Успокоение бессмысленного существования

Когда один, конфликтовать не с кем, кроме как с наработанной годами потребностью конфликтовать. Вплетение в экономику крымских мостов и мраморных голубей среди статуй и самодвижущихся скульптур превращает пейзаж за окном в алебастровый лес, наполненный мнемотехникой дыма. Жизнь выделает смысл, как печень маслянистую желчь. Кто-то превратился во что-то, и так каждый день по сто тысяч раз, исключений не делают, тем паче, такому как ты. Украинская пропаганда ничем не лучше в этом мире кривых зеркал. Кстати, я тоже зеркало, конечно, как все, кривое. Отсутствие друга говорит о неспособности быть другом. Да и, собственно, потребности тоже особой нет. Есть беспокойство, что все люди как люди, а ты привидение. Осень стрижёт под ноль безразличные тополя. Смысл исчезает со смертью. Камням ничего не нужно. Знаешь, черепа уже ни к чему, когда мозг сгнил и вытек, вытек и высох, высох и распался в пылинки, и теперь золотится в луче. Чердак хорошего настроения стирает все грани с граненых стаканов.

Камера на перроне запрокинута в небо, навсегда опоздавшее на все поезда. Судя по тому, как медленно мы умнеем, до смерти еще далеко. Я говорю, что не стану, пока желание не возьмет меня под гипноз и не сделает выдавленного им раба. «Эй, ты! Пока не цапнешь меня за горло как следует, из меня ничего не последует». Посмотришь порой на Григория: горе горькое огребает, согбенный, никчёмный, ошивается, шляется, болтается ни для чего. Взял бы от скуки заработал бы миллиард, так ведь нет. Пока ты болеешь, в больницах есть смысл. Избавляешься от боли существования, и вот избавился. Осталось избавиться от привычки избавляться от боли, нажитой за сто пятьсот лет. Ад из всех нас со временем делает мазохистов.

Так вот думаешь: всё бесконечно, и понимаешь, что ты — восклицательный знак. А если размыслить как следует — мания грандиозности, опрокинутая во Вселенную мелкой пакостью, типа клеща, вшей или шизы. Даже странно, как они там существуют без денег, все эти магнитары. Полюби меня очень сильно, и я покажу тебе все свои слезы обиды. Сумасшедшая мама, зачем ты сходила с ума так бессмысленно и беспощадно? Хозяину было не нужно. Охлаждение, иней с налетом цинизма, — прости, но это не про тебя, это мой способ выжить. Видимо, любовь — это воля, использующая нас в интересах прогресса. Он как локомотив — из пункта А видит только пункт Б, а подробностей, всех эти кустиков вдоль дороги, камешков между шпалами, травинок, жучков, не бывает. Как это гибельно и несправедливо… Нас не касается все, к чему мы касаемся.

Режим — это лучшее, что ты делаешь со своей жизнью. Режим — это худшее, во что можно ее превратить. Все тут только и делают, что болтают, о чем не знают. Возможно, потому и болтают — чтоб ничего не знать. Солдату лучше не знать, что он уже погибает. Да и генералу, в сущности, это тоже не нужно знать. Жизнь скучна и не кажется слишком ужасной, лишь потому что ужас ее привычен. В ней нет ничего, чего хочешь, а если и есть — то мало. Потому что много — мало, бесконечность жестока. Не стоит ценить ни минуты удешевленной жизни, тем более, дальше — мусорный уровень, секондхэнд и обнуление цен. Да и сколько еще читать записки всех этих самоубийц и, тем более, их переписку? Нам нужно не это, а прорыв на восток через лапы вертикальных лиственниц и нависающие гроздья лисиц и девственниц, в полоумие колоннады луны, в операционную стяжек и лигатур, где полощется фотография на извилистом знамени в быстро текущем ручье, — в конце ты окажешься прав, и в свете фар остановившихся механизмов ты будешь поднимать на флагштоке американский флаг, только вместо звезд — 50 черепов, но если не придираться — то смайликов, ладно.

Воля тает как льды Заполярья, санитайзер России врастает в тундру, чтобы подобно распускающейся розе распаковать вежливость универмага, где распростертые чипсы хрустят под нартами веселого чукчи вдали, до самого Ледовитого океана. Смысл – это способ манипуляции всеми, кто нуждается в нем. Иногда этим деткам кадетов удается внушить нам чувства, будто всё, что хотят они, якобы хотим мы, это с нами на самом деле. Например, в 9:30 они внушают нам голод, и мы верим, что он существует, он мучителен и нестерпим. Но в реальности голода нет, нет мучений и жизнь терпима. Или что Анна необходима, а вернись она — через минуту взвоешь. Мы лишь конгломераты наших вредных привычек, и всех их считаем собой. Научиться бы быстрому, как магнитное поле, сну, обучиться бы сомнамбулической жизни. Останься спокойным хотя бы из благодарности к спокойной машине бога. Ты слишком республиканский, ты предсмертный барабанный бой в барабанной же перепонке. Никхер Ассебель перешагивает через сабли блистательной ассамблеи, чтобы прибить Ориона к небу гвоздиками созвездия. Ничего не попишешь: хочешь на небо, придется терпеть распятие.