11. Я крайне далека от пуританок

  (предыдущий фрагмент главы из тома «Генриетта», роман «Миледи и все, все, все»
     http://stihi.ru/2020/06/25/7087  «10. Отыгрываться грех на юных девах»!

Насколько будет зрима и важна
роль знахаря иль пугала у сна?
Мы сами сон за   сладость   обожали…
…В то место, где история грустна,
вернуться поспешу, как на пожаре,

к пресветлой де Шеврез, чья белизна
сомнительна, как древние скрижали.
По сути, с кем Мария не честна,
тому она – зима, а не весна.
Кидала грязь в страну. Но в    парижан    ли?..

…Хотя Князь Тьмы не спит, жду Князя в жанре
ужасных сновидений – цель ясна…
…«Да что ж такое?! Словно бы клешня
чудовища и смерть меня зажмали»! –
не помня никаких деталей сна,
но зная, что разгадка ей важна,

Мария пребывала вся в кошмаре.
Скорей бы в руку   крест   ей кротко взять!
Дух женский уязвим, однако в шарме
Марии невозможно отказать.
И серый волк, и семеро козлят
друг другу в сердце дамы не мешали.
Такой душе несвойственен разлад.
Нам нравится вопрос, когда нас злят:

«Что свято для души неуязвимой»?..
…Никчемен у Марии муженёк.
Культ   есть   у герцогини, но… незримый.
Натуре артистичной нужен бог
грозы и грома. Писк же комариный
годится для подъёма лежебок.

При сборе волчьих ягод в кузовок
коварно заполнялся верх малиной.
Прикидываться нежной и ранимой,
в то время, как в душе таился волк,
нетрудно для Марии – был бы толк…
– …Сон снился мне какой-то анонимный.

   Кто, что – от всех подробности отвлёк
   меня сам ужас. Словно бы поганок
    я съела вместо трюфелёчков пряных! –
зудеть у герцогини был предлог. –
   Проснулась от кошмара спозаранок.

   Не выспалась. Мир – это  мишура.
   Чего-то не хватает мне с утра, –
заметно дама куксилась вне рамок
мужского поклонения тех рьяных

влюблённых, что желали ей добра. –
   Я крайне далека от пуританок.
   До завтрака вся в мыслях о Тристанах.
   Привычек набралась благодаря

   зарёвому поклоннику, но я
   встаю позднее многих парижанок.
– Поклонники сошли с ночных лежанок.
   В вас влюблены все ваши кумовья –

   вся ушлая парижская орава,
   что получить, вас видя, рада драйв. –
улыбчивая горничная встряла
в хозяйкин монолог, с утра бодра. –

   Вас ценят больше прочих парижанок.
– Я сроду не кормила приживалок,
   однако же зачислить из добра
   кого-то в этот статус мне пора.

  Граф де Шале опять смешон и жалок,
  моих благословений ждёт с утра?
  Горою от бананов кожура? –
спросила герцогиня у служанок.
– Ах, если бы! Не вижу в прихожанах.

   Сегодня ни в карете, ни пешком, –
взмахнула камеристка гребешком. –
   представьте, нет. Вам это неприятно?
– Как это нет?! Совсем? Невероятно!

   Граф, любящий меня – не лицедей!
   Он пел мне мадригалы, оды, гимны.
   Прилипчив сей ценитель лиц и тел
   ко внешней  красоте, а не к вагине.
– Наверное, у графа много дел.
– Но не был и    вчера   он!                – Охладел.
– Такое невозможно! И не   лги   мне,
   что я сама, как мать твоя Регина,
   за сутки подурнела! Если лжец
   такое мне внушит – ему конец!
Вошёл привратник:  – Срочно, герцогиня,
от графа де Бутвиля к вам гонец.

– Дружок д’Эгмона мне прислал записку?
   Чудной со стороны его кульбит.
   А сам Бутвиль? Ответит мне за пышку.
   Меня он так зовёт, когда грубит.
 
   Не дай бог на разборки день да    ночь    нам…
   Ну, что там за послание так срочно?
   Давай сюда… Что?! Граф Д’Эгмон убит?!
   О Боже! Заподозрить правомочна,
   что стал убийцей страстный мой пиит…
            .                .                .
…Д’Эгмон-воитель, дамами любимый,
в политику совал без меры нос.
Воителю пошли бы больше бивни,
но внешне он милей как меринос…

…Прощай постылый девичий невроз!
У юной Генриетты все семь роз
(по дням недели) дали цвет обильный.
Она, отдавшись чуду быть любимой,
откликнулась незримо, но всерьёз…

…Не сравнивай пришедшее с уроном.
Цветущие свои следы-сады
Весна оставит в шествии синхронном
с полётами любви в пылу нескромном…
…Для девочки и после десяти,
и в зрелые   пятнадцать   вровень с троном
мир выглядел враждебным и огромным.

Найти себя и счастье обрести
сумела Генриетта лишь с д’Эгмоном.
Не ведала, что вскорь на гроб кресты
придётся ей для друга слать со стоном.

Опасно долго друг был рядом с троном.
Для девы, чей дух страсти не остыл,
уход д’Эгмона тяжким стал уроном,
навек сковав пыл чувством похоронным.

Жизнь девы превратилась в некий дрейф,
едва лишь канул, как отживший нерв,
возлюбленный её и гений в Лету.
Бессилие нашло на Генриетту,

в ней вытеснив отчаянье и гнев.
Арман во всём казался гениальным:
лис тонкой дипломатии и лев
любых баталий, вплоть до генеральной…

«…Ещё мне дьявол в душу не проник,
но я себя теряю в гуманизме.
Душа моя – ледник, а не парник
для новых светлых чувств во имя жизни.
Давно я не смеялась, дух поник –

в нём места нет давно для дум капризных.
Бежать от титулованных ханыг
давно мне нужно было: верный признак
опасности – круг мышеловок.   Мышь   в них –
точнее, я – загнётся в пессимизме
на радость ряду    кошек     подсадных.
Слетелись к дому беды: к окнам их
подводит  Зло под флагами отчизны.

Зачем была дана   любовь   на миг,
с которой я могла б пройти по жизни?!
Жизнь тешила бы нас, не   убоись   мы
сбежать от всех на жизненный простор», –

усталость Генриетты от пустой
гнетущей суеты была безмерна.
Среди её мучителей… не     зверь,    но…
душевный голод   значился,   пусть стол
ломился от еды, а не от скверны.

Что жизнь у Генриетты не вольней,
чем в клетке у пичужек, это ясно
самой ей, к судьбам птичек безучастной:
«…Мне будущее видится в войне,
пусть для врагов моих и незаметной.
Меня едва ли сделает бессмертной
надежда на   ковчег   с толпой несметной.

Я смертна. Торопясь любить вдвойне,
смогу ли я идти с двойной оглядкой»? –
всегда найдутся страхи в глубине
сомнений женских, в действиях украдкой».

На мысли Генриетты день за днём
накладывался мрак непониманья:
зачем ей лезть в ковчег с разбитым дном –
топить себя с толпою аномально?!

Король и брат Людовик – оглоед,
по отношенью к ней, принцессе бледной.
Счастливого в Судьбе финала нет,
когда в него не верится усердно…
…В судьбе своей ища курс несусветный,
принцесса полагалась на лорнет
и навык в астрологии предметный.
«…Продлит ли жизнь мне   мой парад планет?
Господь не всполошится из-за смертной.
Поскольку для меня престолов нет,
самой попасть мне впору на лафет.

Подходит ли ко   мне   Смерть? Не заметно.
Но Смертью бит червовый мой валет.
Отныне мне жить сделалось во вред.
Зачем жить без любви, пусть и безбедно!

Привязанность душ к жизни – право, блеф.
Меня не сможет внятно и корректно
в обратном убедить орава стерв», –
терзалась Генриетта вслух конкретно.
В один сплошной и оголённый нерв
враз обратился двор принцессы «вредной».

Непослушанье «стерв» –  удар «стилетный».
Однако, двор принцессы – не риелтор,
чтоб заносить овце упрямой шлейф,
ища ей на том свете новый хлев.

Назвав подружек худшими из стерв
за то, что не   пускали   Генриетту,
принцесса на   погост   рвалась из стен.
Подруги еле сдерживали эту
затею: рано мол, по всем приметам,
свой дух нам выколачивать из тел,
ход жизни зря хандрой, мол, оклеветан…

…Судьба горька жестокостью частей…
От каждой получая по «привету»,
принцесса вникла: невезучесть – ей!
От жизни отдаляли Генриетту,

как если бы распяли на кресте,
иль всё сломали, сделав бесхребетной.
Ей наложеньем на себя кистей
свести мечталось счёты с жизнью тщетной.

Любимого не стало. Мрак густел,
мир стал вокруг казаться беспросветным.
Великолепье кожи, мышц, костей
зарыли, ибо бог её был смертным.

Под страхом ожиданья злых вестей
ей сделаться хотелось неприметной
и гнать всех домочадцев и гостей.
А те её сочли индифферентной.

Натура Генриетты – не кисель,
но горе душу сделало инертной.
Невзгод лавина, или   сплетен   сель –
бывает неприятностей несметно,

но драма перевешивает все.
Оплакивая милого посмертно,
принцесса дней на пять слегла в постель,
но после захандрила без вестей.
Тревожно с ними, а без них – дремотно…

…Иметь бретёров бесноватых модно
в числе телохранителей не зря…
Пои таких анжуйским из ведра,
показывай сеть вражью и – внедряй…

…Бутвиль – дружок убитого д’Эгмона –
был вызван Генриеттой несмотря
на то, что доктора неугомонно
вокруг неё крутились уж с утра.

Принцесса всех послала поимённо
(мол, шли бы курсом   клизмы   доктора)
и повод для того нашла резонный,
когда Бутвиль вбежал к ней, полусонной.

– …Принцесса, не убейте красотой!
  От вашей красоты все занедужим!
  Ну, до чего же вы милы собой!
  И бледность вам к лицу. Бывает хуже.
  Украсите собой любой собор.

– Бутвиль, вы в комплиментах неуклюжи.
– А я – не мадригальный крохобор,
  а ваш телохранитель. Щелкопёр
  давно лишь околачивал бы груши.

  Скажите мне, из-за чего сыр-бор?
  Я вызван срочно, а зачем, не в курсе.
– Бутвиль, без новостей вы до сих пор?!
  Я в   трауре.   И не в моём вы вкусе.

– Позвольте мне поправить вам капор.
– Оставьте эти ваши муси-пуси!
– Держу, поскольку я не щелкопёр,
  свой перст у ситуации на пульсе
  и мчался к вам сейчас во весь опор.

– Вы – соня иль по   девкам   гастролёр?
  Так медленно лишь ползают на пузе!
– Хоть час у вас украв, я – просто вор.
  Принцесса! Я в разведке – не обуза!
 
  На след напал я там, где граф Рошфор
  отметился без шороха и хруста.
  Взяв на себя роль бога, иль Прокруста,
  в круг слуг Армана внёс Рошфор раздор.

  Запуган был лакей, но голос труса
  деньгами  я купил. Сплошной разор!
  А всё ж до полноты минора вздор
  я выслушал, чтоб вам поведать устно.
  На ухо мне слуга поведал грустно:

  хозяина в живых и в здравых чувствах
  в ту ночь последний видел де Рошфор.
  Но можно ль верить слугам, если  чушь их
  не каждый раз сойдёт за разговор,
  напоминая кваканье лягушек!

– Меня хотите взять вы на измор?
  Да граф – головорез из самых ушлых!
  Чего же  ждём  мы?! Графа на ковёр!
  Вам мало от меня приказов устных?
– Но это ведь не кто-то, а Рошфор!

– Да будь он хоть любимым педерастом
  английского монарха! Мне плевать!
  Поймать и допросить его с пристрастьем!
– Он может оказаться непричастным.
– Под пытками не сможет он соврать!
  Как будто тут у нас под носом гладь

  парижской добродетели! Всё вздорно!
  Арман убит! Кому-то в том зазорно
  признаться честно. Пусть ответит граф.
– Нет вашему высочеству резона
  так дико волноваться. Я не прав.

  Мне ваша импонирует решимость.
  Я этак вас испытывал на вшивость.
  За риск не презирая и за пыл,
  Рошфора заманил я и споил.
  Снотворное в вино. Так получилось,
  что крепко граф уснул. Я предварил

  его допрос препровожденьем дальним
  в один надёжный дом с подвалом тайным.
  Прелатского пса там и разбужу,
  где пленник не устроит нам бузу.
  Сопротивленье стало бы летальным…
– Мерси, что не ошиблась в вас фатально,
  пробируя глаз ваших бирюзу.
– Да за Армана я элементарно
  и сам, кого хотите, загрызу!..

              (продолжение http://stihi.ru/2020/07/01/3369)