Црвени Бык

Банный хозяин со светло-розовым румянцем, белоголовый дедушка,
омывает мои ноги распаренные;
байный шашко, что превратился в быка побелённого,
дышу паром от его глаз-огоньков,
белый бог топчет свой корм,
я от боли хрущу косточками, вызревшими на моём теле хмелём.
Темная, душная, тесная липовая икона; деревянными зубами улыбается мне;
детские глазки пучатся, вглядываются между брусьев,
пар ласкает их лодышки как белый мох;
в сотворенном замечается тусклый образ божественного, но вместо этого я выберу тёплый козий мех и хороший удой;
на штыре распятия закоснелого вянут веники и бледные когда-то живые цветы,
здесь смерть находят; ловят пальцами её черный подол,
и сдувая с досочек соломенную пыль, ловят ушами ветошь звуков далёких, вытьё гармошек и гуслей медовых;
и на лике измученном, шевелится трава,
фанерные комки его кашля, падают с глухим звуком; может и мы с ним одного возраста, и одного имени; может вот так смотрели избы белолицыми птицами,
люди грустно скрещивают ладони и ветки,
дивятся нам темными и грустными глазами,
проливая обо мне божьи слёзы-сиротки;
и радость, огромная радость в этом плаче,
единый вздох тёплой природы дымной реки,
в грохоте поленьев;
из глаз мужиков лезут искры-глупышки и те бегут, как топлёное масло в печи
свечные огарки прячутся в ранней тени
и мы прячем восковые лица под сонным полом.
На смену дурочкам приходят злыдни-злостники оставляя за спиной голодную ночь, прорастают сорняками на несытых телах и вместе с ними веники пляшут,
превращаясь в молодых сиящющих змей, капающих кровавой слюной.
Топи жарчее, сбросим кожу смелее.
Байный шашко, садись рядом — нам бок о бок теплее, будем вместе смотреть;
и рёбра-брёвна вздыбятся от твоего мучнистого дыхания,
я обдеру смолу со стен соснового пуза бани и добавлю в вино.
А вино будет солёным больше чем сладким, и я стану твоим рабом, но пусть мучится моё сердце, а не тело;
хмельным грохотом и воем табачным мой собрат беловолосый нашепчет в моё ухо еловые песни: о скоте передушенном, о том как русая девушка задом-наперед убегала, о петухах утренних, о банных гаданиях на каждые Святки,
о том как он гладил нас лапой большой и мохнатой, о коровах, которые превратились в людей.
И слова твои, родной, расплываются и дробятся под ногами будущих гуляк;
но я не буду топтать твое владычество и твою святость.
Ты, мой брат, высок и строен, и твои ключицы сверкают зычным серпом; люблю как ты наблюдаешь за нашей жизнью из запотевших зеркальных окон белым быком;
прикажи мне - жечь и я буду; а наш чумазый двор будет смеяться над нами и ты покажешь народу Красную Баню, ставший могучей пилой и залив укрытую снегом землю тёплой пунцовой росой.
Белый Бык станет Красным, с хвоста польется мёд, и ты затем восполнишь им каждое тело, и люди снова встанут живыми, так же продолжив смеяться, пить, греховодить и по избам из ружей палить.
И так сотни лет.
Скажи же, брат, услышал ли ты мой зов?
В теплый день свяжи наши хвосты и выжги нежатый хлеб и виноградные сады.
И тогда он придёт.
А старый огонь будет качать над нами желтыми усами и все так же будет стоять жилистый запах волчий; и даже когда погаснут усы, то банник поднимет на небе луну соломенную, и зажмурятся ели, заскрипят гармошкой заборы.
И я поневоле спрячусь в складках твоей одежды безголовой, 
а затем, пепел к пеплу, прилягу у твоих ног мёрзлой лещиной,
чтобы на теле моём плясали жёсткие веники.
Сонный хмель воцарится в этом деревянном соборе.
Вели соблюдать свой забытый закон, закон — языка и движения.
Байный шашко, ты съел отца, сына и дух тоже съел и наконец вернул нас к той тьме над бездною о которой мы мечтали веками;
я возвращаю вседержителю его дыхание,
я отвергаю твоё святое лицо,
твою кровь и хлеб твой,
Мне горько видеть вас в набожной конуре, продуваемой ветром и нищетой.