БЭИА

                А и Бе
                сидели на тру-
                Бе…
                Бе – упала,
                А – слиняла…
                Что
                ОСТАЛОСЬ на тру–
                Бе?

У загадки
        есть
            разгадка,
словно
     косточка
             маслины,-
каро-
    тино
        вой
           добавкой
Там остался -
            КРИК
                Ослиный…

                «Летит, летит по небу
                клин
                усталый -
                Летит в тумане
                на исходе
                дня,
                И в том строю
                есть промежуток
                малый -
                Быть может,
                это место
                для меня!

                Настанет день,
                и с журавлиной
                стаей
                Я поплыву
                в такой же
                сизой мгле,
                Из-под небес
                по-птичьи
                окликая
                Всех вас, кого
                оставил
                тна земле.»
                Расул Гамзатов / Наум Гребнев


"Три вещи никогда не возвращаются обратно: время, слово, возможность"
 "Три вещи не следует терять: спокойствие, надежду, честь"
 "Три вещи определяет человека: труд, честность, достижения"
Комиссар Катар

Иной оратор ныне - как баран:
До революций - царь ему беспутен;
В Союзе - только Сталин был тиран;
А ныне что не так - виновен Путин.
Но царь не сам ведь каторжных ловил
И разгонял рабочих на заводах;
И тот, кто свой народ конём давил,
Сам вышел из такого же народа.
И Сталин сам людей не убивал –
Как дятлы, ведь, стучали друг на друга;
И тот, кто показанья выбивал,
Был из того же, что и жертва, круга.
И Путин ныне - только номинал,
Ну, может, друг каким-то казнокрадам;
А прочий беспредел и криминал
Возможен из-за нас и тех, кто рядом:
Не скажешь бюрократу: «Бюрократ» -
Каких-то благ лишиться можешь тут же;
Не дать не можешь взятку в деканат –
Иначе, как студент, ты им не нужен;
Не скажешь шефу, что он вор и хам, -
В два счёта можешь вылететь с работы;
И как-то так, по маленьким штрихам,
Размылся силуэт самой свободы.
И жизнь несёт нас, делая старей,
В безумной ежедневной круговерти,
А мы всё ждём каких-то бунтарей,
И терпим... терпим... терпим... терпим... терпим...
Н.А.Лосев

…у тебя как получается... Производится все… Вдруг да вдруг... Вдруг, опять вдруг... Так это со стороны, с расстояния. Да, да. Когда с расстояния глядишь. И мне прежде все так видать было — вдруг да вдруг.
— Ну не совсем это так,—возразил я.
— Вот и я говорю, что не совсем,— заметил Филимонычев и сказал: — Раз послали меня партию лошадей принять... Давно это случилось... Еще перед самой войной... Когда я приехал на конный завод, то сразу спросил об Иванькове Пашке, объездчике... С Пашкой мы в один класс ходили... Таким доверчивым он был человеком, как эвенки, был доверчив, каждому слову верил. А мне, избегая меня глазами, говорят: «Нет теперича Иванькова, уволили Пашку с работы».—«Да из-за чего?»— спрашиваю. «Да как бы чего не случилось»,—говорят. А уволили Пашку знаешь за что?
Я пожал плечами: мало ли за что можно уволить с работы.
— За то, что бояться его все стали,— сказал Филимонычев.—Да, да, вот за это... А когда я спросил, что его пугаться, когда при нем никогда никакого страха не испытываешь, только себя раскованным чувствуешь, тут мне и рассказали вот об этом самом вдруг... Жеребенок родился, взглянули на комок слизи и махнули рукой —нечего его приходовать, сразу видно — не жилец, не жильцовым родился. Вот Пашка и упросил отдать ему этого незаприходованного жеребенка, вместо того чтобы свиньям выбросить. И, представьте себе, Пашка вынянчил жеребенка, спал с ним, кормил с руки, вее от себя отрывал... И этот жеребенок, окрепнув, бегал за Пашкой, как собачонка, спать без Пашки не укладывался и из чужих рук даже сахара принимал. Можно сказать, Пашка и жеребенок одним теплом жили, одной холстиной укрывались. А когда в Стригунка вымахал, то только Пашку Иванькова одного и признавал, больше никого к себе не подпускал. А такого вида, что, глядя на него, заглядишься, забудешься — вороной масти, в белых чулках и с белой метиной на морде. Носится, взбрыкивая... Глядя на него, сам прыгать от радости начинаешь. Все только удивлялись, вот тебе и нежильцовый... И вдруг... приезжает начальник с ревизией. Увидал начальник Нежильца и велел его отдать ему. Начальнику сказали, что конь этот Иванькова, что здесь особое обстоятельство, особый случай. Узнав об этом особом обстоятельстве, начальник пригрозил всем — взыщут... За то, что в заводе содержат незаприходованную лошадь, значит, прикарманенную. И тогда Пашка Иваньков сделал то, что он ни прежде, ни после никогда больше не делал. Он чуть ли не на коленях упрашивал, говоря то, что чувствовал: нет у него ни собственного нажитого дома, ни родных, ни жены, ни детей. Все вот в одном коне этом для него уцелело... Но гражданин начальник... такой, которого ничем не проймешь... начал угрожать судом... Вот и стали коня приручать к новому хозяину — мордовали, мордовали по кругу, чтобы послушание выработать, валили с ног, стегали. Нежилец кидался из стороны в сторону, скалил зубы. Всюду натыкался на кнут. Да, не поддается дикарь, доложили начальству, думая, что, может, отступится, но начальник не отступался... Так и замордовали. Перешибли... Перебили в нем его же. Весь дрожать начал и все оглядывался на Пашку, теперь ждал от Пашки помощи. А Пашка сам не свой, как головой о стену колотится, а боли уже никакой не ощущает, отупел от тех ударов, которыми полосовали и коня и его в одном разе. И Нежилец, весь взмокший, в пене, с кровяными глазами, вдруг стих, подошел к Пашке и начал губами трогать Пашкино лицо, руки, как бы говоря: «Ты видел: все, что мог сделать, я сделал. Они меня искалечили, видишь».. Так Нежилец простился с Пашкой. И, не оглядываясь, пошел вслед за конюхом, которого прежде не подпустил бы к себе.
Голос у Филимонычева сорвался, он отвернулся и весь напрягся. И мне сразу стало ясно, что история эта—история самого Филимонычева.
Так и оказалось.
Он обтер лицо рукой и сказал, оправдываясь в этой внезапно охватившей его слабости:
— Это все Наталья. У нее такой голос, что кого хочешь растравить может. Вот и расстроился... Такой стригун был... Все, бывало, ластился ко мне. Вот ржет — слушай, мы же с тобой час водопоя проворонили... Опять ржет — это его голос, но и другой звал меня порезвиться, поиграть. И все такой веселый. А то вдруг притихнет, я к нему — может, у него жар, заболел... Прикладываю к нему губы... И весь он всегда такой... что облизать его хочешь. Когда я был с ним, я сам вроде матки делался. Да... Было, было...
. — Так больше и не видел стригунка?—спросил я.— Может, повстречались, узнал он, может, тебя? — Мне так хотелось, чтобы эта встреча состоялась…
«В дорожном зеркале» Л.А.Кривенко