи,
В лайковой перчатке смуглая рука.
Далеко сияют розовые степи,
Широко синеет тихая река.

Я — беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни — сердцем подпевать,
Только бы струилась лёгкая прохлада,
Только б не сгибалась молодая стать.

Выйду за дорогу, выйду под откосы, —
Сколько там нарядных мужиков и баб!
Что-то шепчут грабли, что-то свищут косы.
«Эй, поэт, послушай, слаб ты иль не слаб?

На земле милее. Полно плавать в небо.
Как ты любишь долы, так бы труд любил.
Ты ли деревенским, ты ль крестьянским не был?
Размахнись косою, покажи свой пыл».

Ах, перо не грабли, ах, коса не ручка —
Но косой выводят строчки хоть куда.
Под весенним солнцем, под весенней тучкой
Их читают люди всякие года.

К чёрту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу —
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?

Нипочем мне ямы, нипочем мне кочки.
Хорошо косою в утренний туман
Выводить по долам травяные строчки,
Чтобы их читали лошадь и баран.

В этих строчках — песня, в этих строчках — слово.
Потому и рад я в думах ни о ком,
Что читать их может каждая корова,
Отдавая плату тёплым молоком.

18 июля 1925 года

Хорошо, славно, замечательно, что село не стало сплошь комсомольским, что вот, рядом, на покосе, и мужики, и бабы прежние, деревенские, и почти явственно увиделось, что под пропахшей жарким потом одеждой по-прежнему на них серебряные и медные крестики. И хорошо, славно, замечательно отозвалась на это душа… Отозвалась радостно и томяще, как много лет назад…

(Продолжение следует)