Изгнание

Когда я вернусь...
А.Г.




Отправляйся в Париж,
незадавшейся эры апостол,
проповедовать путь
без возврата, надежд и любви.
Проиграешь пари.
Хлюпнешь рюмкою мёрзлою об стол.
Глянешь бегло в толпу
и не станешь удачу ловить.

Атлантический ветер
заберётся ужом за подкладку.
Не противься ему.
Пусть листает страницы и дни.
К тоннам здешних косметик
дай на чай от души шоколадку —
цену платных Муму,
сочетающих шёлк и деним.

Просвистев по Тверской,
с ходу вывернешь круто на Невский,
на бульвар Сен-Жермен,
на Распай — и, на красный, стоять...
Даром с виду мирской,
тут монахом заделался б Ленский.
Сквозняки перемен
пыль и сор подымают опять.

Дымом тянет с полей.
Полыхнёт золотая пшеница —
чем не грозный рассвет?
Что же дома? Был только закат?
Восстаёт Водолей.
Рыбы меркнут над падшею Ниццей
и на звёзды в Москве
по ошибке глядят свысока.

Ты плывёшь в облаках,
недоступный сигналам тревоги,
израсходовав век,
как ненужный шальной гонорар.
А неблизкий аллах
и другие единые боги
сеют искры в траве,
раздувая вселенский пожар.

Нас возьмут под уздцы,
раз мы бешеным глазом вращали.
По законам игры
в ней не кони важнее всего.
Власть энергии цы
не нужна виртуозу рояля.
Только старым врачам.
Только мёртвому мастеру го.

Наша вишня кровит,
нескрещаема с местной черешней.
Мы всё рубим её,
а она продолжает расти.
Здесь не пьют аквавит.
Но, аферу обстряпав успешно,
элегантно жульё,
тунеядствуя, тянет пастис.

Окрещённый еврей,
за российскую вставший словесность,
не один ты такой.
Нет. Обычный. Привычный, как все.
Мёрзнешь. Ждёшь у дверей.
Там, за ними — твоя неизвестность.
Что уходит в покой,
словно в землю уходит посев.