Гляжу в озёра синие

Лето наша семья проводила на даче, на берегу Ахтубы. До реки — пять минут пешком. Я больше любила бывать у реки, а не в саду. Обычно, пока мама готовила завтрак, мы с папой бежали на Ахтубу, верней, бежала я (прямо из постели, в одних трусиках), а папа шёл.

Пляж пустынен в ранние часы. Я с разбега — в воду. Ахтуба отдохнула за ночь от дневного зноя и вытеснила его — он лёгкой туманной пенкой тянется к середине реки. Вода обнимет меня прохладной лаской, я оттолкнусь от плотного дна и поплыву к папе — туда, где ему по шею. Он подхватит меня и ещё подтолкнёт к глубине. Тогда я с визгом развернусь и быстро-быстро, по-собачьи, к берегу.

Выйду на тёплый, ещё не нагретый песок, стою и греюсь в мягких лучах невысокого солнца, смотрю на тихое течение и просыпающихся рыб — то одна плеснёт, то другая. Глупые рыбы, докувыркаетесь, ведь чайки тоже уже не спят, их стрижи разбудили — вон как шустро летают, играют вперегонки, вон как резво кричат.

Смотрю на птиц в чистом небе и будто слышу: "Пой, пой". Набираю полную грудь воздуха, ах, тесно ему становится в груди, и я запеваю: "Гляжу в озёра синие, в полях ромашки рву..." Мне кажется, песня летит за птицами, летит по-над водой, и я лечу с нею. Допою и снова — в воду...

Позже приходила мама звать нас к столу, но прежде сама окуналась, доплывала до невидимой под водой далёкой отмели — я туда только с папой плавала и только днём, с мячиком в руках, завязанным в авоське. Мама там немного постоит, отдохнёт. Вернётся на берег, меня с собой позовёт, а я не хочу вылезать...

- У тебя уже губы синие! — мама делала вид, что сердится.
- Не-а...
- Скажи "бублик".
- Б-б-бублик, — я прыгала, разбрызгивая воду.
- Ну всё, губы дрожат. Вылезай!
- Бублик, бублик!.. — кричала я и ещё сильней плескалась.
И тогда папа вылавливал меня, я уворачивалась, смеялась от щекотки, он сжимал меня под мышкой, выносил на берег, мама обтирала полотенцем, и мы возвращались на дачу.

Я снова бежала — летела — раскинув руки с полотенцем на плечах, как крылья:
- Не зна-аю счастья большева-а, чем жи-ить адно-ой судьбо-ой...
У домика папа непременно спрашивал:
- Ну что, Ольга, в животе тоже поёт?
- Ага. — Радости во мне было тесно.
- Звенит, — подхватывала мама, — наплавали аппетит, самое время для горячего чая.

Понимала ли я тогда песню? Не совсем. Сейчас невольно улыбаюсь, когда ясно вспоминаю, как на словах "Красу твою не старили ни годы, ни беда, Иванами да Марьями гордилась ты всегда" мне, почему-то, представлялось огромное, залитое солнцем поле жёлто-фиолетовых цветов "иван-да-марья"...

Мучил вопрос: какие соколы, откуда не вернулись. Мама объяснила:
- Ты же любишь песню "Орлёнок"?
- Да.
- А о каких орлятах там поётся?
- О хлопцах...
- Ну, вот. И в этой песне — о соколах, солдатах, не все вернулись домой с войны, но родную землю защитили.

После у меня всегда наворачивались слёзы, когда пела "кто жив, а кто убит", и чайки над водой казались соколами.
12.06.20